Ситуация вышла из под контроля Николая II - началась Февральская революция.

Против нынешнего святого выступили все - от командующих фронтов до последнего захудалого солдата в тылу, от представителей либерального крыла в Госдуме до большевиков, от великих князей до социалистов. Хлебные бунты явились лишь предлогом, чтобы смести старый строй, который олицетворял ординарный человек с погонами полковника, который вскоре отрёкся от престола, после того, как в заложники взяли его семью.

Возможно ли было избежать революции? С высоты сегодняшних лет, думаю, что можно ответить отрицательно - при Николае II Россия стагнировала и костенела. Две неудачные войны явились катализатором взрыва, который разнёс институт монархизма в стране (заменив его впоследствии на ещё более жесткий режим вождизма).

Начиналась анархия братоубийственной гражданской войны.

Размышляя о причинах постигшего русское государство крушения в феврале 1917 года, невозможно обойти вниманием вопрос об экономическом положении страны того времени и о тесно с ним связанном реальном уровне жизни народа. Советская пропаганда не упускала случая отмечать факты превышения количественных показателей советской экономики над уровнем 1913 года. Однако, как свидетельствовал Никита Хрущёв, в 1959 году уровень жизни 1913 г. так и не был достигнут:

«Я женился в 1914 году, двадцати лет от роду. Поскольку у меня была хорошая профессия — слесарь, — я смог сразу же снять квартиру. В ней были гостиная, кухня, спальня, столовая. Как слесарь в Донбассе до революции я зарабатывал 40—45 рублей в месяц. Чёрный хлеб стоил 2 копейки фунт (410 г), а белый — 5 копеек. Сало шло по 22 копейки за фунт, яйцо — копейка за штуку. Хорошие сапоги стоили 6, от силы 7 рублей. А после революции заработки понизились, и даже очень, цены же — сильно поднялись… Прошли годы после революции, и мне больно думать, что я, рабочий, жил при капитализме гораздо лучше, чем живут рабочие при советской власти. Вот мы свергли монархию, буржуазию, мы завоевали нашу свободу, а люди живут хуже, чем прежде…»

Хрущёв работал слесарем в Юзовке (нынешний Донецк) с 1912 по 1918 год (с 1908 г. учеником слесаря). На фронт взят не был как кадровый рабочий.

1913 год, а не 1917, берётся в качестве экономической точки отсчёта потому что начатая в 1914 году война внесла свои коррективы, рассмотрение которых - тема отдельная - как это ни удивительно, не все эти коррективы носили негативный характер. Так, в N5 от 6 января 1917 г. газеты "Донские областные ведомости" читаем вот такое свидетельство:

«Совсем не редкость встретить рабочих, бывших до войны голяками и скопивших за время войны по несколько тысяч рублей. Еще чаще встречаешь рабочих, вполне имевших возможность скопить деньги на черный день, но предпочитающих их швырять и покупать себе коньяк по сорока целковых за бутылку, а женам лисьи ротонды и ботинки по 75 рублей за пару. Невероятное расточительство царит в рабочем классе, и решительно никто не думает о том, что шальные заработки не вечны и могут исчезнуть как по мановению волшебного жезла, именно с того момента, как кончится война... Стыдно расточителю швырять деньги, когда государство нуждается в них. Стыдно и скопидомам держать их в кубышках, когда их должно пускать в обращение на государственные военные нужды. Из всех способов сбережения помещение денег именно в государственные военные займы есть самое благородное, самое честное, самое умное и самое выгодное».


Но всё же война подкинула проблем и в повседневную жизнь жителей тыла. Те же "Донские областные ведомости" в январе 1917 г. отмечают: "Во время великих войн продовольственные затруднения разного рода - неизбежны. Долг каждого гражданина - переносить терпеливо все временные неудобства и лишения, вызванные обстоятельствами военного времени... Продовольственный кризис в Ростове обострился до чрезвычайности. Ощущается недостаток всякого рода продуктов. Хлеб продается плохого качества и в ограниченном количестве..."

