В трех часах езды от Питера находится старинный город Старая Русса. О нем знает каждый петербуржец, и о нем никогда не слышал ни один москвич.

Но теперь о нем узнает вся страна - в этом году Старая Русса отмечает 1000-летие истории.

Всю дорогу тут варили соль. Потом нашли более дешевый способ, но местные соленые источники и целебные грязи никуда не делись. Даже в самые морозы тут бьет из-под земли фонтан минеральной воды. Летом хуячит на 18 метров, зимой его немного прикручивают, чтоб не было катка на весь парк. Летом тут все гостиницы на 100 % заполнены курортниками. И это в городе, который расположен в трех шагах от Великого Новгорода. Честно скажите - вы знали об этом?




Но это только малая часть достоинств Старой Руссы. Самое интересное (с моей точки зрения) - потрясающая находка археологов, берестяная грамота № 35. Так как тут глина и соль, береста хранится в культурном слое сколько хошь. И имеем уникальную возможность читать смски тысячелетней давности.

Один брат пишет другому в XII веке (в двенадцатом, сука, веке): "Якове, брате, еби лежа". Что по-современному будет "Яков, брат, не выебывайся".

Боже, какая поэзия. "Еби лежа". Это самое охуенное, что я слышал за 1000 лет. Еби лежа, сука. Делай как положено, послушай старшего брата. Гениально!




Я считаю, что в Старой Руссе надо создать музей русского мата. Русский мат - величайшее достижение русской культуры. Никакие указы и законы на него не действуют.

Кстати, эта находка убедительно шлет нахуй всех мудаков, которые пиздят, что мат нам притаранили татаро-монголы. Хуй в рыло уважаемым оппонентам. Ебите лежа, мат всегда был исконно нашим.


Еще в Старой Руссе есть дом-музей Достоевского (довольно посредственный, если не сказать - откровенно хуевый). Но самое прекрасное, это вид, который открывается из окна, где работал классик.




Русская культура переживет всех. Не забудьте прочитать эту запись, когда Старая Русса будет отмечать 2000-летие своей истории, чтобы убедиться в моей правоте.

Этот художник в своем творчестве вместо чистых листов бумаги использует обложки старых журналов, конвертов, географических карт. Прямо по их поверхности он рисует прекрасные изображения животных или птиц.

Подробнее..

Роясь в своих архивах, пусть поэт и не советовал их заводить, я надыбал этот перевод, сделанный мною некогда по просьбе моего сокурсника по ЛГУ В. Топорова для сборника стихотворений Одена, вышедшего потом в питерском издательстве «Евразия» (1997). Сборника я не видел и полагаю, мой перевод туда не попал. Но что-то меня в этом стихотворении зацепило, какой-то фолкнеровский масштаб, и вот – публикую.

Уистон Хью Оден (1907-1973)

А что там гремит?

А что там в долине гремит, не смолкая,
Как будто бы грома раскаты?
А это солдаты идут, дорогая,
В красном во всем солдаты.

А что это там полыхает, сверкая,
Да так, что по телу мурашки?
А это солнце, моя дорогая,
Солнце на пиках и шашках.

А что это там за повозки? Какая
Нужда погнала их в дорогу?
А это маневры, моя дорогая,
Иль протрубили тревогу.

А что ж повернули у самого края
Долины? Куда нам деваться?
Должно быть, получен приказ, дорогая.
Но что тебе их бояться?

А что же не встанут, убитых считая,
На раны бинты не наложат?
Потерь, должно быть, нет, дорогая,
Не ранен никто, быть может.

А, пастор им нужен, грива седая,
К нему ли стучатся в ворота?
Они скачут мимо, моя дорогая,
Другого ищут кого-то.

А, стало быть, фермера, так полагаю.
Сосед наш – хитрец и притвора…
Они не зашли к нему, дорогая,
А к нам спешат вдоль забора.

Куда ты? Неужто останусь одна я?
Что стоят твои заклинанья?
Я клялся в любви тебе, дорогая,
Но вышло нам расставанье.

Ах, взломаны двери, разбиты замки,
Оплачьте судьбу мою вдовью.
Все ближе и ближе стучат сапоги,
Глаза налиты черной кровью.

(Опубликован в "Сетевой Словесности" - 08.05.2005).

Александр Коц и Дмитрий Стешин передают с передовых позиций, с которых, по версии Киева, был обстрелян пригород Мариуполя. За боями под Донецком и в горловине Дебальцевского котла оказалось, что никто толком не знает что происходит на «приморском» фронте, под Мариуполем. Говорили, что ополченцы уже ...

Из история Советска
22 октября 1944 года 2-я гвардейская армия, преследуя отступающего противника, вышла на северный берег реки Неман в районе Тильзита. И только 20 января 1945 года Тильзит был полностью очищен от немецко-фашистских войск. После ожесточенных боев в городе осталось только 25% жилого фонда, да и тот требовал ремонта. 7 сентября 1946 года Указом Президиума Верховного Совета РСФСР город получил новое название – Советск и стал вторым по значимости после областного центра. С 1946 по 1953 года в Советск переселились 2336 семей.

