Да-да! Дорогой мой постоянный и не очень читатель. Сейчас ты начал читать десятитысячное сообщение в этом блоге.

Долго думал, чтобы такого сделать в этом юбилейном сообщении? Сначала хотел написать что-то типа такого:

Вот пишу уже десятитысячное сообщение. Много это или мало? Не знаю... Вот вы читаете эти сообщения? И какое из них понравилось или запомнилось больше всего?

А потом решил, что - пора. Пора процитировать одно из моих любимейших произведений Зафара Хашимова. Почему его не цитировал до сих пор? Не знаю... Может быть оно ждало своего часа?

Внимание! Текст ниже содержал, содержит и будет содержать много нецензурной лексики. Если вам неприятно такая лексика, рекомендую ниже не читать! Так же хочу предостеречь от чтения детей, беременных женщин, кормящих матерей, идиотов, дебилов и пр. олигофренов. И если что, потом не возмущайтесь. Я предупреждал!


Специально для тех, кому лень читать "много букв", предлагается аудиовариант от Dmitriy Zombak.


Текст цитируется по оригиналу без малейших изменений.

Шанхайский триппер. Сказка

Жил-был боцман. Коренастый такой, усы торчком, грудь волосатая, весь в наколках, ноги кривые, передних зубов нет. Служил он на большом пароходе. Ходил по семи морям в дальние страны. Служба у боцмана была хорошая: днем дул в дудку, матросов по палубе гонял, ночью юнгу в гальюне пидорасил. Капитана не боялся, в бермудском треугольнике с бака в океан ссал. Чайки ему на грудь срали, портовые бляди за полцены давали.

Долго ли, коротко ли, пошел однажды боцман на своем пароходе в южные моря. Шел, шел, вдруг смотрит - по правому борту остров. Посреди острова пальма растет, а под пальмой голая баба сидит. Боцман бегом к капитану: "Останавливай, - кричит, - машину на хуй! По правому борту голая баба!" Капитан машину останавливает, якорь бросает, и велит шлюпку спускать. Сели боцман с капитаном в шлюпку, на весла шестерых матросов посадили. Подплыли к острову, подошли к пальме, смотрят на бабу. А баба оказалась страшная, хуже капитановой жены: жопа вислая, ноги мохнатые, сиськи - как у спаниеля уши, глаза косые, на макушке плешь, изо рта гавном воняет, по манде тараканы бегают, из носа длинные волосы растут - все в соплях.

Подошла к ним эта баба и говорит: "Здравствуйте, морячки. Три года я на этом острове сижу не ебавшись, мочи нет, как по хую соскучилась. Вы, морячки, меня выебите, а я уж вас щедро награжу, мало вам не покажется".

От таких слов шесть матросов побледнели и на месте проблевались. Даже капитан, уж на что бывалый был, и тот стошнил себе прямо на белый китель.

Один боцман, как ни в чём ни бывало, бабу задом к себе повернул, раком поставил, тараканов на манде разогнал, и вдул ей так, что она зубами пальму перегрызла.

Кончил боцман, ширинку застегнул, беломорину закурил. А баба разогнулась, щепки пальмовые из зубов повыковыряла и говорит ему на ухо: "Спасибо тебе, морячок, славно ты меня выебал. А ведь я не простая баба. Я - бакланьего царя дочь. Подарю я тебе морячок, волшебный шанхайский триппер. Будет он жить у тебя в штанах, никак тебя беспокоить не будет и никому при ебле не передастся. Не лечи его марганцовкой, не лечи его бициллином, никому про него не говори. А как придет беда, скажи волшебные слова: "Ёб я мать твою в гроб, бога твоего в душу, хуй те в рот через уши - выходи на подмогу, мой шанхайский триппер". Тут-то он тебя и выручит".

Обернулась она бакланом, взлетела в небо, серанула боцману на фуражку, да и исчезла куда-то.

Опечалился боцман. "Вот, - думает, - трудился, штаны расстегивал, конец вынимал, тараканов разгонял, ебал ее, дуру мохноногую. А она мне за все дела - триппер шанхайский. Что я триппера не видал, что ли?" Однако решил он триппер не лечить, на память оставил. Так и жил шанхайский триппер у боцмана в штанах. Ссать не мешал, гноем с конца не капал, никак боцмана не беспокоил. Сколько боцман юнгу в гальюне ни пидорасил - тот триппером не заразился. Короче, боцман и забыл про подарок бакланьей царевны.

