Nudnik.ru Голосов: 2 Адрес блога: http://nudnik.ru/ Добавлен: 2007-10-25 21:13:07 блограйдером Skaarj

Close and personal

2017-08-21 09:00:00 (читать в оригинале)

Все еще смотрю Питерсона, очень медленно и не торопясь.

Питерсон — это депрессивный алкоголик, который смог. Его главное послание — это «sort yourself out», которое подкреплено собственным опытом, поэтому выглядит убедительно.

Знаю людей, которые просмотрели его запоем, но меня больше интересует его манера, чем его информация. Я бы даже сказал, что меня интересует «его личность», но более правильный термин будет «персона».

Персона — отдельная категория, над которой я размышляю в последнее время, в ключе «ты можешь быть кем угодно».

Здесь мы заходим на опасную территорию «а кто же я?», «а где же я?», поэтому потребуются некоторые уточнения.

Допустим, у человека есть внутренняя сущность, сердцевина, self, самость, субъективное, душа, — все эти названия подходят по-разному неудачно.

Кроме этого, у человека есть внешняя сущность, повернутая к внешнему миру. Можно назвать ее «личность», производное от «лицо», туда же — «личина». Можно назвать «персона», от лат. persona — так назывались маски, которые носили актеры на сцене. Или вот хорошее слово — «интерфейс», но до этого надо еще дорасти.

Персона формируется под воздействием среды и является способом адаптации, часто — не самым лучшим. Формируется она по большей части неосознанно, родительский мир воспринимается, как единственно возможный, поэтому «чем удобряли — то и выросло».

В этих терминах терапия — это отрыв себя от персоны, открытие в себе субъективного, «твоя персона — это еще не ты сам».

Можно объяснять происходящее на терапии в терминах вытеснения истинных желаний, а можно — в терминах «маска приросла и не отрывается», и это будет по большей части одно и то же.

Оторвав себя от персоны и проассоциировав с душой, можно взять формирование личности в свои осознанные руки и превратить персону в интерфейс по взаимодействию со внешним миром.

Как?

Не знаю, как это делают простые смертные. Вот, например, работая терапевтом, человек работает своей персоной. Он не притворяется добрым, понимающим и эмпатичным, а является таким, прикладывая определенные усилия по использованию этих качеств в большем объеме, чем в обычной жизни. Человек открывает в себе терпение, после чего может быть терпеливым по желанию, но для этого надо сначала открыть в себе нетерпение, иначе это не будет выбором. Работая с клиентами, я выбираю быть эмпатичным и терпеливым.

Здесь мы исходим из гипотезы, что в каждом человеке есть все. Каждый человек потенциально способен быть надзирателем в Холокосте, но он же способен быть любящим отцом, главное — обнаружить это все в себе. Какой-то набор качеств наследуется от родителей, это проще всего, а какие-то надо открывать самому через опыт, который лучше всего получать в игре.

Психотерапия — там, где перекрываются пространство игры пациента и пространство игры терапевта. Психотерапия — это когда два человека играют вместе. Следовательно, там, где игра невозможна, работа терапевта направлена на то, чтобы перевести пациента из состояния, когда он не может играть, в состояние когда он может это делать.

«Игра и реальность», Винникотт

Разассоциировав себя с персоной, обнаруживаешь, что пропали страхи, вида «если я поменяюсь, то кто же я?». Если я скучный мудак и перестану им быть, не изменю ли я себе? Нет, если я — это не мои качества, я — это тот, кто выбирает, как меняться. Еще один популярный страх состоит в том, что стоит выпустить «плохое», как новая персона захватит власть. Нет, если «владеть собой», а мне кажется, именно в этом (управление персоной) владение собой и состоит.

Минус умения осознанно создавать персону только один: «опять эта проклятая свобода!».

Вот смотрите, как все хорошо и складно: например, человек боится людей и становится приветливым и добреньким, чтобы люди его любили. Не то, чтоб он это решил после тщательного планирования, просто попробовал, пару раз сработало и дальше как по наклонной. Быть злым — это уже не опция.

