| Сегодня 16 мая, четверг |
      |
  
|
  
Какой рейтинг вас больше интересует?
|
Главная /
Каталог блоговCтраница блогера Авторский блог о.../Записи в блоге |
 |
Авторский блог о...
Голосов: 1 Адрес блога: http://straxo.blogspot.com/ Добавлен: 2016-07-16 19:52:00 |
Рассказ В. Борхерта "Иисус больше не с нами"
2016-08-21 10:11:00 (читать в оригинале)Лежать в этой неглубокой могиле было очень неудобно. Как всегда они весьма ошиблись в длине, так что ему пришлось согнуть ноги в коленях. Он чувствовал ледяной холод в спине. Он ощущал его, как маленькую смерть. Он думал о том, что небо слишком уж далеко. Так пугающе далеко, что уже нельзя было сказать, хорошее оно или же прекрасное. Расстояние между небом и землей было просто пугающим. Вся та синева, которую он потратил на небо, нисколько не сократила этого расстояния. А земля была столь неземно холодна и тверда в своем ледяном оцепенении, что было очень неудобно лежать в слишком тесной могиле. Неужели так нужно лежать всю жизнь? Нет же, еще и всю смерть в придачу! А это гораздо дольше.
Две головы закрыли часть неба над могилой. «Ну, как размер, Иисус, в самый раз?» — спросила первая голова, выпустив изо рта белый клуб пара, похожий на ватный комок. Иисус выпустил две тонкие, такие же белые струйки пара из ноздрей и ответил: «Так точно. В самый раз».
Головы, закрывавшие часть неба, исчезли. Их стерло, как кляксы. Исчезли без следа. Лишь пугающе далекое небо все еще было на месте.
Иисус сел, и верхняя часть его тела показалась над могилой. Издалека это выглядело так, как если бы он был зарыт в землю по живот. Затем он оперся левой рукой о край могилы и встал. Он стоял в могиле и с грустью разглядывал свою левую руку. При подъеме недавно зашитая перчатка опять прорвалась. Покрасневший от холода средний палец был оголен. Иисус осмотрел перчатку, и ему стало очень грустно. Он стоял в этой неглубокой могиле, выдыхал пар изо рта на обнаженный мерзнущий палец и шептал: «Я больше не буду». «Что случилось?» — один из тех двоих, что осматривали могилу, уставился на него. «Я больше с вами не буду», — сказал Иисус столь же тихо и отправил замерший палец в рот. «Слышите, унтер-офицер, Иисус больше не с нами!»
Другой, унтер-офицер, складывавший взрывчатку в ящик, прорычал: «Почему это вдруг?» Он выстрелил влажным паром в Иисуса: «Ээ, почему?» «Нет, — так же тихо сказал Иисус. Он стоял в могиле, закрыв глаза. Солнце делало снег невыносимо белым. Он стоял с закрытыми глазами и говорил: — Каждый день взрываем землю, чтобы потом вырыть могилы. Каждый день семь или восемь могил. Вчера даже одиннадцать. И каждый день впрессовываем людей в могилы, которые постоянно не тех размеров: они слишком для них малы. А промерзшие люди иногда такие твердые и застыли в таких нелепых позах. Ох, этот хруст, когда мы впрессовываем их в эти тесные могилы. И земля тверда, и холодна, и неприветлива. Они должны терпеть это всю смерть. А я, я больше не могу слышать хруст. Это, как если дробят стекло. Как стекло».
«Заткнись, Иисус! И давай-ка, живо из ямы! Мы должны сделать еще пять могил». — яростно выдыхал пар в сторону Иисуса рот унтер-офицера. «Нет, — ответил тот и выпустил две тонкие струйки пара из носу, — Нет». Он говорил очень тихо, не открывая глаз: «Могилы все же слишком низкие. Весной повсюду из земли будут торчать кости. Когда растает. Всюду будут кости. Нет, я больше этого не хочу. Нет, нет. И всегда я. Всегда я должен ложиться в могилу, чтобы проверить ее размер. Всегда я. Мне это уже снится ночами. Понимаете, это ужасно, что тот, кто должен мерить собой могилы, это всегда я. Всегда я. Всегда я. Потом это еще и снится. Ужасно, что в могилы должен лезть всегда я. Всегда я».