Много ли, мало ли времени прошло, стоял однажды вечером боцман у левого борта, беломорину курил, да за борт плевал. Закипело вдруг море. Вынырнул из воды морской змей, лезет на палубу. Глаза, как спасательный круг, хвост в кабельтов длиной, изо рта пена течет, из жопы пузыри идут.

"Пиздец тебе, боцман, - говорит морской змей, - сожру я тебя на хуй, жопа усатая, вместе с дудкой". Испугался боцман, едва не обосрался. Но вспомнил он тут про подарок бакланьей царевны. Крикнул: "Ёб я мать твою в гроб, бога твоего в душу, хуй те в рот через уши - выходи на подмогу, мой шанхайский триппер".

Вылетел из боцмановых штанов шанхайский триппер, схватил змея и завязал на три морских узла.

Взмолился тут змей: "Развяжи меня боцман, не губи моих малых змеёнышей. А я тебе за это Бесконечную Пачку Беломора подарю. Будешь всю жизнь беломор курить, и никогда он не кончится".

"Ладно, - отвечает боцман, - будь по-твоему". Развязал шанхайский триппер морского змея и обратно к боцману в штаны забрался. А морской змей дал боцману Бесконечную Пачку Беломора, нырнул в воду, пустил жопой большой пузырь и исчез.

Ходит боцман по палубе курит беломор. День курит, два курит, сам курит, капитана угощает, штурмана угощает, стармеха угощает - пачка все не кончается. Не обманул боцмана морской змей.

А был на том пароходе судовой врач - редкая падла. Старый такой, сухонький, непьющий, некурящий, жадный и завистливый. Смотрит на боцмана, и думает "Какого хуя боцман каждый день беломор курит, всех им угощает и никогда у него этот беломор не кончается? Надо бы выяснить". И так и так расспрашивал он боцмана, но тот молчит, помнит, что ему бакланья царевна говорила. Затаил судовой врач на боцмана злобу, но поделать ничего не может.

Много ли, мало ли времени прошло, стоял однажды вечером боцман на юте, беломорину курил, да за борт плевал. Закипело вдруг море. Вынырнул из воды огромный кальмар, лезет на палубу. Глаза, как рулевое колесо, щупальца в два кабельтова длиной, изо рта огонь вырывается, из жопы дым валит.

"Пиздец тебе, боцман, - говорит огромный кальмар, - порву я тебя на хуй, сука кривоногая, как старую грелку". Побледнел боцман от неожиданности. Но вспомнил про подарок бакланьей царевны. Крикнул: "Ёб я мать твою в гроб, бога твоего в душу, хуй те в рот через уши - выходи на подмогу, мой шанхайский триппер".

Вылетел из боцмановых штанов шанхайский триппер, схватил кальмара и завязал ему щупальца на пять морских узлов.

Взмолился тут кальмар: "Развяжи меня боцман, не губи моих малых кальмарчиков. А я тебе за это Бесконечную Бутылку Водки подарю. Будешь всю жизнь водку бухать, и никогда она не кончится".

"Ладно, - отвечает боцман, - будь по-твоему". Развязал шанхайский триппер кальмару щупальца и обратно к боцману в штаны забрался. А огромный кальмар дал боцману Бесконечную Бутылку Водки, нырнул в воду, пустил жопой клуб дыма и исчез.

Сидит боцман на камбузе, бухает водку. День бухает, два бухает, сам бухает, капитану наливает, штурману наливает, стармеху наливает - водка все не кончается. Не обманул боцмана огромный кальмар.

А судовой врач смотрит на боцмана и думает "Какого хуя боцман каждый день водку бухает, всех ею угощает и никогда у него эта водка не кончается? Надо бы разобраться". И так и так подкатывал он к боцману, но тот молчит, не говорит ему ничего. Еще больше злится судовой врач на боцмана, но поделать ничего не может.

Много ли, мало ли времени прошло, стоял однажды вечером боцман у баке, беломорину курил, водку прихлёбывал да за борт плевал. Закипело вдруг море. Вынырнул из воды Ихтиандр, лезет на палубу. Глаза злобные, елдак с пароходную трубу, во рту зубы золотые, из жопы рыбий хвост торчит.