Возвращаясь в 1913 год, отметим валовой сбор зерна в России. В тот год он составлял 92,5 млн тонн. Российская империя давала половину мирового урожая ржи, занимала 2-е место в мире по урожаю пшеницы. В 2017 г. Россия собрала 117 млн тонн. При этом 100 лет назад в нынешних границах РФ (Российской Федерации) проживало около 94 млн человек (вся империя насчитывала около 174 млн жителей, занимая третье место после Британской империи и Китая). Ныне же РФ, увеличившись до 143,2 млн человек, занимает уже 9-е место в мире по количеству населения. Урожайность зерновых выросла по сравнению с советским периодом на 60%. Но и посевные площади существенно сократились — с 74 млн га до 47 млн га.

Зарплаты в 1913 году, как и сегодня, были разные — и по профессиям, и по регионам. Средняя годовая зарплата рабочего в России Империи в 1913 году составляла 320 рублей.

Грузчикам платили по 20 рублей в месяц. Столько же получали дворники и городовые. Зарплата фельдшера составляла 50 рублей, офицеров — 100, как и у преподавателей Закона Божия. Депутаты первых Госдум получали по 350 рублей (почти полмиллиона нашими).

В Петербурге путиловским рабочим в месяц платили минимум по 100 рублей, мастерам по ремонту трамвайных вагонов — 90 рублей, помощникам рабочих — по 75. А также выдавались пособия на обучение и содержание детей, предоставлялась бесплатная ведомственная медпомощь (включая лекарства), полная оплата бюллетеня (до 45 дней в году), оплачиваемый двухнедельный отпуск, компенсации за наём жилья и т.п. В 1912 году вступил в силу "Закон об обеспечении рабочих на случай болезни".

Парусиновые брюки шли в лавке по рублю, столько же стоили и рубашки.

Фунт мяса стоил 19 копеек (русский фунт = 0,40951241 кг). Значит, килограмм — 46,39 копейки. Гречка стоила 10 копеек за фунт, сахар — 12 копеек за фунт, молоко — 8 копеек за бутылку.

Работал и обеспечивал семью в 7—8 человек чаще всего глава семьи. При этом на питание семьи в среднем тратилось менее половины заработка (до 49%). В Европе и США в то время на питание тратили на 20—30% больше! Да, русские рабочие и крестьяне потребляли гораздо меньше мяса, но это было связано с православной традицией - большим количеством постных дней в году.

Подводя итог, можно сказать, что, как минимум, за время советской власти прорывного улучшения уровня жизни народа не состоялось, а "недостаток всякого рода продуктов" в "замкадье" стал повседневностью суровых будней бесконечной "битвы за урожай". Царство материализма так и не смогло удовлетворить простейшие материальные потребности своего населения. А так старались... В Программе КПСС, принятой в 1961 г., "все более полное удовлетворение растущих материальных и культурных потребностей" названо целью социализма. А в Конституции СССР 1977 г. "Наиболее полное удовлетворение растущих потребностей" названо высшей целью общественного производства.

Владимир Монахов. "Павел I". 2002


23.12.1916

23 дек.
Рассказ: (Фантастич., вроде “Носа”.
В Петербурге чиновник добился должности, “состоящего при Павле I”. Вся должность состояла в том, чтобы в парадной форме каждый день приезжать к гробнице Императора и находиться в ней 5 часов, причем всё это делается тайно от посторонних. И вот наступают беспорядки (революция) и чиновника (в форме времен Павла) тянут уличные хулиганы по петербургским улицам. Ветер, снег, букли развеваются, парик падает, он лепечет: “Ваше Величество! Ваше Величество!” Его считают сумасшедшим, бьют, смеются, а он все лепечет: “Государь батюшка Павел Петрович! Спаси меня!”

Сон (ночь с 23 на 24 дек.).
Огромное пространство, всюду синие твёрдые куски атмосферы. Идешь, и хрустит под ногами, как стекло. Чувствуется, что все это происходит там, наверху, в воздушных пространствах. И вдруг идет навстречу мне страничек, и в нём я узнаю Императора Павла. У него над головой сияние, и весь он тихий и светлый, и грустный... Я молча падаю на колени, и слышу как хрустят синие твёрдые кусочки атмосферы. И вдруг всё меняется, то — есть все остается голубым, но вокруг уже не “твердый воздух”, а море, и Император идет по морю прямо ко мне… Он указывает на венец, сияющий вокруг его головы, и говорит: “Сим победиши”, — и я уже ничего не слышу, только чувствую, будто он и не говорил мне, а внушал это “Сим победиши”.

