Протяжны рыдания
в гулкой пещере.

(Свинцовое
тонет в багряном.)

Цыган вспоминает
дороги кочевий.

(Зубцы крепостей
за туманом.)

А звуки и веки -
что вскрытые вены.

(Черное
тонет в багряном.)

И в золоте слез
расплываются стены.

(И золото
тонет в багряном.)

Пещеры, или Las Cuevas, в Гранаде – это действительно искусственные пещеры в районе Сакромонте, в которых традиционно селились цыгане. Собственно, пещера – это не просто какое-то дупло в горе, это вполне полноценный цыганский дом. И – именно там развивалось фламенко (до сих пор едва ли не все таблао в городе находятся там). «Рыдания» в пещере – я полагаю, это пение фламенко, и цыган вспоминает не «дороги кочевий», а «дальние страны» (paises remotos в оригинале) в контексте традиционной такой цыганской тематики о том, что у них нет родины и все такое, грустные цыганские песни. Зубцы крепостей за туманом - это, однозначно, Альгамбра, которую прекрасно видно с холма Сакромонте. Не совсем понимаю, почему все цвета тонут в багряном (вообще пещеры белые), но могу предположить, что это связано с костюмами, в которых танцуют фламенко. И, кстати, мне кажется, что сам Гелескул, когда переводил это стихотворение, не совсем понимал его смысла.



via syntinen (отсюда)

Чернее чёрного кони.
Чёрен подков их отсверк.
Плащей чернильные пятна
блестят отражённо воском.
Закрыта слезам дорога
свинцовыми черепами.
Сердца лакированной кожи
по автостраде примчались.
Ночны и горбаты, там, где
распорядиться решили,
трепещет песок от страха
к молчанью мрачной резины.
Везде, где взбредёт, проходят,
и головы их забиты
неясной картой созвездий
каких-то там карабинов.

О, город, цыганский город!
Трепещут по стенам флаги.
Лежит варенье из тыквы,
луны и вишни по банкам.
О, город, цыганский город!
Кто позабыл бы, увидев?
Муки и мускуса полон,
и башенок из корицы.

Когда приходила полночь,
полная ночи начальной,
цыгане в кузницах звонких
солнца и стрелы ковали.
Скакун, истекая смертью,
под каждою плакал дверью.
Петух пел стеклянным горлом
в Хересе-де-ла-Фронтере.
От нападения стены
ветер, нагой, укрывает
платиноночной полночью,
полной ночи начальной.

С расспросами — «не нашлись ли?»,
вдруг потеряв кастаньеты,
ходят в ночи по цыганам
Святой Иосиф и Дева.
В монистах миндальных, нынче,
будто жена алькальда,
Дева нарядно одета
в обёртки от шоколада.
Иосиф руками водит
под складок плаща шелками,
и вслед идёт виноградарь
с восточными королями.
Загрезил рогатый месяц
аиста сонным восторгом.
Флагами и фонарями
захвачены крыш закорки.
Вздыхают за зеркалами
в слезах плясуньи без плоти.
Водой и тенями город
в канун Рождества наполнен.

О, город, цыганский город!
Трепещут по стенам флаги.
Твой свет погасить зелёный
примчались чёрные всадники.
О, город, цыганский город!
Кто позабыл бы, увидев?
Оставьте его, где лёг он
у моря, космы рассыпав.

Они разошлись попарно
в рождественский пьяный город,
подсумки окутал гулом
бессмертника смертный ропот.
Они разошлись попарно,
вдвое ночные плащами,
и мнятся им окна неба
отблеском шпор их звенящих.

Город, не ведая страха,
всё множил и множил двери,
и в двери сорок жандармов
въехали для разграбленья.
Встали часы. В бутылках
с волхвами на этикетке
коньяк прикинулся робко
микстурой невинной детской.
Крыло длинных криков взмыло
во флюгерные высоты.
Изрублен саблями ветер,
копытами в землю втоптан.

По полусумраку улиц
старухи-цыганки мчатся
вместе с конями снулыми,
с кувшинов монет бренчаньем.
По вздыбленным спинам улиц
скачут плащи роковые,
как след, за собой оставив
складные ножницы вихрей.

Возле ворот Вифлеема
толпой собрались цыгане.
Иосиф рядит, страдая,
мёртвую девочку в саван.
Звонами ночь протыкают
бесцеремонные ружья.
Слюнкою звёздною Дева
Святая деток врачует.
Но скачут жандармы дальше,
огнём засевая город,
и в пепел сжигает пламя
выдумку — юной и голой.
Воет, осев на пороге,
из рода Камборьо Роса,
лежат, отсечённые, врозь
груди её на подносе.
Другие девушки мчатся,
сбегая от собственных кос,
и возле них воздух взорван
соцветьями выстрелов-роз.
Когда же каждая крыша
вспахала в земле канаву,
заря повела плечами
по груде огромной камня.

О, город, цыганский город!
Пока ты огнём охвачен,
чёрным туннелем молчанья
жандармы верхом ускачут.
О, город, цыганский город!
Увидев, кто позабыл бы?
На лбу моём сыщут след твой.
Игра луны и пустыни.


Оригинал:


Los caballos negros son.
Las herraduras son negras.
Sobre las capas relucen
manchas de tinta y de cera.
Tienen, por eso no lloran,
de plomo las calaveras.
Con el alma de charol
vienen por la carretera.
Jorobados y nocturnos,
por donde animan ordenan
silencios de goma oscura
y miedos de fina arena.
Pasan, si quieren pasar,
y ocultan en la cabeza
una vaga astronomía
de pistolas inconcretas.