"Пиздец тебе, боцман, - говорит Ихтиандр, - выебу я тебя в жопу, падла беззубая, и всем матросам про это расскажу". Усмехнулся боцман ему в харю и крикнул: "Ёб я мать твою в гроб, бога твоего в душу, хуй те в рот через уши - выходи на подмогу, мой шанхайский триппер". Вылетел из боцмановых штанов шанхайский триппер, схватил Ихтиандра и завязал ему елдак на семь морских узлов. Взмолился тут Ихтиандр: "Развяжи меня боцман, не губи мой мочевой пузырь. А я тебе за это Бесконечный Лопатник Башлей подарю. Будешь всю жизнь блядей снимать, и никогда у тебя башли не кончатся".

"Ладно, - отвечает боцман, - будь по-твоему". Развязал шанхайский триппер Ихтиандру елдак и обратно к боцману в штаны забрался. А Ихтиандр дал боцману Бесконечный Лопатник Башлей, нырнул в воду, вильнул рыбьим хвостом и исчез.

А на следующий день прибыл пароход в порт Находку. Ходит боцман по городу, блядей за башли снимет. День снимает, два снимает, себе снимает, капитану снимает, штурману снимает, стармеху снимает - а башли все не кончаются. Не обманул боцмана Ихтиандр.

Ну, тут уж судовой врач не утерпел. "Какого хуя боцман каждый день блядей снимает, всем, кроме меня, их приводит и никак у него башли не кончаются?" Решил он боцмана погубить.

Пришел судовой врач к Ирке-минетчице, которая у моряков тридцатью тремя разными способами конец сосала. Дал ей двести рублей и говорит: "Как придет к тебе боцман, ты у него тридцатью тремя способами отсоси, а потом расспроси его, отчего это у него беломор, водка и башли никогда не кончаются". А сам забрался в шкаф, и затаился.

Вечером пришел к Ирке-минетчице боцман. Налил ей стакан водки, угостил беломориной, дал башлей. Стала она ему тридцатью тремя способами конец сосать. Долго ли, коротко ли сосала, кончил боцман, сел за стол, выпил три стакана водки, закурил папиросу. Тут его Ирка-минетчица и спрашивает: "Почему у тебя, боцман, водка, беломор и башли никогда не кончаются?" А боцман в жопу пьяный - вот и расхвастался. Все ей рассказал про подарок бакланьей царевны. А потом выпил еще три стакана водки, упал в койку и захрапел богатырским храпом.

Выбрался тут из шкафа судовой врач. Бутылку, пачку и лопатник трогать не стал: побоялся, что боцман с утра проснется, найдет его, и упиздит насмерть. А достал он из своего саквояжа огромный шприц, и вкатил боцману в задницу сразу двадцать пять кубов бициллина. Заворочался боцман, но не проснулся. А шанхайский триппер от этого бициллина исчез.

Проснулся боцман поутру, почесал уколотую задницу, и говорит Ирке-минетчице: "Что-то у тебя, шалава, клопы больно кусачие. Ну да хуй с тобой, дура, мне сегодня в рейс уходить". Выпил стакан водки и пошел к порту.

Идет себе боцман по панели, из волшебной бутылки водку прихлебывает. И вдруг смотрит - стоит перед ним Главный Мент: морда красная, пузо здоровенное, сапоги блестят, звезды на погонах золотом сияют. "Что это ты, боцман, с утра в жопу пьяный? - говорит Главный Мент, - Привлеку-ка я тебя на пятнадцать суток за нарушение общественного порядка". Рассмеялся боцман, плюнул Главному Менту в красную морду, и крикнул: "Ёб я мать твою в гроб, бога твоего в душу, хуй те в рот через уши - выходи на подмогу, мой шанхайский триппер". Не знал он, что нет у него больше бакланьей царевны подарка, что погубил его падла судовой врач.

Рассвирепел Главный Мент, зенки свои поросячьи вытаращил, заорал на боцмана: "Пиздец тебе, гнида поганая! Уебу на хуй! В лагерях сгною!" Налетели тут со всех сторон менты с дубинками, бросились на боцмана всей кодлой. Долго бился боцман с ментами, но все же одолели они его: повалили на землю, стали сапогами топтать. Отбили боцману печень-селезнку, отобрали и волшебную бутылку, и папиросы, и лопатник. Упекли менты боцмана на десять лет на самую страшную зону, в самый беспредельный барак. Там его зеки отмороженные опустили. Спал боцман у параши, жрал дырявой ложкой, а потом вообще заболел туберкулезом и умер.