И снова всё исчезает, и я уже иду один по широкой дороге и сознание такое, что я под Москвой, и будто вокруг меня много народа, а я всем говорю: “Всё будет хорошо, всё будет хорошо, Павел печется о вас, святой Павел печётся о вас — и как только я произношу “святой Павел”, как мне становится вдруг так хорошо, светло, и, поднимая к небу глаза, я встречаюсь с его взором, тихим, светлым. Ощущение такое, будто он руководит мной, и показывает мне куда идти, и я всё куда-то дальше, дальше иду и кому-то <нрб> и кому-то говорю о Павле тихом и светлом, а он направляет меня всё дальше и мне так светло.

Но меня потрясающее впечатление произвел этот сон. Я утром был у гробницы Павла и долго стоял там в тишине и светлом покое…


24.12.1916

24 дек. днем дома.
Снова видел во сне Императора Павла. Он обнял меня и молча указал на большую дорогу. Мы стояли где-то наверху, на чем — не знаю, но нам были видны сверху деревушки и города, и огромная белая дорога (пыль? Или снег?) И над головой у него было сияние… Что мне делать? Что мне делать? Я ясно чувствую, что со мной совершается что-то новое и восхитительное. Но вместе с тем тревожное… Я хочу пойти к настоятелю Петропавловского собора и рассказать ему обо всём…


27.12.1916

27 дек. Большой пр. Петерб. Стороны.
(Сон с 26 на 27 дек.).
Снова тот же сон, снова светлый, тихий с сиянием вокруг головы предстал передо мной Павел… Я падаю на колени и спрашиваю: “Что мне делать? Что делать?” Светлое лицо Павла немного насупилось: “Или ты не понимаешь, что надо тебе делать. Или жизни своей ты не хочешь посвятить мне, как я посвятил жизнь своему народу”. Я чувствую, как мне делается больно и грустно, я хочу что-то сказать, спросить, но ничего не могу выговорить. И такое ужасное состояние, хочется кинуться к Павлу, поцеловать его руку, его лоб, над котором видно сияние, и точно окаменение напало. Ничего не могу сделать, не могу пальцем пошевельнуть… Вдруг Павел совсем близко подходит, наклоняется и задушевно так говорит: “Скажи своему государю, что он и Россия будут спасены через меня, ступай во все концы России и беседуй обо мне и прожигай живым словом людские сердца. Понял теперь? Теперь понял? И эти последние слова прозвучали для меня так явственно, будто не во сне мне их говорят, а наяву. Проснулся — было еще темно.

27 дек.
Перечитываю жизнь Павла Петровича. Я бы всё отдал за него, всё отдал. Читаю с душевной болью о его горестях и ясно, ясно виден мне его светлый непорочный лик. Как его замучили! Ведь каждый день его жизни — был трагедией. Сколько мучений. Сколько мучений на одного человека!


08.09.1917

8 сент.
Уж очень много гордости во мне.

8 сент, вечером, дома, идёт дождь.
“С тех же пор, как я стал побольше всматриваться в мерзости, я просветлел духом: передо мной стали обнаруживаться исходы, средства и пути и “я возблаговел ещё больше перед Проведением”.
Гоголь. Переписка с друзьями. Письмо: “Что такое губернаторша”.

Боже Милостивый! Дай силы и душевную бодрость для осуществления моей мечты образовать орден, ставящий целью путём вербовки убеждённых людей уничтожить нищету и бедность и управлять обществом.

8 сент. Вечер.
Прочёл о расправе матросов с офицерами на броненосце “Петропавловск” в Гельсинфорсе. Мичмана Кандыбу связали по рукам и по ногам и, связанного, матрос ударил штыком в лицо. Читая это, я вдруг почувствовал, как “просыпается во мне зверь”. Вдруг сквозь ужас, сквозь горе, сквозь страшную боль за людей — я почувствовал в своём собственном сердце нечто подобное сладострастному любопытству. Я не мог скрыть от себя, что мне хотелось бы присутствовать при этой расправе. Эти верёвки, связанные руки, ноги и штык в лицо точно ослепили меня, одурманили. Тяжёлая и грешная душа! И всё же какая-то надежда (бьётся, бьётся в груди) что Господь меня не покинет. Господи, прости, прости, прости меня.


