Женщина, огонь и опасные вещи Голосов: 1 Адрес блога: http://izubr.livejournal.com/ Добавлен: 2008-03-29 12:34:14 блограйдером Lurk

утреннее еще

2013-02-14 20:27:51 (читать в оригинале)

Входишь в тапки, выходя из-под одеяла,
Что-то в этом есть от классических тех деяний,
О которых так много было говорено.
Если рано встаёшь, то в полдень бывает полдник.
То есть речь становится чистой, почти не подлой.
Я встаю в семь утра. И это, конечно, подвиг,
Пусть не подвиг-подвиг, но в общем-то всё равно.

Я встаю в семь утра. Это время начала света,
Бог сказал Адаму: "Придумай, чем будет это",
И Адам, не проснувшись, сказал "это будет слон".
Он придумал слона разнеженными руками,
Так спросонья и нас родители нарекали,
Так случилась вода водой или камнем камень,
Потому что чувство бывает первее слов.

Потому что и слон есть слон, да и роза - роза,
Это не грамматика, это метаморфоза, -
Поджидая рассвет, придумать, как их зовут:
Малыша и слона, асфальт, магазин у дома,
Темный хвостик перезрелого помидора,
Эту девочку с оборками у подола
Имена городов, котят, голубей, зануд.

Если солнце еще не взошло - то остались шансы,
Но уже розовеет небо, пора решаться,
Называть имена - и растаять в себе дневном
Но еще важнее сейчас, до конца недели,
Сделать так, чтобы рельсы звенели, а мы гудели,
Чтобы что-то стало красивее в самом деле,
И чтоб роза осталась розой, а не слоном.

______________

Я встаю в семь утра - и это, конечно, поздно,
За окном февраль пахнет хлебом, бензином, розой,
Пахнет гель для душа - мята и лемонграсс,
Бесконечный будильник заходится нервным тиком
Расступается снег под огромным моим ботинком.
Это час до рассвета, большая земная стирка,
Постирался, отжался от пола двенадцать раз.

Вот двенадцать людей для меня - и часов не боле,
И двенадцать разных названий для слёз и боли
И четырнадцать слов "люблю", и тринадцать "нет".
Просыпается слон, просыпаешься ты, пока что
Не имеющий имени, пахнет горелой кашей,
Просыпается на столе порошок от кашля,
Тает розовый снег на сыром до бровей окне.

Входишь в тапки, потом одеваешься и выходишь,
Думал, всё для тебя придумано, но ведь вот лишь
Тридцать метров пустой дороги, а дальше сам
Сочиняешь, страдаешь, придумываешь, стираешь,
Выжимаешь ненужное, нужных случайно ранишь,
Нужно было всё же вставать хоть немного раньше,
Над тобой расцветает рассветная полоса.

Но единственное, что с Адамом, со мной и с ними -
Это вдруг замереть у двери, придумать имя
Для слона и розы, для тех, кто нами крещен
_____

Вот Адам просыпается. Клен нарекает кленом,
А рябину - рябиной, а лист он зовёт зелёным,
Ну а девочку, конечно, зовут Алёной,
А котенка, конечно, Иосифом, как еще.

---

sei wachsam

2013-01-17 05:18:30 (читать в оригинале)

Пакую себя в пальто, наливаю сок, пятнадцатиградусный, аж занавеска зябнет. Опять невозможный подъем. И болит висок. И хочется лечь обратно, но нет, нельзя, нет, влачи себя до метро, благо тут почти четыре минуты, чтоб выпрямиться и прямо, и радостно умереть. Но без десяти на вогнутой стенке будут крутить рекламу.

Вот вроде уж не рождество, а еще вертеп, Мария, младенец в обшарпанной колеснице, и вот - просыпаются бабочки в животе, потом просыпаются веки, потом ресницы. Потом просыпаются люди на полпути, бессмысленно нежным взглядом глядят наружу, мы будем вместе качаться, потом идти, смотреть друг на друга ясно и безоружно.

Потом - ну, такое потом, в общем, как всегда, я вспомню, зачем эта ночь для меня сбывалась, как в самых зеленых глазах мои поезда сперва отражались, а после чередовались, они становились фарами тех машин, что вечно невовремя встанут для нас у входа, потом отъезжающим счастьям маши, маши, потом уходи, вздыхая от несвободы.