Иисус посмотрел еще раз на свою разорванную перчатку. Он вылез из неглубокой могилы и сделал четыре шага к темной куче. Куче из мертвых людей. Они лежали в таких нелепых позах, как если бы их поразило во время какого-то хаотичного танца. Иисус осторожно положил свою мотыгу рядом с кучей мертвых людей. Он мог бы и бросить мотыгу, это никому не помешало бы. Но он положил ее осторожно, как будто не хотел никому мешать или разбудить кого-либо из них.
Ради всего святого, никого не разбудить. Не только из вежливости, но также из страха. Из страха. Ради всего святого, никого не разбудить. И он пошел, не обращая внимания на тех двоих, мимо них, по хрустящему снегу в деревню.
Мерзко, снег хрустит все тем же самым мерзким хрустом, несомненно, тем же самым. Он высоко поднимал ноги и, точно птица, шел по снегу, все для того, чтобы не было этого хруста.
«Иисус! — закричал позади унтер-офицер, — Немедленно вернитесь! Я Вам приказываю! Вы немедленно должны продолжить работу!» Унтер-офицер кричал, но Иисус не оборачивался. Он уходил, шел по снегу, точно птица, высоко поднимая ноги, как птица, только бы не было этого хруста. Унтер-офицер кричал — но Иисус не оборачивался. Только движения его рук, казалось, говорили: «Тихо, тихо! Ради всего святого, никого не разбудить! Я больше этого не хочу. Нет. Нет. Всегда я. Всегда я». Он становился все меньше, меньше, до тех пор, пока не исчез за стеной снега...
"Я должен буду доложить о нем, унтер-офицер выпустил белый клубок пара в ледяной воздух, — Я должен буду доложить о нем, ясное дело. Его отказ — это служебное преступление. Мы знаем, куда это его приведет, но я не могу не доложить об этом".
Две головы закрыли часть неба над могилой. «Ну, как размер, Иисус, в самый раз?» — спросила первая голова, выпустив изо рта белый клуб пара, похожий на ватный комок. Иисус выпустил две тонкие, такие же белые струйки пара из ноздрей и ответил: «Так точно. В самый раз».
Головы, закрывавшие часть неба, исчезли. Их стерло, как кляксы. Исчезли без следа. Лишь пугающе далекое небо все еще было на месте.
Иисус сел, и верхняя часть его тела показалась над могилой. Издалека это выглядело так, как если бы он был зарыт в землю по живот. Затем он оперся левой рукой о край могилы и встал. Он стоял в могиле и с грустью разглядывал свою левую руку. При подъеме недавно зашитая перчатка опять прорвалась. Покрасневший от холода средний палец был оголен. Иисус осмотрел перчатку, и ему стало очень грустно. Он стоял в этой неглубокой могиле, выдыхал пар изо рта на обнаженный мерзнущий палец и шептал: «Я больше не буду». «Что случилось?» — один из тех двоих, что осматривали могилу, уставился на него. «Я больше с вами не буду», — сказал Иисус столь же тихо и отправил замерший палец в рот. «Слышите, унтер-офицер, Иисус больше не с нами!»
Другой, унтер-офицер, складывавший взрывчатку в ящик, прорычал: «Почему это вдруг?» Он выстрелил влажным паром в Иисуса: «Ээ, почему?» «Нет, — так же тихо сказал Иисус. Он стоял в могиле, закрыв глаза. Солнце делало снег невыносимо белым. Он стоял с закрытыми глазами и говорил: — Каждый день взрываем землю, чтобы потом вырыть могилы. Каждый день семь или восемь могил. Вчера даже одиннадцать. И каждый день впрессовываем людей в могилы, которые постоянно не тех размеров: они слишком для них малы. А промерзшие люди иногда такие твердые и застыли в таких нелепых позах. Ох, этот хруст, когда мы впрессовываем их в эти тесные могилы. И земля тверда, и холодна, и неприветлива. Они должны терпеть это всю смерть. А я, я больше не могу слышать хруст. Это, как если дробят стекло. Как стекло».