А тут — сидишь и мучаешься. Достаточно ли я добр? Если я буду менее добрым, то что получу? Какой уровень приветливости приемлем?

И это все приходится обдумывать не в категории «хорошо-плохо», это было бы слишком просто (хотя пример «злой — добрый» не удачен), а исходя из вопроса «а самому тебе как больше нравится?» и «а как выгодней?».

Так можно дойти до того, что для разных задач подходят разные персоны. Multiple personality disorder is not a disorder, mmmkay?

---

Little did he know

2017-08-14 09:00:00 (читать в оригинале)

HTML! CSS! У меня есть знакомая верстальщица, которая ищет удаленную работу. Девушка усидчивая и ответственная. Если у кого-то что-то есть, то пишите мне на почту (spectator@spectator.ru).

***

Увидел где-то — только не смейтесь — список, типа «10 фильмов, которые изменят вашу жизнь», выбрал три из них и посмотрел.

TLDR: ничего более изменяющего жизнь, чем Rick and Morty до сих пор не придумали.

***

Hector and the Search for Happiness — фильм о том, как психоаналитик отправился искать счастье, так как, разумеется, был-несчастным-но-не-знал-об-этом.

В своем «духовном путешествии» герой ездит по китаям и африкам, помогает там местной бедноте, знакомится с нарко-баронами, два раза почти не изменяет девушке, общается с монахами в горах Тибета, и разве что не прыгает с парашютом — иначе это совсем было бы примитивно — но опасно близок к этому.

В конце зритель выясняет, что человек обязан быть счастливым, дело не в преследовании счастья, а в счастье преследования, а психоаналитик не прошел анализ и имеет детские травмы и репрессированные эмоции.

Вот наугад один из отзывов на IMDB:

Hector and the Search of Happiness has at least changed me greatly. It’s not a very deep philosophical movie and many people with a knack for getting into the roots of philosophy and human psyche may not really find this that much of an appealing movie — but for me, the message this movie sent out was enough to know the fact that, «it is not the pursuit of happiness but the happiness of pursuit» that we must focus on.

Фильм хорошо снят, если под «хорошо» понимать «хипстерскую картинку»: в Китае и Африке все безукоризненно говорят по-английски, беднота имеет белоснежные зубы, друзья-геи, работающие в Африке докторами не только спасают детей, но и успевают обнимать друг друга в перерывах, сияя накрахмаленными шортами (потому что в Африке жарко и все ходят в шортах). Еще не клюква, но уже phony baloney.

«Фильм о счастье снимали люди, которые ничего не знают о несчастье», если в одном предложении.

***

Следующий фильм — It’s Kind of a Funny Story — не лучше.

Подросток попадает на пять дней во взрослую психушку (потому что подростковая — на ремонте), там знакомится с настоящими психами, с одним из которых случается некое подобие менторских отношений, во время которых взрослый-харизматичный-настоящий-псих-но-на-самом-деле-нет сообщает, что завидует подростку.

После чего подросток смотрит на себя, говорит «а ниче, у меня правда жизнь норм», устраивает на прощанье вечеринку с танцами в психушке и возвращается в школу, где за время своего отсутствия стал крутым — конечно же потому, что был в «настоящей психушке».

По шкале от нуля до Кена Кизи фильму можно поставить оценку «Кен, бойфренд Барби».

Нет, ну правда — вместо знакомства с тем, что страдания универсальны вне зависимости от возраста (у Skins это получилось), нам предлагается что-то такое:

«Фильм о несчастье снимали люди, которые ничего не знают о несчастье», как вы уже поняли.

***

И последний фильм — Stranger Than Fiction.

Прекрасная актерская игра, прекрасная завязка, у первых двух завязка была «нормальной» или «обещающей», здесь же она «прекрасная».

Дальше будут спойлеры, но раз у меня удовольствие испорчено, то зачем вас беречь-то?