¡Oh ciudad de los gitanos!
En las esquinas, banderas.
La luna y la calabaza
con las guindas en conserva.
¡Oh ciudad de los gitanos!
¿Quién te vio y no te recuerda?
Ciudad de dolor y almizcle,
con las torres de canela.

Cuando llegaba la noche,
noche que noche nochera,
los gitanos en sus fraguas
forjaban soles y flechas.
Un caballo malherido
llamaba a todas las puertas.
Gallos de vidrio cantaban
por Jerez de la Frontera.
El viento vuelve desnudo
la esquina de la sorpresa,
en la noche platinoche,
noche que noche nochera.

La Virgen y San José
perdieron sus castañuelas,
y buscan a los gitanos
para ver si las encuentran.
La Virgen viene vestida
con un traje de alcaldesa,
de papel de chocolate
con los collares de almendras.
San José mueve los brazos
bajo una capa de seda.
Detrás va Pedro Domecq
con tres sultanes de Persia.
La media luna soñaba
un éxtasis de cigüeña.
Estandartes y faroles
invaden las azoteas.
Por los espejos sollozan
bailarinas sin caderas.
Agua y sombra, sombra y agua
por Jerez de la Frontera.

¡Oh, ciudad de los gitanos!
En las esquinas, banderas.
Apaga tus verdes luces
que viene la benemérita.
¡Oh ciudad de los gitanos!
¿Quién te vio y no te recuerda?
Dejadla lejos del mar,
sin peines para sus crenchas.

Avanzan de dos en fondo
a la ciudad de la fiesta.
Un rumor de siemprevivas
invade las cartucheras.
Avanzan de dos en fondo.
Doble nocturno de tela.
El cielo se les antoja
una vitrina de espuelas.

La ciudad, libre de miedo,
multiplicaba sus puertas.
Cuarenta guardias civiles
entran a saco por ellas.
Los relojes se pararon,
y el coñac de las botellas
se disfrazó de noviembre
para no infundir sospechas.
Un vuelo de gritos largos
se levantó en las veletas.
Los sables cortan las brisas
que los cascos atropellan.

Por las calles de penumbra
huyen las gitanas viejas
con los caballos dormidos
y las orzas de monedas.
Por las calles empinadas
suben las capas siniestras,
dejando detrás fugaces
remolinos de tijeras.

En el portal de Belén
los gitanos se congregan.
San José, lleno de heridas,
amortaja a una doncella.
Tercos fusiles agudos
por toda la noche suenan.
La Virgen cura a los niños
con salivilla de estrella.
Pero la Guardia Civil
avanza sembrando hogueras,
donde joven y desnuda
la imaginación se quema.
Rosa la de los Camborois
gime sentada en su puerta
con sus dos pechos cortados
puestos en una bandeja.
Y otras muchachas corrían
perseguidas por sus trenzas.
en un aire donde estallan
rosas de pólvora negra.
Cuando todos los tejados
eran surcos en la tierra,
el alba meció sus hombros
en largo perfil de piedra.

¡Oh, ciudad de los gitanos!
La Guardia Civil se aleja
por un túnel de silencio
mientras las llamas te cercan.
¡Oh, ciudad de los gitanos!
¿Quiénte vio y no te recuerda?
Que te busquen en mi frente.
Juego de luna y arena.

http://dspace.utlib.ee/dspace/bitstream/handle/10062/18179/musaeva_olga.pdf?sequence=1

интересно, но местами хмыкаю и хыхыкаю

например, перманентное недоумевание нащщот анализа Романса о луне,луне - рассказывается, что миф о луне как танцовщице придумал Лорка, проводятся связи с Гёте, рассматривается образ коня как смерти - всё, конечно, цимесно и верно, но напрочь игнорируется очевидное, почему именно ребёнку именно в цыганской кузне именно луна показывается. А ведь это известно не только Лилит Мазикиной - в нескольких исследованиях по вампирическим образам в Европе упоминается, что по цыганским поверьям лунный свет может выпить кровь/жизнь ребёнка (я в жизни с таким сталкивалась один раз и луна при этом была названа не "чён", а "месечина"*, можно долго это анализировать, но я не буду)

или вот "очевидно, что там должен быть козодой" - против Лорковского "использовал цыганские поверья", согласно которым смерть кличет вовсе не козодой, а сова

шаль, оказывается, это чисто русско-цыганское, а испанские цыгане рядом не валялись

нуОК, нуОК, но что вымораживает - автор долго объясняет, шо переводчики неправы, переводя слово "незамужняя" как "невинная", поскольку невинность не колышет рассказчика, а только незамужнесть, ибо автор использовал именно это слово - но, пардоньте, он это говорит про испанских цыган, которые до сих пор на свадьбу простыню вывешивают повсеместно (вспомните хоть свадьбу Фаррукито)

____________________________

* скажу только, что женская ипостась луны явно заимствована цыганами у славян, поэтому и понадобилось отдельное заимствованное же для неё слово - это как бы непривычная восточным цыганам луна, образ которой в чём-то схож с образом Лилит, ночной убийцы детей, из еврейских поверий - только вот, в отличие от Лилит, не имеет чёткого ноговолосатого воплощения и не нападает на одиноких мужчин