«Заткнись, Иисус! И давай-ка, живо из ямы! Мы должны сделать еще пять могил». — яростно выдыхал пар в сторону Иисуса рот унтер-офицера. «Нет, — ответил тот и выпустил две тонкие струйки пара из носу, — Нет». Он говорил очень тихо, не открывая глаз: «Могилы все же слишком низкие. Весной повсюду из земли будут торчать кости. Когда растает. Всюду будут кости. Нет, я больше этого не хочу. Нет, нет. И всегда я. Всегда я должен ложиться в могилу, чтобы проверить ее размер. Всегда я. Мне это уже снится ночами. Понимаете, это ужасно, что тот, кто должен мерить собой могилы, это всегда я. Всегда я. Всегда я. Потом это еще и снится. Ужасно, что в могилы должен лезть всегда я. Всегда я».
Иисус посмотрел еще раз на свою разорванную перчатку. Он вылез из неглубокой могилы и сделал четыре шага к темной куче. Куче из мертвых людей. Они лежали в таких нелепых позах, как если бы их поразило во время какого-то хаотичного танца. Иисус осторожно положил свою мотыгу рядом с кучей мертвых людей. Он мог бы и бросить мотыгу, это никому не помешало бы. Но он положил ее осторожно, как будто не хотел никому мешать или разбудить кого-либо из них.
Ради всего святого, никого не разбудить. Не только из вежливости, но также из страха. Из страха. Ради всего святого, никого не разбудить. И он пошел, не обращая внимания на тех двоих, мимо них, по хрустящему снегу в деревню.
Мерзко, снег хрустит все тем же самым мерзким хрустом, несомненно, тем же самым. Он высоко поднимал ноги и, точно птица, шел по снегу, все для того, чтобы не было этого хруста.
«Иисус! — закричал позади унтер-офицер, — Немедленно вернитесь! Я Вам приказываю! Вы немедленно должны продолжить работу!» Унтер-офицер кричал, но Иисус не оборачивался. Он уходил, шел по снегу, точно птица, высоко поднимая ноги, как птица, только бы не было этого хруста. Унтер-офицер кричал — но Иисус не оборачивался. Только движения его рук, казалось, говорили: «Тихо, тихо! Ради всего святого, никого не разбудить! Я больше этого не хочу. Нет. Нет. Всегда я. Всегда я». Он становился все меньше, меньше, до тех пор, пока не исчез за стеной снега...
***
"Я должен буду доложить о нем, унтер-офицер выпустил белый клубок пара в ледяной воздух, — Я должен буду доложить о нем, ясное дело. Его отказ — это служебное преступление. Мы знаем, куда это его приведет, но я не могу не доложить об этом".
"И что они сделают с ним? Ничего, — ухмыльнулся другой. — Совсем ничего".
Унтер-офицер писал в своей записной книжке имена.
"Ничего. Старик позволяет ему подобное. Иисус Старикa всегда веселит. Старик снова побурчит на него, и скажет, что пару дней его за это не будут кормить, и отпустит его. И тот будет опять вести себя нормально некоторое время. Однако я должен буду доложить о нем, исходя уже из того, что Старика это повеселит. Да и могилы нужно рыть. Все же кто-то должен проверять, в пору ли они. Хотя это мало чем помогает".
"Почему его зовут собственно Иисусом?" — ухмыльнулся другой.
"О, у этого нет особой причины. Его так назвал Старик, так как он выглядит 'таким мягким'. Старик нашел, что он выглядит 'таким мягким'. С тех пор его зовут Иисусом".
"Да, — сказал унтер-офицер и привел новый заряд в состоянии готовности, — я должен буду доложить о нем, я должен буду, ведь нужно рыть могилы".
Хокка
2016-08-14 08:50:00 (читать в оригинале)— Папа, а, папа...
Виктор оторвал глаза от монитора и посмотрел на стоящего в двери трехлетнего сына, который теребил рукава пижамы и явно собирался реветь.
— Да, мой герой.
— Папа, папа, там хокка! — он показал рукой на спальную, — Папа, а, папа, пойдем спать со мною... — заныл-таки сын, и Виктор встал из-за стола.
Он подхватил сына на руки, прижал к себе и понес в спальную.
— Хокки не бывает. — сказал Виктор сыну, укладывая его в кровать.
— Бывает! Он там, в шкафу... скрипит! Папа, хочу, чтобы мама приехала... Папа, а, папа, а где мама?
Виктор решил, что слово «сессия» едва ли удовлетворит сына, и обошелся простым «Мама учится».