Главный герой начинает слышать голос рассказчицы, который комментирует его действия. Потом оказывается, что наш герой — это герой (duh!) внутри книги. So meta.

К счастью, автор этой книги живет там же, в том же городе. Они неумолимо встречаются.

Нюанс заключается в том, что автор пишет трагедию, а шевелиться герой начинает только после того, как голос нарратора говорит, что герой скоро помрет.

Тут, естественно, хочешь-не хочешь, а начинает тянуть на поиски автора.

Понимаете, куда это все идет? Да-да, man vs author как развитие темы (которая не была развита).

Автор выясняет, что убила до этого 8 человек, герой выясняет, что находится внутри трагедии, но получает доступ к тексту и решает, что согласен с таким концом.

Там, конечно, параллельно любовная линия между героем и героиней (не автором), потому что ради чего еще стоит жить, если не ради вздорной бунтарки с тоненькими плечиками.

Если не отвлекаться на любовную линию, служащую иллюстрацией «посмотрите, ему есть, что терять!», ибо она в самом разгаре, «чувак только жить начинает», то у героя стоит простой выбор: умереть когда-нибудь, но бессмысленно, или умереть, но в прекрасном нарративе, потому что автор уж больно хорошо пишет.

У автора — выбор «убить героя ради хорошей истории» против «но ведь герои — тоже люди». Символическое бессмертие против морали.

Кончается все — вы не поверите! — счастливым концом, ну нельзя же, правда, вздорную бунтарку, познавшую крепкое мужское плечо, вот так бросать одну, мы же не звери какие-то.

Ближе к концу томного разговора, который обещает быть экзистенциальным, потому что жизнь — это трагедия, как ты ее ни крути, испуганному зрителю внезапно дают соску.

Тссс, успокойся, малыш, и жили они долго и счастливо и никогда не умерли.

---

Alone

2017-08-07 09:00:00 (читать в оригинале)

Прочитал вот этот пост и пошел смотреть сериал Alone (третий сезон). Посмотрел.

Наверное, дальше будут «спойлеры», если вам интересен «сюжет».

Сериал документальный, берут 10 «выживальщиков» и без еды (но с 10 вещами, которые те сами выбрали) оставляют их в глуши, по одиночке. Задача — прожить там дольше всех. Победитель даже не знал, что его на 78 день пришли поздравлять с победой: думал, что пришли снимать по состоянию здоровья. А его противника отправили в больницу, где откармливали 5 месяцев.

В третьем сезоне сразу выбыл учитель, клерк и 22-летний парень и остались настоящие задроты, которые и в своей «обычной» жизни живут в лесу.

Каждому участнику выдан набор камер для «селфи», из этих самострелов склеена совершенно скучная тягомотина с почти одинаковыми ракурсами, никаких убийств, социальных интриг, нападений медведей и прочего. Два месяца участники ловят рыбу, строят шалаши и ломаются психологически, безуспешно пытаясь поймать хотя бы одно животное.

Все страдания происходят внутри, их не очень видно, хотя участники и пытаются говорить на камеру. Один участник, например, с голода почти сошел с ума и начал запасать еду, накопил на два месяца вперед, но при этом забывал есть — и был снят с игры по состоянию здоровья. Это попытались смонтировать в виде какой-то интриги, но вышло вяло.

Если вам интересен сюжет, то победил дворецкий.

Мне же было очень интересно смотреть на — простите за банальность — отношения человека с природой, на то, как люди опускаются — в хорошем смысле — до примитивных вещей, снова в хорошем смысле.

Один, например, вырезал посох, на котором отобразил свое духовное путешествие, и — да — все отнеслись к этому, как к путешествию героя, хотя в основном сидели на месте. Или, например, интересно смотреть, как все, «не сговариваясь» благодарили существ, которых убивали для еды. «Спасибо тебе, рыба, что отдала свою жизнь».