Из хроники Советска
Многие жители улицы Тургенева всю прошлую неделю пребывали в недоумении. Из окон своих квартир местные жители перестали видеть зеленые кроны, а несмолкающий рев бензопил явно свидетельствовал о том, что на улице производится валка деревьев. Столь массовая вырубка, которой город не видел уже давно, связана с запланированными ремонтными работами.
Работники Неманского «Райавтодора», который и стал подрядчиком нынешнего ремонта, каждый день выслушивают жалобы и проклятья жителей улицы.
15.06.2010

С улиц Советска пропадают канализационные люки. Искатели черного лома, которые раньше промышляли лишь по окраинам и от чьих рук в основном страдали дачники, теперь вышли в центр города.
19.09.2011

А в минувшие выходные 7 саженцев горной сосны бесследно исчезли с улицы Тургенева.
27.09.2011

Советчане не останутся в стороне от участия в акции «Миллион деревьев», которая запущена партией «Единая Россия» и стартовала 17 сентября, радостно рапортует пресс-служба городского округа. 1 октября, в единый день высадки деревьев, каждый житель Советска, желающий посадить свое дерево, сможет бесплатно получить саженцы ели у торгового центра «Вестер» и на центральном рынке.
30.09.2011

***
В 1977-м году я оказался в Калининграде на каком-то издательском симпозиуме. В первый день я смиренно сидел в зале и слушал доклады, на второй уже почти не слушал, а на третий неожиданно для самого себя оказался на автобусной станции, купил билет до Советска и поехал. Впрочем - ничего неожиданного. В Советске я провел два года детства.
За два дня Калининград- Кенигсберг так надавил, что я покидал его с облегчением. Этот город с обрубленным прошлым был тихо безумен, как человек с отшибленной памятью. Не только на местах расчищенных руин, но и на кварталах новостройки, кое-где спустившихся к реке Преголя, лежала тень неизбытой катастрофы. Была весна, снег давно сошел, но деревья еще стояли голые. Могила Канта против ожидания оказалась не внутри, а снаружи кафедрального собора, от которого во время войны остались одни стены...
А дорога показалась знакомой. Основательные каменные постройки, возникающие вдалеке среди полей, - белые под красной тяжелой черепицей - были точно из прошлого, пережитого в том числе и мною. В дороге я читал, поглядывая в окно, притворялся равнодушным, внушал себе, что ничего не найду, что поздно... И все же надеялся, что найду - будто вся минувшая с тех пор жизнь описала круг, и оставалось лишь сделать последнее усилие, чтобы настоящее пересекло исходную точку прошлого.
Оттого, что волновался, я плохо запомнил подробности трехчасового пути. И города Советска, а на самом деле Тильзита, как бы не увидел, торопливо одолевая улицу за улицей к реке, в сторону которой мне махнули рукой.
Значит так... сначала мост через реку, потом наш дом, а дальше каменное четырехэтажное здание ― именно такой планчик нарисовал мне тогда еще живой отец, после войны депутат городского совета Советска. На какой-то улице в стеклянной коробке обувного магазина я купил себе туфли, примерно те, что искал, тут же переобулся и, воодушевленный везением, почувствовал, что и дальше должно повезти.
Много ли я помнил, чтобы найти дом, где мы жили после войны? ... Когда от дома мы с мамой сворачивали направо, то приходили на рынок, налево - к руинам, оставшимся после боев и тогда еще не разобранным...
Я пересек старый сохранившийся центр города, удивившись его не отмеченному в памяти существованию и почувствовал, что я где-то недалеко от цели. Слева за строениями угадывалась река Неман, в которой я тонул в свои шесть лет... От центра вдоль реки шла лишь одна улица, застроенная новыми пятиэтажными домами. Их, видимо, только начали заселять и темные стекла чисто блестели в свежих деревянных рамах. Во дворах кое-где горбатился хлам прежних снесенных построек, поваленные заборы лежали как переломанные птичьи крылья.
С нарастающей тревогой я обходил эти останки и вдруг замер на места. Передо мной меж двух боковых, еще не обрушенных стен лежали руины нашего дома, разбитого железной бабой экскаваторщика. Фасад упал целиком, навзничь - обломки кирпичей раскатились веером по брусчатке, оставив на ней алые кирпичные кляксы. Железная кровля накрыла как крышкой гроба бывшие наши комнаты, винтовую лестницу, две кафельные изразцовые печки... "Сад... за домом должен быть сад", - сказал я себе, еще надеясь, что ошибаюсь. Но нашелся и сад - из-за ограды торчало несколько чудом уцелевших среди этого разгрома деревьев. Вот и все. Я стоял перед нашим бывшим домом и мне было нехорошо. Вообще, что-то неправильное, темное было в том, что я рванулся сюда, и теперь я испытывал стыд - память о детстве была попрана, и винить в этом я мог лишь самого себя. Я еще раз в растерянности обошел руины и остановился перед грудой кирпичей.