— Папа, я не хочу, чтобы мама училась... Когда ее нет, приходит хокка!
Виктор лег рядом с сыном, сделал чуть ярче ночник, сказал:
— Хокки не бывает. Это раз. А во-вторых, такому большому мальчику, как ты, уже стыдно бояться!
— Я не большой, я маааленький. — уже без хныканья резюмировал сын и погладил Виктора, словно говоря спасибо за присутствие рядом, по щетинистому лицу.
— Ну, — улыбнулся Виктор, — ты уже большой. И храбрый. Вот папа, когда ему было три года никаких хокк не боялся! — в голосе Виктора скользнуло раздражение, которого он сам устыдился.
Виктор оторвал глаза от монитора и посмотрел на стоящего в двери трехлетнего сына, который теребил рукава пижамы и явно собирался реветь.
— Да, мой герой.
— Папа, папа, там хокка! — он показал рукой на спальную, — Папа, а, папа, пойдем спать со мною... — заныл-таки сын, и Виктор встал из-за стола.
Он подхватил сына на руки, прижал к себе и понес в спальную.
— Хокки не бывает. — сказал Виктор сыну, укладывая его в кровать.
— Бывает! Он там, в шкафу... скрипит! Папа, хочу, чтобы мама приехала... Папа, а, папа, а где мама?
Виктор решил, что слово «сессия» едва ли удовлетворит сына, и обошелся простым «Мама учится».
— Папа, я не хочу, чтобы мама училась... Когда ее нет, приходит хокка!
Виктор лег рядом с сыном, сделал чуть ярче ночник, сказал:
— Хокки не бывает. Это раз. А во-вторых, такому большому мальчику, как ты, уже стыдно бояться!
— Я не большой, я маааленький. — уже без хныканья резюмировал сын и погладил Виктора, словно говоря спасибо за присутствие рядом, по щетинистому лицу.
— Ну, — улыбнулся Виктор, — ты уже большой. И храбрый. Вот папа, когда ему было три года никаких хокк не боялся! — в голосе Виктора скользнуло раздражение, которого он сам устыдился.
— Боялся, маленький лжец! — сказала Виктору его совесть, подбросив жару к его лицу. «Да, боялся, — признался он ей, — Но ведь мене всего мы терпимы к тем проблемам наших детей, в которых они повторяют нас... как если верим в то, что дети только для того и созданы нами, чтобы исправлять наши ошибки, и отклонение их от этой миссии — Грех Наистрашнейший. Однако вся беда в том, что при этом, мы больше всего хотим их похожести на нас, на любимых, доказывая тем самым лучше всего прочего вечную двойственность человеческих ''хочу''. Впрочем, Совесть, просто отвянь нафик!..» Закончив столь философский диалог с совестью столь грубым посылом, Виктор повернул голову к сыну и уставился в его бездонные широко открытые глаза.
— Папа, а, папа, — прошептал он Виктору, — а ты прогонишь хокку?
— Прогоню, — пообещал Виктор, — обязательно прогоню.
Сын словно ждал лишь этого обещания — засопел ровнее, а через минуту спал.
— Папа, а, папа, — прошептал он Виктору, — а ты прогонишь хокку?
— Прогоню, — пообещал Виктор, — обязательно прогоню.
Сын словно ждал лишь этого обещания — засопел ровнее, а через минуту спал.
Виктор уже собирался идти работать дальше, приподнялся на локтях, но неожиданно замер, точно собака в стойке по дичи. Побыв без движения минуты три, Виктор мотнул головой, пружинисто встал и пошел на кухню. Что-то изменилось во всем его облике, он двигался плавно и хищно, напоминая уже скорее представителя семейства кошачьих. Имейся у Виктора сторонний наблюдатель, он подметил бы, что настроение у него заметно поднялось. При этом потешался он сам над собой.
— Все сапожники босоноги, — шептал он себе, точно мурлыча, под нос, — все, все...
— Все сапожники босоноги, — шептал он себе, точно мурлыча, под нос, — все, все...