Сериал наглядно показывает, что эта «примитивность» никуда не делась, стоит только попасть в правильные условия. Нет, это даже не пресловутое «слезает тонкий налет цивилизации», наоборот: понимаешь, что эта цивилизация гораздо глубже и богаче, когда видны ее древние слои. Ненавязчивые «попапы» тоже помогают проникнуться: участник делает ловушку для животных, а в подсказке для зрителя пишется, что подобные ловушки можно отследить до такого-то тысячелетия до нашей эры.

Да, это все напоминает очень Primitive Technology, только без возможности сделать перерыв и пойти домой.

---

Anamnesis

2017-07-31 09:00:00 (читать в оригинале)

Приятным бонусом психотерапии — если ты пишущий терапевт, конечно — является то, что «терапия есть генеральная репетиция жизни» (Ялом), поэтому она так же богата, как сама жизнь — и осмыслять «чем же таким терапия занимается» можно так же бесконечно.

Все это осмысление является не больше, чем игрой слов, но а что — нет?

Вот, например, анамнез — это история болезни. По-английски — anamnesis. А есть еще такое философское понятие, Anamnesis_(philosophy). По-русски оно называется учение о припоминании или «анамнезис».

Платон считал, что истинное познание — это познание мира идей, которое осуществляется разумной частью души. При этом различается чувственное и интеллектуальное знание (умопостижение, мышление).

Платоновское учение о припоминании (др.-греч. ἀνάμνησις) указывает в качестве основной цели познания припоминание того, что созерцала душа в мире идей, прежде чем спустилась на землю и воплотилась в человеческое тело. Предметы чувственного мира служат для возбуждения воспоминаний души.

В диалоге «Менон» Платон доказывает верность учения о припоминании на примере разговора Сократа с неким юношей. Мальчик никогда до этого не изучал математику и не имел никакого образования. Сократ же настолько хорошо поставил вопросы, что юноша самостоятельно сформулировал теорему Пифагора. Из чего Платон делает вывод, что его душа раньше, в царстве идей, встретилась с идеальным отношением сторон треугольника, которое и выражено теоремой Пифагора. Научить в этом случае — это не более чем принудить душу к припоминанию.

Шутка же в том, что в терапия давно уже не занимеются анамнезом (в первом значении), но занимается анамнезом (во втором).

Ну или в том, что терапия не занимается анамнезом, но занимаются анамнезисом.

Терапевты не пытаются выяснить «ход болезни» (настоящий, взаправду), но пытаются дать клиенту «узнать» — или правильней будет сказать «вспомнить» себя.

Или вот вчера родил, что «терапевт играет большую роль в жизни клиента». Да, одновременно и «иметь заметное влияние» и «притворяться, прикидываться кем-либо».

Разговаривали мы с товарищем на тему «людям же ничего нельзя передать словами, зачем ты тогда пишешь?».

Я довольно настороженно отношусь к книгам по самопомощи, см. «Книги по психологии как топливо для каминов».

Но сам тоже же пишу. У меня даже смешной тэг есть — «как правильно».

Товарищу я ответил что-то пафосное, типа «Да, словами вообще ничего не передать, но а что делать? Не будем отчаиваться. Тем более, что мне кажется, что взять и провести человека за руку никуда нельзя, каждый идет свою дорогу сам, но можно просто подкинуть человеку следующий вопрос. Ну как вот Сократ юношу вопросами замучил, юноша теорему вывел. Он же в правильном порядке вопросы задавал? «В правильном месте в правильное время».

На терапии, кстати, некоторыми терапевтами используется «метод Сократовского диалога». Но это формат один-на-один. В формате один-на-всех приходится говорить с чем-то усредненным, но надеясь, что кого-то что-то зацепит».

Поэтому же я терпимо (и, возможно, даже хорошо) отношусь к людям, которые на разный лад твердят одно и то же. При условии, конечно, что они это делают на разный лад, а не повторяют друг за другом один и тот же набор мемов. («Границы», «созависимые отношения», «осознанность»).