Я мало что ем, но снится какую ночь все хлеб и масло, намазывать, жрать без счета, и это похоже на жизнь мою, где невмочь не знать ничего, но мечтать, но мечтать о чем-то. Когда ты спросонья прян, золотист и тем лишь жив, что кто-то с утра поет, то... то это совсем не бабочки в животе, помилуй, Господи, это же самолеты.

Я буду тебе писать. И ты не сердись, сжигай сообщения, если нельзя прибить их. Ведь тот, который на правом плече сидит, считает, что именно он и есть истребитель. А ты низачем, ты взлетная полоса, взлетать без тебя - воистину, было б проще, пакуешь себя в пальто, принимаешь сан: кофейный тугой переулок, пустая площадь,

В безусых и снулых рыбах густая сеть, звенит чешуя: вы выходите? я нескоро, Диспетчер твердит, что нам невозможно сесть, но где тут сидеть, час-пик, золотой осколок, не стоит садиться, поскольку пора вставать "Мне маленький кофе. Хорошего дня. Вам также". Вам так же хорошего солнца, и вам, и вам, и тех предрешений, что нынче судьба покажет,

А мне - мне осталось стараться и падать ниц, от станции до работы. И знать, как больно безумное солнце коснется твоих ресниц взвихрит фотографии девочек на обоях. Поймает в стакане льдинки. Среди теней, похожих на нас, потянешься в свете белом. И может быть, вспомнишь немножечко обо мне, скорее, не вспомнишь, но, впрочем, я о тебе ли,

Скорее я тут о технике изнутри,
Горят пулемётные ленты и ветер лёг так,
Что гусеницы на танках, смотри, смотри
Уже превратились в звенящие самолёты.

---

Вместо итогов года

2012-12-31 07:39:10 (читать в оригинале)

*Всё равно столько ерунды вокруг, имею тоже право же

Спускаюсь с лестницы - думаю о тебе,
Сижу на работе - и думаю о тебе,
Потом надеваю варежки, выхожу,
Небо глядит на меня, говорит: "Бонжур",
Отвечу ему: "Добрый вечер", иду, дрожу,
Вхожу в метро и думаю о тебе.

Включаю плеер - думаю о тебе,
Билет пробиваю - думаю о тебе,
Сегодня теплый ветер, зима, декабрь,
Декабрь, отраженье сентябрьского денька,
Живу, значит, думаю, нам говорит Декарт,
Живу, значит думаю, думаю о тебе.

Не надо, ты скажешь, разве что так, слегка,
Как дождь по траве, как скользит по руке рука
Как теплый сидр из прирученного ларька.
Тебя зовут как ветер, как дождь, как клен,
Тебя зовут как каждого, кто влюблен,
Зовут протяжно и нежно издалека.

Но сидр покупая, думаю о тебе,
И чайник ставя, думаю о тебе,
И мне двадцать пять, ни минуты, увы, долой,
Мне много случилось и мало что удалось,
Но если считать по-гамбургски, то золой
Летит уходящее. Думаю о тебе.

Вот новый мой город, и парк в нем, и я в листве
И лайнер отчетливо чертит по синеве,
Как в проседи черной чертило тогда в Неве
Не верю. Ладони теплые опусти
В горячую воду, в льдинки на пропасти,
Не знала тебя. Но что уж теперь - прости.

Прости, если можешь, теперь я все время жду
И чайник ставлю, и шкаф открываю, жду,
В пижаме с медведями, в теплых больших носках,
В неведомых снах, что днями дрожат в висках,
Потом сажают меня в глухой батискаф
И тащат на дно, где я вечно всё время жду.

Пиши мне почаще, я между рабочих строк
Ловлю парашют, в паутине нечетких строп,
Лечу на огонь разожженных внизу костров.
И верю моей удаче - она теперь,
Одна моя Мекка, Иерусалим, Тибет,
Лечу на огонь - и думаю о тебе.

Лечу на огонь - и думаю о тебе,
Лечу царапины - думаю о тебе,
Декабрьский свет кончается где-то в пять
На небе самолета седая прядь.
Мне нужно придумать, где мне тебя обнять,
Но мне не придумать, я думаю о тебе.

---

день после конца света

2012-12-21 02:41:02 (читать в оригинале)

Бог обгрызает яблоко, натыкается на червяка,
Брезгливо сплюнув, отбрасывает черенок.
У меня просыпается веко, потом рука
Проходит путь от лица до замерзших ног.
Огрызок, не завершив ледяной полет,
Закручивает горизонт, но тает в тепле,
Поднимается розовым солнцем, уйдя под лёд.
Так начинается день на моей земле.