06.11.1917

6 ноября. Днём. Петропавловская крепость, Трубецкой бастион, во время осмотра помещений для заключенных.
Что может быть ужаснее и губительнее насилия. Как вдруг неожиданно открылась передо мной бездна человеческой темноты и злобы. О, если бы кто-нибудь попробовал не мстить своему врагу, а тихо поцеловать его: как бы вдруг весь мир вздрогнул и преобразился. Или теперь (в “наш век”) нужно что-нибудь другое. Второй раз не вздрогнуть ему. “История не повторяется”. Боже! Боже! Избавь нас от злобы и темноты.

6 ноября, Петропавл. крепость, во время осмотра помещений заключенных.
Два раза я видел Сухомлинова. Первый раз в зале Армии и Флота, на суде. Он был в генеральской форме. Его лицо меня мучило несколько дней. Второй раз я его увидел в камере. До чего он несчастен и измучен. Глядя на него, я понял, что нет преступления, за которое нельзя было бы простить.

6 ноября. Камера Сухомлинова в Петроп. крепости (Трубецкой бастион).
Р.S. Как мы все несчастны, несчастны и жалки: и мучители и мучимые, и угнетатели и угнетённые, и оскорбляющие и оскорблённые.
С.И. (Аносова) заговорила об Антихристе. Я вздрогнул. Мне стало страшно.

6 ноября, сумерки. У С.И. в маленькой комнате (где я жил летом 16 г.) перед топящейся печкой.
Р.S. Чем глубже я иду (в поисках за правдой), тем темнее становится вокруг. Может быть это надо, чтобы было темно, чтобы потом сразу вспыхнул яркий свет.


02.01.1918

2 янв, 12 ч. ночи, домой, в санях, дорога.
Самую большую подлость в моей жизни я сделал сегодня — на митинге, когда, говоря о таланте, данном Богом, побоялся это сказать перед “революционной аудиторией”, и сказал: буду бороться со всем талантом, данном мне судьбой и уже через секунду (стало уж очень стыдно) добавил: Судьбой и Богом.
Ниже этого я ещё не опускался, гаже этого я ещё не был, я разбит и уничтожен (самим собой), у меня даже нет сил, просить Его простить меня! Мне стыдно к Нему обращаться, лица своего не могу поднять от земли, боялся глядеть на свет. Ох, как больно, ох, как стыдно, и ещё тяжелее на душе (до невыносимости) потому, что не могу как всегда, как прежде, в часы душевной греховной тоски кинуться на колени перед Ним и заплакать. Глаза сухие, гортань сухая.
Боже! Боже! Как мне глядеть на Тебя?

2 янв, ночь на 3-ье дома, вернулся с митинга.
Горько, горько.
Если бы я мог быть честным до конца, если бы я мог быть прямым и храбрым. Как отягощает меня моя гниль и гадость.

2 янв, ночь на 3-ье, дома, при восковой свече.
Кажется, не было тяжелее минут, чем сегодня.
И какая-то особенная, какая-то нудная тяжесть

http://magazines.russ.ru/kreschatik/2008/2/ru26.html

Святитель Тихон как московский митрополит благословляет ударный батальон перед отправкой на фронт, 1917 год, Москва,Красная площадь (фото из журнала «Искра»)

Ф. А. Гайда в своей статье «1917: Почему Синод не вступился за царя?» совершенно справедливо заметил: «Никто из Синода не вступился прямо за монархию». Это исторический факт. Действительно, Синод после февральского переворота не предпринял какого-либо публичного заявления в пользу Николая II или хотя бы в пользу монархического государственного строя. Тут и спорить не о чем.
Но вот почему такого заявления Синода не случилось, — проблема чрезвычайно сложная. В науке идут дискуссии по целому ряду ключевых вопросов, связанных с судьбами Русской Церкви в 1917 году. Во многих случаях среда историков еще не пришла к однозначному мнению по той или иной проблеме. Не стоит думать, что всё здесь прояснено, и трагедия Церкви в тот бешено-революционный год залита светом определенности.
Хотелось бы исправить это впечатление хотя бы отчасти. Думается, правильным будет на месте четких ответов оставить зияющие, драматические вопросы, поскольку в научной среде четких ответов пока нет.