До тех пор, когда они это делают по-своему, есть шанс, что кого-то именно это «по-своему» зацепит, конкретная формулировка, конкретный случай, конкретный человек.

Но бытие самим собой не решает проблем. Оно просто открывает новый путь существования, в котором больше глубины и силы переживаний чувств, больше широты и разнообразия. Человек чувствует себя более уникальным и отсюда – более одиноким, но гораздо более подлинным, так как его отношения с другими теряют свою искусственность, становятся более глубокими, удовлетворяющими его и выявляют сущность другого человека.

На этот процесс и на эти отношения можно посмотреть, и по-другому – как на приобретение знаний клиентом (и в меньшей степени – терапевтом). Но это довольно странное знание. Эти знания не отличаются сложностью, а самые глубокие из них почти невозможно выразить словами. Часто новое знание облечено в такую простую форму, как «Я отличаюсь от других», «В действительности я испытываю к нему (ней) ненависть», «Я боюсь чувствовать себя зависимым», «На самом деле я жалею себя», «Я эгоцентричен», «Во мне действительно есть чувства любви и нежности», «Я могу быть тем, кем хочу» и т.д. Но несмотря на кажущуюся простоту, эти знания крайне важны в каком-то новом отношении, которое трудно определить. Мы можем понимать их по-разному. С одной стороны, это знания, которые становятся частью «меня» и основаны на переживаниях, а не символах. Эти знания аналогичны знаниям ребенка, который выучил, что дважды два – четыре, но однажды, играя с двумя парами предметов, вдруг сознает, обретая совершенно новое знание, что дважды два – на самом деле четыре.

Другое понимание этих знаний состоит в том, что они представляют собой запоздалую попытку соотнести слова с их содержанием в области чувств, – процесс, который задолго до этого имел место в познании. В уме мы осторожно соотносим выбранное слово с содержанием, которое дает нам опыт. Так, я говорю, что что-то происходило «постепенно», при этом быстро (и по большей части неосознанно) перебрав и отвергнув такие слова, как «медленно», «незаметно», «шаг за шагом» и подобные, которые не передают вполне оттенка содержания нашего опыта. Но в области чувств мы никогда не учились соотносить слова с опытом, точно передавать его содержание. Что-то, что поднимается во мне в безопасной атмосфере принимающих отношений, – что это? Печаль это или гнев, раскаяние или жалость к себе? Или это сожаление об утраченных возможностях? – Я путаюсь, перебирая широкий диапазон чувств, пока одно из них не «подойдет», не «почувствуется верным», не покажется, что оно действительно отражает организмический опыт. В ходе этого клиент обнаруживает, что должен выучить язык чувств и эмоций, как ребенок, который учится говорить. Бывает и хуже: он обнаруживает, что должен расстаться с неправильным выражением, прежде чем научится правильному.

Давайте попробуем иначе определить этот тип знания, на сей раз описывая его путем отрицания. Это тип знания, которому нельзя научить. Сущность его состоит в том, что это – одна из сторон открытия самого себя. Имея «знание» в том смысле, в каком мы его обычно представляем, один человек, при наличии соответствующей мотивации и способностей, может передать его другому. Но в значимом научении, которое имеет место в психотерапии, один человек не может обучить другого. Обучение разрушит научение. Так, я мог бы учить клиента, что для него безопасно быть самим собой, что сознавать свои чувства не опасно свободно и т.п. Чем больше бы он это изучал, тем меньше бы овладевал этим знанием, которое возникает лишь в опыте, имея значимость для клиента и составляя его «Я».

Кьеркегор рассматривает этот последний тип знания как истинно субъективный и объективно доказывает, что его, и даже о нем, невозможно сообщить другому человеку непосредственно. Самое большое, что может сделать один человек, чтобы содействовать появлению такого знания у другого, – это создать определенные условия, которые делают это знание возможным. Оно не может быть навязано.