На кухне он сделал ряд странных действий. Вынул из антресоли черный бархатный мешочек, из мешочка — кожаную перчатку, расшитую странными символами, отдаленно похожими на кельтский крест, и пузырек с надписью «СВ». Содержимое пузырька Виктор брызнул трижды в таз, который, пока он лазил по антресоли, наполнился водой из-под крана. Таз он установил на табуретке посреди кухни, по краям таза закрепил три черные свечи, которые тут же поджег. Явно удовлетворенный проделанным, он надел перчатку на левую руку, спрятал руку за спину и пошел в спальную, где спал, посапывая сын. Казалось, что Виктор идет прямо к кровати, к сыну, но у шкафа он резко отдернул дверцу в сторону и точно выстрелил левой рукой в его черную глубину.
То, что Виктор выдернул наружу, не имело ни формы, ни размера, только цвет: оно было черно и меняло свою форму, обращаясь во всяких тварей со скоростью одно воплощение в секунду. Но Виктор, не обращая внимания на эту мимикрию, начал выходить из спальной, крепко сжимая пойманное. И тут оно пискнуло. Противно, как мышь. Мальчик в кровати заворочался, открыл глаза, но когда он посмотрел на отца, тот держал левую руку за спиной, а правую поднес к губам и пальцем показал сыну «тс-с-с». Виктор успокаивающе улыбнулся ребенку, и тот закрыл глаза.
Когда Виктор шел на кухню, держа извивающееся и рвущееся нечто на вытянутой руке перед собой, белая рубаха Виктора на спине становилась все алее и алее от сочащейся крови: черное нечто, пока он прятал его от сына, расцарапало Виктору спину.
На кухне Виктор резко отправил принявшее вид рычащей волчьей головы существо в таз, вода в котором тут же точно закипела. Виктор держал свою добычу в тазу до тех пор, пока не прекратилось бурление воды. И только тогда выдернул руку. В потемневшей воде таза плавало мертвым существо размером с хомяка, круглое и мохнатое, называемое в народе хоккой.
Три триллера-короткометражки для прочистки мозга. Must see
2016-08-06 22:04:00 (читать в оригинале)Очень часто люди гробят огромные бюджеты на полуторачасовое смотрилово, которое не оставляет у зрителя после себя ничего, кроме привкуса жаренной кукурузы во рту. Но то, что не могут сказать миллионы зеленых рублей, иногда умещается в скромный бюджет и 10 минут чистого хоррора. Давайте слегка прочистим мозг, как, например, герой следующего фильма. Ему, правда, для возвращения в реальность понадобилась пуля в голову. Тоже вариант, не так ли?
1. Зловещая долина
Не дурно, не так ли?
Но вот следующая вещь бодрит еще лучше. Я долго думал, почему в названии стоит цифра именно 8. Понял только недавно. Восьмерка - это развернутый знак бесконечности. Эффект, показанный в фильме, действительно должен "уходить в Бесконечность", и от этого идея только убойней!
Но вот следующая вещь бодрит еще лучше. Я долго думал, почему в названии стоит цифра именно 8. Понял только недавно. Восьмерка - это развернутый знак бесконечности. Эффект, показанный в фильме, действительно должен "уходить в Бесконечность", и от этого идея только убойней!
2. Комната №8
Мне только вот что еще интересно: дядечка в очках только мне показался чем-то неумолимо похожим на Ницше?..
Ну, и на закуску вещь менее жесткая, но очень философская. Почему-то вспоминаю А. Азимова... Интересно, как бы он воспринял ее? Думаю, ему бы понравилось.
3. Восстание
The End
Бегство богов
2016-08-06 12:41:00 (читать в оригинале)
Шпенглер понимал, что опаздывает. Но торопить водителя не имело смысла: Отто чувствовал, что тот и так выжимает из казенного мерседеса все, на что была способна машина на проселочной дороге, рядом с которой время от времени падали советские снаряды. Пару раз взрывной волной машину сносило к обочине, и только мастерство водителя и его железная воля не дали им слететь с дороги.
Мысли о катастрофе, которую они не смогли предотвратить, не покидали Отто. Эти мысли были сильнее страха не успеть. Он сидел на заднем сидении, сжимая портфель с документами и аппаратурой, и смотрел, как за окном мелькают серые кадры весеннего прусского вечера, озаряемые то там, то здесь взрывами. Дорога была в стороне от передовой, но шальные снаряды залетали и сюда, поднимая на воздух комья земли и деревца и без того редкого леса.