Но и судовому врачу за его злодейство отмщение было. Смыло его волной за борт, и утонул он в студеных атлантических водах, как последняя крыса. Так ему, пидору, и надо.

А Ирка-минетчица до сих пор в Находке промышляет. Встретите ее, суку драную, - наваляйте пиздюлей по полной пайке. За боцмана.

Zef

Вот таким получилось оно, десятитысячное сообщение...

Чтобы дать понять, каким Зафар был в жизни, надо прочитать этот текст. И представить, что перед вами сидит человек, пьёт водку, курит и всё вот это рассказывает. Думаю, что очень хорошая цитата для пятницы.

Внимание! Много букв!

История эта случилась осенью 1988 года, то бишь, в самый разгар пресловутой перестройки. Мне было двадцать лет, я трудился техником в НИИ "Научный Центр" в Зеленограде. Был вполне себе комсомольцем и до сентября даже регулярно платил взносы. Не платить их было почти невозможно, по крайней мере, для человека с относительно добрым сердцем: в день получки ко мне подходила комсорг отдела, девочка-цветочек, смотрела на меня голубенькими глазками и жалобно просила: "Зафар, заплати, пожалуйста, взносы…". Я глядел на нее, и понимал, что если оскорблю её отказом, то она умрет от горя на этом самом месте, и мне придется нести на руках хрупкий маленький трупик, и рассказывать ее безутешным родителям, как я своей скаредностью и бездушием загубил невинную молодую деву…

Надо сказать, что к комсомолу и прочим советским конторам я относился брезгливо, но без острой ненависти, воспринимая их как природные явления. К тому же в Зеленограде в то время творился безудержный разгул демшизы, ельцин-гдлян, ельцин-гдлян, и я даже несколько сочувствовал коммунякам, понимая, что на смену им скоро и неизбежно придет уж совсем отвратная сволочь. Выйти из комсомола в те времена ничем не грозило, но меня статус-кво вполне устраивал, и я предпочитал гондурас не чесать.

Вся эта идиллия закончилась с моим переходом в другой отдел. Там же по стечению обстоятельств оказался мой приятель Лёша Макаров. Вскоре мы начали весело рубить бабки в сколоченном нашим шефом кооперативе, и жизнь стала прекрасна и удивительна. Однако вот что нас удивило: ни в сентябре, ни в октябре в день получки никто не пришел к нам за взносами. А в конце ноября, опять же, уже после зарплаты, мы заглянули в соседний корпус и какая-то глубоко беременная бабца довольно грубо потребовала с нас рассчитаться. Мы резонно возразили, что с собой у нас ничего нет (это была правда), но если она как-нибудь будет проходить мимо нашего отдела, мы безусловно, отдадим ей причитающееся. "Нет, это вы сходите за деньгами, и принесите их сюда" - настаивала бабца. "Вам надо, вы и приходите" - отрезал я, решив не давать скидку на ее брюхатость.

На чем мы собственно и расстались.

Спустя пару дней в нашу заклеенную антиалкогольными плакатами лабораторию заглянул секретарь комсомольской организации комсомола института Дрюня Езерский (любопытные могут поинтересоваться дальнейшей его судьбой - это интересно).
- Так, ребятки, - сказал Андрей, - что это вы скандалите, взносов не платите?
- Да мы не против, нам не жалко, но эта барышня вконец оборзела, и требует, чтобы мы как зайцы носились в соседний корпус и носили ей наши деньги.
- Между прочим, - с обидой в голосе произнес Езерский, - эта барышня - моя жена!
- Ну, поздравляю! - немедленно ответил я.
- В общем, так, - резюмировал слегка осатаневший Дрюня, - либо вы идете и платите, либо пишите заявления и мы вас исключаем.
- А без заявлений, просто за неуплату нельзя?
- Нет нельзя, вы только за 3 месяца задолжали.
- Ладно, без проблем, напишем, только вы нас заочно исключите, а то у нас работы много, по собраниям бегать некогда.
На том и расстались. Мы написали заявы, передали их с оказией Дрюне и продолжили приятный процесс выколачивания денег из агонизирующей советской экономики.
Через несколько дней раздался звонок. Секретарша Таня, редкостная оторва, ныне супруга одного из хозяев "Вим-Билль-Данна", радостно заорала: "Чурка Хашимов, тебя к телефону!!!" "Чурка Хашимов слушает" - солидно произнес я в трубку.
Звонил Езерский. Суть его спича сводилась к тому, что в заявлениях мы написали такую несусветную ересь, что исключить нас заочно возможным не представляется, а потому завтра мы должны как штык явиться на заседание комитета комсомола НИИ.