Карл Роджерс

---

The death of desire

2017-07-24 09:00:00 (читать в оригинале)

Читаю какого-то парня — эта шутка мне все никак не надоест. Парня зовут Guy Thompson, он ученик Лэнга, известного любителя шизофреников и автора «Расколотого Я».

Поискал в своем блоге — упоминаний Лэнга нет, очень странно.

Во время первой встречи с психиатром он почувствовал к нему сильное презрение. Он боялся раскрыть это презрение, чтобы ему не сделали лейкотомию, однако отчаянно хотел его выразить. По ходу беседы он все больше и больше ощущал притворство, поскольку лишь выставлял ложный фасад, а психиатр, похоже, воспринимал это ложное представление совершенно серьезно. Он подумал, что психиатр все больше и больше кажется дураком. Психиатр спросил, слышит ли он голос. Пациент подумал: «Что за глупый вопрос?» — поскольку он слышал голос психиатра. Поэтому он ответил, что слышит, а на последующие расспросы, что голос — мужской. Очередной вопрос был таков: «Что говорит вам голос?» На что он ответил: «Ты — дурак». Играя в сумасшедшего, он таким образом придумал, как безнаказанно сказать то, что он думал о психиатре.

«Расколотое Я», Лэнг

Или вот еще цитата:

Почему почти все теории деперсонализации, овеществления, расщепления и отрицания стремятся показать симптомы, которые они пытаются описать? Мы оставлены с взаимодействием, но где же индивидуум? С индивидуумом, но где же другой? С моделями поведения, но где же переживание? С информацией и сообщением, но где же чувство и сострадание, страсть и сочувствие?

Бихевиористская терапия представляет собой самый предельный пример такой шизоидной теории и практики — она предлагает думать и действовать исключительно с точки зрения другого без ссылок на «я» психиатра или пациента, с точки зрения поведения без переживания, с точки зрения скорее объектов, чем личностей. Поэтому она неизбежно становится методикой не-встречи, методикой манипулирования и контроля.

Психотерапия должна оставаться постоянной попыткой двух людей восстановить полноту человеческого бытия путем взаимоотношения между ними.

Лэнг — наш человек, короче.

Гай Томпсон, ученик Лэнга, в своей книге, которая называется «The death of desire, an existential study in sanity and madness» ставит перед собой задачу помирить психоанализ и экзистенциальную терапию — а я только из его книги узнал, что они враждуют! Первые четыре главы идет зачем-то пере-фрейминг мыслей Фрейда в русло экзистенциальной терапии: так, например, Фрейд был первым анти-психиатром, потому что сначала изучал мозг, потом понял, что этим не прославишься и занялся терапией. И вообще, те страдания, которые описывал Фрейд, являются обычными человеческими страданиями, отсюда и название его известной работы — «Психопатология обыденной жизни». Но это все понятно, или нет?

В любом случае, я психоанализ примирил с экзистенциальной терапией примерно так же. Но, опять-таки, я не знал, что они враждуют! Единственное «открытие», которое я сделал недавно и про которое я хотел написать — но потом передумал — это то, что Эдипов комплекс, если перевести его в термины экзистенциальной терапии, вовсе не про то, что сын хочет трахнуть маму (правда, он и во фрейдизме не про это).

Фрейд считал, что именно этот комплекс является ключевым, и правильно делал, потому что в терминах экзистенциальной терапии, ситуация эдипового комплекса — это ситуация, когда ребенок узнает, что жизнь — гавно. И это — на всю жизнь. Ребенок хочет вечно оставаться ребенком, а мать ему нужна вовсе не для того, чтобы ее трахнуть, а потому, что всем детям нужна мама, могущественное существо, которое будет заботиться о тебе вечно.

Не будет.

Эрих Фромм, признавая наблюдения Фрейда за проявлениями эдипова комплекса правильными, тем не менее, предлагал понимать эдипов комплекс не столько в узком сексуальном смысле, сколько в более широком, согласно которому сущность инцеста в эдиповом комплексе состоит в том, что индивид стремится оставаться ребёнком, привязанным к оберегающим фигурам (не обязательно только к матери).