Ставленники Распутина?

Итак, важный тезис Ф. А. Гайды: «Синод и до, и после Февральской революции находился в очень сложной ситуации. В эти годы члены Синода и епископат в целом имели стойкую репутацию ставленников Распутина. К 1917 году в общественных кругах существовало очень устойчивое представление о том, что Распутин через императрицу действует на императора и управляет им как хочет. А император назначает подсказанные им кандидатуры, в том числе и в Синод».
Думается, стоит прояснить читателям эту историю с Распутиным, затрагивающую не только, выражаясь языком современной политики, «репутационные потери» Синода, но и вопросы нравственные.
Если почтенные члены Синода чувствуют за собой тяжелую моральную вину из-за восхождения на самый верх церковной иерархии по мановению руки некоего странного «старца», а не за действительные духовные заслуги, стало быть, они принуждены молчать, ибо уста их запечатаны угрызениями совести.
Но так ли это в действительности?
Вряд ли.
Газеты, поставленные под контроль неис­товыми бунтовскими силами, могли писать о Синоде что угодно. А правда легко открывается тому, кто взглянет на список членов Синода, относящийся к началу 1917 года.
И что же?
Влиятельнейшие синодальные фигуры вошли в состав сего богоспасаемого учреждения задолго до того, как на политической арене появился Распутин, или же являлись его противниками.
Вот, например, «первоприсутствующий» в Синоде митрополит Киевский Владимир (Богоявленский). В Синод он вошел в 1892 году, еще при Александре III, а вовсе не благодаря какой-то там протекции «старца». Более того, он активно противостоял влиянию Распутина. И если у владыки Владимира хватило смелости выступить против самого Распутина, разве какая-то газетная блажь, связывавшая Синод с распутинщиной, закрыла бы ему рот по нравственным или политическим соображениям?
А вот владыка Харьковский Антоний (Храповицкий). Его назначили в Синод уже при Распутине. Но этот архиерей составил себе заслуженную репутацию прямого и явного противника «старца». Биография его хорошо изучена. О нем вышло множество книг и статей. Факты самым очевидным образом свидетельствуют: этот человек вообще никого не боялся, кроме Бога. Он не то что опасался какой-либо полемики, он полемику очень любил, чуть ли не искал ее! Проблемы с «устойчивым представлением общественных кругов», навязанные тряпичкиными революционной поры, вряд ли взволновали бы его хоть на секунду.
Если же говорить о епископате в целом, а не только о Синоде, то русские архиереи высказывались за сохранение монархии, притом делали это публично.
Так, например, епископ Пермской и Кунгурский Андроник (Никольский) в марте 1917 года (т. е. сразу после сведения Николая II с престола) опубликовал заявление «Ко всем русским православным христианам», а также выступил перед паствой в кафедральном соборе. Среди прочего он сказал: в России — «междуцарствие». Временному правительству, как высшему на данный момент органу государственного управления, следует оказывать послушание, но при этом надо молить Бога, чтобы Он не оставил Россию надолго без царя. «Да поможет Он нам, — писал владыка Пермской, — как триста лет назад нашим предкам, всем единодушно и воодушевленно получить родного Царя от Него, Всеблагого Промыслителя».
В падении прежнего царя епископ обвинил бесчестных «царских слуг» и «советников».
К этому остается добавить, что епископ Андроник являлся последовательным врагом Распутина, и ему, разумеется, никакая газетная клевета не мешала высказаться, как он считал нужным.


Осознавали свое бессилие?