Ничего запредельного, на наш взгляд, в заявлениях не было. Я написал, что желаю покинуть комсомол, поскольку считаю его вредной организацией, а Лёша - потому, что как истинно русский человек не может согласиться с принципом интернационализма. Ну ладно, хотят комсюки понюхать, как мы умеем вонять, пускай нюхают.

Перед походом в балаган мы с Макаровым провели мини-совещание. Сперва бросили монетку: выпадет решка - будем "демокррратами", выпадет орел - будем "фашистами". К нашему огорчению, выпала решка. Потом согласовали основные тезисы и стилистику выступлений, чтобы не повторяться и не противоречить друг-другу.
На заседание я явился при полном параде: в косоворотке, сиротском сером костюме, брюки коего были заправлены в роскошные офицерские хромовые сапоги, анархистском шарфе и со значком "Советский цирк. 1917-1987" на лацкане. Леша был одет не столь эффектно, зато на свитере его красовался памятный знак "50 лет ВЧК-КГБ".
В помещении комсомольцев оказалось штук 15. По своему идиотскому обыкновению, они решили нас немного помариновать, оставив вопрос о нашем исключении последним пунктом. Это было серьёзной ошибкой. За час вынужденного безделья мы послушали выступающих, оценили уровень аудитории и уточнили план. Были выбраны сценарии "Троцкий перед бойцами РККА" и "Оскар Уайльд читает шахтерам лекцию о литературе". Второй ошибкой комсомольцев было начать с меня (Лёша был все же не настолько беспредельно нахален, как я).

Мне задали вопрос "с какой стати…?" И я толкнул совершенно оголтелую речугу в одиозно-демократическом ключе, что-то там про плюрализм и свободу выбора. Остапа несло нешуточно, я говорил искренне и зажигательно, как умеют говорить только люди, напрочь лишенные каких-либо убеждений. Когда я закончил, публика ошарашенно молчала. Затем кто-то сумел вправить челюсть, и обратился к Лёше: "Ну а вам-то чем принцип интернационализма не угодил?"

Макар уже достаточно разогрелся, и подхватил эстафету. "Вы знаете, - начал он томно и немного нараспев, - когда я писал это заявление, я мог написать что угодно: что мне грустно, что за окном идет дождь, что я не согласен с принципом интернационализма. Давайте, я не буду рассказывать вам, почему я хочу покинуть эту замечательную организацию. Лучше я расскажу вам, как меня в нее принимали. Позвольте мне процитировать стих:

Не забуду тот день,
Когда мне надели комсомольский значок.
Он вонзился мне в грудь
Как рыболовный крючок…

И так далее. Это был фурор. Мы раздавили комсюков, как каток лягушку. Несколько вялых и грубоватых ритуальных наездов были с элегантно и сокрушительно парированы. Затем последовала длительная пресс-конференция на тему "Взгляды З.Ф. Хашимова и А.В. Макарова на основные вопросы современности и пути спасения Отечества". Заявления наши были подписаны, и мы, вежливо поблагодарив аудиторию за внимание, с достоинством покинули помещение (а заодно и комсомол), оставив участников заседания в состоянии близком к сатори.

Дальнейшие события развивались абсолютно неожиданно. Через две недели Езерский собрал конференцию комсомольской организации института, куда в качестве почетных гостей позвали и нас с Макаром. Мы даже весьма недурно отобедали на халяву в "офицерской" столовой НИИ. На конференции было принято, как оказалось впоследствии, историческое решение о проведении добровольной перерегистрации членов комсомольской организации НИИ "Научный центр", чем был создан прецедент всесоюзного масштаба. Пример оказался заразительным, волна перерегистраций прокатилась по всей стране, и через год от всемогущего комсомола остались только рожки, да ножки…

© churkan 12.11.2002 г.
Ссылка на оригинал