Ну вот, уже пост-фрейдисты все правильно понимали, так что невелико «открытие».

Гай Томпсон рассматривает эдипов комплекс как ситуацию, когда у ребенка впервые разбивается сердце, что, в общем-то, тоже «жизнь — гавно».

Первые четыре главы я скучал, даже почти бросил читать, но тут — внезапно! — пятая глава совершенно в отрыве от всего остального состоит из воспоминаний о том, как Лэнг вместо «психушки» открыл свою коммуну, в которую мог прийти любой человек, который плохо себя чувствовал, и пожить там несколько лет.

Вот что Томпсон пишет про опыт проживания там:

There were six or seven bedrooms in the house and everyone was expected to share a bedroom (at one point I was sharing my room with two others). At its maximum, fourteen people lived there. Monday, Wednesday, and Friday evenings Crawford came to Portland Road for dinner and spent the rest of the evening with us, usually late into the night. Before dinner we participated in Hatha Yoga (Iyengar) together. Dinner was prepared by those of us who took it upon themselves to buy the groceries and prepare a meal that evening, the only communal meal of the day. The food was healthy, usually brown rice and vegetables, occasionally meat, followed by a fruit crumble. Coffee and tea were plentiful, and strong. No alcohol. Pot was abundant, but never consumed at meetings.

...

I had expected living at Portland Road to approximate an ongoing, 24/7 acid trip, and I wasn’t wrong. It was terrifying and exhilarating, at the same time. It would take an entire book to do justice to what those four years were like, in order to describe the many exploits and adventures I experienced there, but all I can really give you in this brief chapter is a taste, an appetizer. Laing liked to say that because there were no rules, no patients or therapists (Crawford, like other house therapists, didn’t live there), no pecking order, the effective rule was live and let live: «You take your chances, I’ll take mine.» Despite the care taken to ensure that those who were invited to live at Portland Road were not dangerous, the system wasn’t perfect. Sometimes, unbeknownst to us at the time, someone slipped beneath the radar who proved to be deadly. In the four years I lived there, I was nearly killed on three different occasions by three different residents. Two were men, one was a woman.

На пятой главе я проснулся.

Ну, то есть, вы понимаете? Сначала идет скукотища уровня дипломной работы, и — внезапно — треш, угар, наркотики и содомия (вру, про содомию там ничего нет).

Лучше бы он целиком про это книгу написал.

Например, у них была такая история: поселился человек, который почему-то перестал выходить на обеды и вообще, похоже, в туалет тоже. Ну, они на него насели, а он овощем прикидывается. Говорить не хочет, объяснять не хочет.

Целый год с ним нянчились, массажи делали, с ложечки кормили, в себя приводили. Потом постепенно привыкли и махнули рукой. «Его не спасти».

Примечательно, что это делали сами постояльцы, тоже люди не очень здоровые, а вообще в коммуне было правило «чтобы взять нового человека, все должны сказать, что они не против». Единогласно, никакого большинства. Поэтому каждый говорил «да» и каждый заботился.

И вот года через полтора выходит этот человек к обеду. Совершенно здоровый, приветливый, со всеми разговаривает и все такое. «Ну все, с концами ебанулся», — подумали все, — «скоро сорвется и станет еще хуже». Но нет, он там еще потусовался немного, после чего вернулся к людям и прожил абсолютно нормальную жизнь. Жена, дети, вот это все.

Но, конечно, он рассказал, в чем было дело: по неизвестной причине, этот «больной» твердо решил, что ему полегчает, если он, не прерываясь, досчитает до миллиона и обратно. Так просто.

Но все ему мешали же!

Почему он просто все не объяснил сразу, да? Он в своей жизни устал всем все объяснять и хотел хоть раз сделать все по-своему, без объяснений. В этом и была проблема!

Как легко догадаться, я советую Лэнга и пятую главу «The death of desire».