«Мы дали им так много, — думал Шпенглер, — а они все сделали не так. И все этот бесноватый австрияк!» Сколько раз Отто предлагал заменить его на кого-нибудь попрагматичнее. На Геринга, например. Толстяк слишком любит нажитые власть и комфорт и не втянул бы рейх в авантюру войны против всего мира сразу. Но Кураторы до последнего ставили на Гитлера, даже спасли его от покушения военных. Отто в очередной раз подумал о здравии ума Кураторов.
«С мыслями этими нужно кончать, — решил он, — Обязательно ведь кто-нибудь из Высших считает с меня мои мыслишки, и даже если мы успеем, то успеем на собственные похороны. Прах по ним по всем!»
Взрыв раздался совсем рядом позади машины, взрывной волной мерседес толкнуло вперед, и водитель не вписался в поворот. Сперва с глухим ударом, а потом (через доли секунды) с противным скрипом металла машина вошла в придорожный дуб. Когда Отто открыл глаза, для водителя все было кончено. Его зеленая кровь забрызгала черный эсэсовский плащ Шпенглера и бледное лицо оберштурмбаннфюрера. Отто выбрался из покореженной машина как раз вовремя, чтобы проводить взглядом тарелку, поднявшуюся в воздух в метрах восьмистах от места аварии. Мигнув зелеными огнями, корабль пошел невысоко над землей и быстро скрылся в направлении Юга. Улетел к Полюсу. Без него. Отто не успел. И его оставили. То ли потому что очень спешили, то ли в наказание за крамольные мысли.
Шпенглер почувствовал свое абсолютное, тотальное одиночество, которое способны испытать только его соплеменники, оторванные волей судьбы от Сообщества. Но оно не стало для Отто поводом не выполнять Предписаний.
Термитной гранатой он подорвал мерседес с телом верного водителя, которое теперь не должно было попасть в руки кого-либо из жителей этой проклятой планеты. Машина, после глухого взрыва, горела как картонная, металл плавился и стекал к ногам стоящего поодаль Шпенглера. Она почти догорела, когда Отто заметил приближение со стороны леса небольшого отряда. По речи опознав русских, Шпенглер поднял бластер, сделанный под пистолет-пулемет МР 40, и быстрым и страшным огнем уничтожил приближающихся. Убедившись, что убил всех, Отто стал уходить в сторону Запада, готовый подорвать себя второй термиткой, но не даться никому живым. Так велело Предписание.
Про то, как трудно порою быть богом, еще никто ничего не писал…
Otto Dix "Дай мне воды"
2016-08-05 21:51:00 (читать в оригинале)Помните сказку? Ту, которая из детства...
"— Добрый молодец, пить мне, пить подай! Три года без воды маюсь.
Иван-царевич пожалел его, подал ведро воды. Выпил старик и ещё попросил. Подал ему другое ведро воды, а тот выпил и ещё пить просит. Принёс Иван-царевич третье ведро. И как только старик выпил третье ведро воды — тряхнул цепями, и сразу цепи у него на руках, на ногах перервались, как гнилые нитки. Выскочил зелёный старик из котла:
— Ну, Иван-царевич, не видать тебе Марьи Моревны, как своих ушей! А за то, что ты меня, Кощея, водой напоил, силу мою воротил, я тебя два раза помилую, а уж третий раз на глаза не попадайся!"
Сегодня получил неимоверное удовольствие от следующей ее трактовки! Настоятельно рекомендую всем.
Категория «Поп звезды»
Взлеты Топ 5
 | ||
|
+173 |
226 |
Наша жизнь просто прекрасна |
|
+168 |
219 |
Little Showroom |
|
+160 |
212 |
Heilig |
|
+147 |
233 |
Ulanet.ru - Информационно-развлекательный сайт города Улан-Удэ |
|
+17 |
29 |
КАТЯ ЧЕХОВА 2008 |
Падения Топ 5
 | ||
|
-1 |
73 |
Список диет |
|
-1 |
43 |
Диетические рецепты |
|
-1 |
8 |
Nique |
|
-2 |
7 |
anmak |
|
-2 |
9 |
Vlad_Topalov |
Популярные за сутки
Загрузка...
BlogRider.ru не имеет отношения к публикуемым в записях блогов материалам. Все записи
взяты из открытых общедоступных источников и являются собственностью их авторов.
взяты из открытых общедоступных источников и являются собственностью их авторов.