Иной раз в исторической литературе звучит тезис, согласно которому Синод якобы осознавал, что его реальные возможности как-то повлиять на общественные настроения «равны нулю», какие бы шаги и заявления от него ни исходили, ничего бы не изменилось.
В связи с этим возникает вопрос: как же так — весь Синод «понимал», а тот же епископ Пермской «не понимал»? Или, может быть, нечто иное мешало Синоду высказаться прямо и открыто?
Как минимум, два обстоятельства, никак не связанных с идеей бессилия в информационной сфере, влияли на членов Синода.
Первое из них тривиально: синодальные архиереи подверглись энергичному давлению со стороны обер-прокурора В. Н. Львова. Тот вел себя как диктатор, изо всех сил стараясь «реформировать» Церковь и сделать из нее послушное орудие нового правящего круга. А для этого Львов пошел по пути «чистки» епископата от «реакционеров». Неугодных архиереев выбрасывали с кафедр, притом нередко увольнение происходило с тяжелыми нарушениями канонического права.
14 апреля Временное правительство просто «освободило от обязанностей» весь старый Синод, кроме архиепископа Финляндского Сергия. Умные, независимые старики оказались неугодными. Ершисты! Перечат. Хорошо же, назначим новых, авось эти будут сговорчивее.
Так оказался за пределами Синода тот же митрополит Антоний (Храповицкий). Две недели спустя его вышибли с кафедры и отправили «на покой» в Валаамский монастырь. Владыка Антоний деятельно покровительствовал монархистам. Такую фигуру Временное правительство оставить при власти не могло.
На епископа Андроника оказали давление и сверху — тот же неугомонный Львов — и снизу, со стороны местного совета. Он едва не лишился места.
Одни историки Церкви пишут о 17 архиереях, согнанных в ту пору с кафедр, другие называют иную цифру — 20 архиереев. Примерно столько же епископов должны были «добровольно» оставить свои кафедры, находясь под давлением правительства или прямо нецерковных сил. Но не в этой разнице суть. Историография советского периода, эмигрантская и (в меньшей степени) наша, современная, холит и лелеет миф, согласно которому в Церкви совершалась своего рода «революция снизу», т. е. смена епископов собраниями духовенства на местах. Однако утвердить итоги такого собрания, поставить на кафедру нового епископа, «избранного» со всевозможными нарушениями церковного права, могло только правительство. Историк Церкви С. Л. Фирсов пишет: «Механизм отставки неугодного епископа весной 1917 г. был достаточно прост: отставка эта, как и прежде, зависела от светской власти». Порой она провоцировала и сам «церковный мятеж»…
Напрашивается крайне болезненный для «февралистов» вопрос: а не затыкало ли рот Синоду само Временное правительство? Не стремилось ли оно раздавить монархический элемент в нашем епископате руками В. Н. Львова?
Ведь в противном случае придется признать, что русские архиереи того времени — трусы и приспособленцы.
Как же из этой среды, из числа все тех же «молчаливых» членов Синода вышли мученики и исповедники? Неужели за краткий период от февраля 1917 года до начала советского антицерковного террора все они разом духовно переродились и стали из Савлов Павлами?
А ведь тот же митрополит Киевский Владимир, изгнанный Львовым из Синода, в ноябре 1917 года напутствовал взошедшего на патриарший престол святого Тихона словами исключительной смелости, сказанными публично.
Вот эти слова: «Какие большие силы духовных разбойников: атеистов, материалистов, социалистов и т. п., стоят на пути Святой Церкви Христовой! Не они ли употребляют всю свою мощь для того, чтобы препятствовать развитию святого церковного дела?.. Но да не смущается сердце твое, Святейший Патриарх. Не ужасайся этих врагов Святой Божией Церкви. Ведь ты не один и не беспомощен. С тобою Тот, Кто указал тебе быть Патриархом, с тобою Заступница наша Матерь Божия… С тобою паства твоя… Быть не может, чтобы из ста четырнадцати миллионного народа не нашлось семи тысяч праведников, не преклонивших колен своих пред современным Ваалом, то есть таких чистых и праведных душ, молитва которых много может, споспешествуемая молитвами небесных защитников Православной Руси».
В тот момент власть находилась уже не в руках Временного правительства, ее захватили большевики. От них Церковь могла ожидать еще менее снисхождения. Безжалостный дракон революции уже коснулся огненным дыханием своим Русской Церкви, и гибельное пламя становилось всё жарче… Но старый митрополит не боится честно назвать их врагами Церкви и сравнить с Ваалом, с демонической силой.
Второе обстоятельство, мешавшее русским архиереям высказаться в пользу монархии, -— иного рода.
В первые месяцы после февраля 1917 года многие смелые речи останавливало упование на Временное правительство как на меньшее зло. Снизу-то бушует совсем уж антицерковная сила. А те, кто захватил власть после падения Романовых, все же допускают в будущем самостоятельный выбор народом государственного строя. Иными словами, хотя бы конституционная монархия еще возможна…
Так не потерпеть ли некоторых неудобств, связанных с новой властью? Власть радикальных революционеров вообще ничего доброго не сулит.
Подобного рода надежды на Временное правительство быстро рассеялись. Деспотизм в отношении Церкви соединялся у него со слабостью государственного правления. Но кто мог знать в самом начале деятельности Временного правительства, до какой степени бездарным и легкомысленным окажется его «государственная работа»?

