Пошли как-то раз девицы бруснику брать. Нашли щедрый-прещедрый брусничник, разбрелись по нему, аукаются, пересмеиваются. Только успевают ягоду из-под листиков доставать и в корзины складывать. Вдруг слышит Марьянка — плачет неподалеку кто-то. Оглянулась и видит: стоит за ее спиной маленький квеленький мужичишка, носик востренький, руки чуть не до земли висят, платье на нем обносившееся. Стоит, хнычет и трет глаза кулаками.

— Что за беда у тебя, дяденька? — спрашивает Марьянка, а она девка была жалостливая.
— Ой, беда, беда! — причитает мужичок, а глаза у него такие печальные-печальные. — Корзинку потерял, брусники в ней под самую вершинку! Где-то тут поставил, а где — поди знай! Помоги, девица, всю бруснику тебе отдам, самую что ни на есть отборную.

Повадился как-то раз ходить к деревне медведь. Слишком рано поднялся он из берлоги, был зол, голоден, да еще напоролся на самострел, вот и затаил зло на весь род людской. Для начала завалил неосторожного охотника. А как отведал разок человечины, так и начал искать сладкого мяса снова и снова. Многих людей задрал, и тогда назначили старейшины награду — целое стадо! — храбрейшему охотнику, который избавит народ от людоеда. В доказательство старейшины просили принести в деревню голову и шкуру зверя.

Два самых отважных молодца решили попытать счастья. Ушли поутру в лес, а вечером вернулись. У одного в руках правая половина медвежьей шкуры, у другого — левая.

— А где же голова? — спросил кто-то.
— Голову и мясо зверя мы принесли в жертву Зевонии, богине охоты, — ответили удальцы. А потом завязался между ними спор.
— Я одолел людоеда! — похваляется один, по имени Корень. — Напоролся он на мою рогатину, пробила она ему самое сердце.
— Нет, свалил медведя удар моего копья в печень, а значит, награда моя, — спорит Бугор.

Вернулся Горяч с войны и узнал, что не дождалась его невеста: ушла к другому. А этот другой — Вялко, его младший брат. А еще узнал Горяч, что сразу после смерти отца все, что было нажито стариком, Вялко себе забрал. И дом, и табун коней, и стада. А брата объявил погибшим на поле брани.

Не станешь же с ним тягаться, позорить перед старейшинами. Родная кровь не водица... Да и не жалко Горячу отцова дома, не жалко коней! Он ведь тоже не с пустыми руками с войны пришел, на пятерых добычи хватит! Жалко ему одну лишь Ланку-красавицу. С годами она еще краше стала, но глаза были такие печальные, что сердце у Горяча щемило.

Подстерег он как-то раз Ланку на мостках у речки и спросил, почему она забыла старые клятвы. Та сначала отмалчивалась, а потом расплакалась и призналась, что долго Вялко к ней сватался, а потом подстерег в лесу и силой взял. И наказал молчать — не то де опозорит перед всеми, скажет, что сама к нему на шею кинулась. А старейшины к юным девам немилостивы, честь велят строго блюсти, ежели какая не убережет себя, ту могут и в жертву лесным богам отдать, не помилуют. Нечего было делать Ланке — пошла она за Вялко, хотя сердце прежней любовью полно. И нет у нее в жизни счастья, потому что сколько живут вместе — а детей нет как нет.

Во времена незапамятные в болоте жила змея. Однажды пошел черт в болото купаться, обвила его змея за шею и стала его кусать. На крик черта выскочил Люцифер — сам сатана — и бросил черта вместе со змеею в кипящую смолу. Поднялся жуткий смрад, Люцифер вытащил змею, ударил ею себя по заднице — и стала змея злыдней — маленькой женщиной без глаз и ушей. Вместо души у нее черт с горшком, внутри которого разные мерзости: их-то злыдня и раздает без всякого разбору людям.



В восточнославянской мифологии злыднями зовутся недобрые, вредоносные духи, крошечные существа, которые, украдкой поселившись за печкой, приносят этому дому всяческие несчастья. Как бы ни было велико богатство хозяина, оно быстро сгинет, и на место довольства при-дет страшная нищета. Сохранилась пословица: «Просились злыдни в гости на три дни, айв три года не выживешь!» И правда: выжить их поч-ти немыслимо, разве что чудо поможет, вернет удачу в дом.

Жил себе Митяй, как все люди живут: и жена у него, и детки малые, и дом — полная чаша. Говорили, любит его домовой-доможил, а оттого стережет хозяйство. Так оно и было, да вдруг все кувырком пошло. Ничего Митяй делать не хочет — только сидит на лавке с глупой улыбкой да руками водит по сторонам, будто пытается обнять кого-то. От родной жены шарахается как черт от ладана, худеет да бледнеет.

Тоска взяла Ольгу, Митяеву жену. Любит она своего мужа, не может смотреть, как все их счастье прахом пошло. Пошла за советом к колдовке — в деревне известно, у кого помощи спрашивают.

Колдовка хитро прищурилась:

— Да, Ольга, прощайся со своим счастьем. Изменяет тебе Митяй! Только не с бабой толстомясой, а с неземной красавицей — дочерью домового. Живет она в вашем подполье и ни для кого не видима, лишь для того, к кому воспылает страстью.
— Да неужто нельзя от нее избавиться? — вскричала Ольга. — Закрестить, а то святой водой побрызгать.