Какая же у нас была улица? Я помнил ее розоватый булыжник. А здесь темно-серая брусчатка. И рисунок круговой, будто мостили не улицу, а площадь... Не к рынку ли я пришел? Так же вдруг я осознал, что ошибся. Это не наш дом! Это не мог быть наш дом! Ну, конечно, - и стены другие, и кафель... Я пошел дальше, почти побежал по этой единственной улице, вытекавшей из центра города. Река была рядом, она дышала слева в проемы между кирпичными строениями. Кончался рабочий день, и навстречу мне из какой-то проходной выходили люди. Я глядел на них так, словно и они были из моего детства, были теми мальчишками на плоту, не добежав до которого по узкой подрагивающей доске, я свалился тогда в воду и утонул, но был вытащен и откачан... Вон знаменитая арка моста королевы Луизы ― мост строили еще в начале XX века...
Улица спускалась и пустела, унылые обшарпанные дома стояли вдоль нее, и призрак удачи снова отступал. Все было хоть и старым, прежним, но чужим. Уже по инерции я шел дальше, чувствуя, как с каждым шагом все больше натирают ноги новые туфли... Шел и остановился. Передо мной был дом*. Пять высоких окон, слева дверь с маленьким крылечком, еще левее - арка ворот. Под ней рыли канаву солдаты, дальше голубел тяжелый четырехэтажный дом с надписью над входом "Дом офицеров".
Вот я и пришел. Я стоял перед нашим домом. Это был он. Я его сразу узнал. Нельзя было не узнать! Но отчего так одиноко и печально? Все прошло и ушло. Детство... Какие-то бесконечно дорогие подробности его... Зачем я сюда пришел? Меня стала бить дрожь. Казалось, невозможно войти во двор, в дом... И все же я себя заставил. Возле дома в сумеречном свете маячила кряжистая женская фигура в телогрейке. Я окликнул и неверными шагами с извиняющейся улыбкой подошел. На меня смотрела женщина пятидесяти лет - без предубеждения и вражды, но и без любопытства.
- Простите, вы давно здесь живете? - спросил я. Вопрос мне самому показался нелепым и, запинаясь, я продолжал:
- Дело в том, что я сам здесь жил, очень давно в сорок седьмом году... Вот... приехал на места своего детства...
- А... - сказала женщина, осознав наконец услышанное, - живу? Да давно. С пятидесятого года как мы сюда приехали.
- Так, стало быть, вы не знаете, кто тут до вас жил. Может, слышали?
- Да жил майор какой-то.
- Майор? Мой отец был тогда подполковник.
- Не, майор - это точно. Мужа моего спросите, он знает. Так вы, стало быть, кого ищете?
- Никого. Дело в том, что я просто жил здесь. Вот в командировку приехал, решил заглянуть.
- А... - повторила женщина. - Ну проходите, проходите. Вот и муж мой, он знает.
За спиной женщины, покачиваясь, возникла темная тщедушная фигура мужа.
- О... о...чень приятно, - прошепелявила она.
- Слышь, тут товарищ ищут майора, который до нас жил. Как звали его, а? - повернулась женщина к мужу, ничуть не удивляясь до крайности расплывчатому выражению на его лице.
- Понимаете, - широко и дружелюбно улыбаясь, обратился я к нему, - я жил здесь в детстве...
- А... жил... - промямлил муж, - ну, так... чего стоять? Пойдем? - и он подмигнул, обозначив правым бедром оттопыренный карман промасленной брезентухи.
- Так ты не помнишь, Мить, как звали того майора?
Митя поморщился и гримаса отторжения проползла наискось по его лицу.
- Не помню, - довольно внятно произнес он наконец и снова подмигнул мне. - Ну так... кореш... пойдем... со свидань... ицем.
- Нет, спасибо, - отказался я, выдавливая из себя мечтательно-романтическую улыбку, - я здесь похожу, посмотрю...
Но чем-то я понравился Мите и тот, заупрямившись, ни за что не хотел идти в дом без меня. В какой-то момент я обнаружил себя наверху, на втором этаже в душной перегородке с оторванными бумажными обоями, завертывающимися у плинтусов, между столом и кроватью, накрытой мятым покрывалом. В ее никелированных набалдашниках отразился я сам, Митя и хозяйка с рюмками в руках, затем я вместе с ней снова оказался на дворе.
Вечерело и становилось прохладно. Небо наливалось алой сукровицей и несчастный сад торчал во все стороны измученными зимней непогодью голыми ветками. Присмотревшись, я с ужасом обнаружил, что весь он перегорожен заборами, разбит на клетушки, забран проволочными сетками и больше походит на кладбище.
- А вот тут, по-моему, было широкое крыльцо, - сглотнув, сказал я.
- Верно, было, - подтвердила женщина - уже лет десять как его разобрали. Место занимало...
Только небольша...