Но я ведь не о себе, я о корабле,
Который сейчас стремится к большой земле,
Затерт во льдах, где кончились соль и лук,
И розовый свет сочится меж теплых рук,
На четверть со снегом, с кровью напополам,
Теперь дневниковая запись: тоска, ноябрь,
Числа не понять, но каждому по делам
И каждому по неслучившемуся. Но я.

Не о корабле. Я, в сущности, о коте
Он лижет лапы – пусти кота в огород,
Он знает все, его приоткрытый рот
Напоминает о снеге и пустоте,
Он дергал ногой во сне – это не к добру,
И пасть разевал, не проснувшись, но онемев,
Наверное, это значит, что я умру,
Но речь здесь идет, опять же не обо мне

Хотя сегодня минус, а завтра льет,
И главный свидетель, если без дураков,
Покажет суду, что я маленький самолет,
Который спасает маленький ледокол.
Который, взлетая с заснеженного шоссе
Уже подобрав шасси, боясь высоты,
Глядит, как тают в лесной тугой полосе
Брусничные кочки, малиновые кусты.

И, ноги согрев, мурлычет пушистый кот,
К холодному небу густые задрав усы,
О чем молился маленький ледокол,
О боге взлетно-посадочной полосы,
И как червяк, господних коснувшись губ,
Целует рассветом обмерзший сухой металл,
И как шасси, захлебываясь в снегу,
Поют золотое вечное Summertime.

Но речь здесь не обо мне, о другом, о том,
Кто хочет спать, запахивает халат,
Здесь речь о том, кто всегда для меня крылат,
Но не для меня он весит десятки тонн.
Собой нехорош, и мной, увы, не хорош,
Он ловит на пальцы тугую хмельную дрожь.
Болит голова, бессовестный кот с утра
Бросается под ноги, сволочь, и хочет жрать.

Вот так начинается день, мороз по траве
И тот же Бог – ищи его, не ищи,
Всё так же любит яблоки, поставщик
Всё так же привозит гнилые, который век.
У меня просыпается веко. Потом века,
Запнувшись на миг, опять продолжают бег.
Нет, я не о Боге, я, в сущности, о тебе,
Но к этой ошибке, в общем, не привыкать.
___________
У тех, кто любит любовь навсегда, на всех
Никто никогда не появится под рукой,
Но в то, что требует слез, ненавидит смех
В итоге всегда просачивается кот,
Когда я умру, пришли мне картинку: лёд,
Морошно-брусничный звон не пойми, по ком,
Смеется в небе маленький самолет
Уходит в море маленький ледокол.

---

зарисовка

2012-12-13 01:53:41 (читать в оригинале)

Вот выпал снег. Но говорят о нем
Вполголоса, как говорят о мертвых.
Вот двор, белесой полосой обметан,
Вот рядом дом с завешенным окном.

Когда-нибудь ты приходил сюда,
Стоял, боялся как всегда нарушить,
Переступить, хоть чем-то обнаружить
И оправдать присутствие себя

В той тишине, которую растят
Тростник и камень, хлеб и позолота,
Чуть хриплый вдох замерзшего болота,
Взгляд искоса на строчку в новостях,

Потом поверх. Потом начать с утра,
Перечитать и вспомнить, забываясь,
Сухой березы мокрая кривая,
Перечеркнула выход из двора.

Соседская машина у ларька
Мигает позабытой аварийкой,
Так, говорили, нет, не говорили,
Горит во сне разбитая щека,

Во сне, как на дороге, как в пути,
В котором нет краев и горизонта
Выходишь в эту боль, и даже зол, что
Опять не дали никуда уйти.

Щека болит и пятый класс, зимой,
И расшатался зуб - и не молочный,
Порой бывает тяжелей, но ловче,
А тут - легко и страшно, боже мой.

Вот выпал снег и он не говорит.
Стоите ты и он - посередине
Того двора, на непослушной льдине,
Не зная шага. Понимая ритм.

Ты, как всегда, невовремя устал.
Под снегом позолота старых листьев,
Всё то, чего боятся журналисты -
Простор простого белого листа.

Горит щека и фонари горят,
Он говорит с тобой, поскольку не с кем.
Вот выпал снег тяжелой занавеской.
Вот выпал снег.
О нем не говорят.