***
Наша Церковь не проявила в 1917 году ни трусости, ни бессилия, ни бездумной легкости в расставании с монархией. Она была с самого начала поставлена в крайне тяжелое положение. На вершине светской власти укрепился круг людей, которые проявили до крайности жесткое отношение к Церкви. Но если бы Церковь встала на несвойственный для нее путь политической борьбы с правительством, что ж, она помогла бы расчистить путь силам еще более враждебным и к Христу, и к Православию, и к духовенству. Не более того.
Суть исторической судьбы Русской Церкви в ту пору такова: путь страданий и потерь во имя Христа начался не с октября 1917-го, а восемью месяцами раньше.

Дмитрий Володихин, foma.ru

Предательство сыграло решающую роль в катастрофе 1917 года

Отсутствие глубокого изучения внутриполитической ситуации накануне Февральского переворота 1917 г., идеологизация темы в советское время создали ложное представление о том, что в этот период Император Николай II самоустранился от дел, не придавал большого значения поступающей ему информации и, по существу, своим бездействием (безволием) предопределил победу февралистов.+

Подобные утверждения полностью игнорируют тот факт, что Государь, обладавший гораздо большим объёмом информации, чем любой из его современников, исходил из объективной реальности сложившейся к концу 1916 - началу 1917 года. По словам генерала А.И. Спиридовича, накануне февральских событий «Государь был полон энергии и много работал. Никакой апатии, о чём так много говорили, особенно в иностранных посольствах, у него не было. Иногда были заметны усталость, особая озабоченность, даже тревога, но не апатия».

Николай II не применял репрессий к оппозиции, так как полагал, что эти меры только ускорят нарастание противостояния в обществе, опасного накануне большого наступления на фронте. После же успешного наступления, Император был готов дать решительный отпор думским заговорщикам. Академик Н.Н. Яковлев писал: «Самодержец полагал - время подтвердить его волю еще не стало. Он видел, что столкновение с оппозицией неизбежно, знал о ее настроениях (служба охранки не давала осечки и подробно информировала царя), но ожидал того момента, когда схватка с лидерами буржуазии произойдет в иных, более благоприятных условиях для царизма. Николай II перед доверенными людьми - бывшим губернатором Могилева (где была Ставка) Пильцем и Щегловитовым говорил - нужно повременить до начала весеннего наступления русских армий. Новые победы на фронтах немедленно изменят соотношение сил внутри страны и оппозицию можно будет сокрушить без труда. С чисто военной точки зрения надежды Царя не были необоснованны. Как боевой инструмент русская армия не имела себе равных, Брусиловский прорыв мог рассматриваться как пролог к победоносному 1917 году».


В тот день, когда тело Г.Е. Распутина доставали из Невы, Императорский поезд остановился на перроне Собственного Его Величества павильона в Царском Селе. Здесь Николай II собирался остаться надолго, вплоть до весеннего наступления на фронте, и всю свою деятельность сосредоточить на подавлении заговора, в подготовке которого он не сомневался. Как писал С.С. Ольденбург: «Государь взял на себя руководство общим положением. Прежде всего необходимо было составить правительство из людей, которым Государь считал возможным лично доверять. Опасность была реальной. Убийство Распутина показало, что от мятежных толков начинают переходить к действиям. Оценка людей поневоле становилась иной. Люди энергичные и талантливые могли оказаться не на месте, могли нанести вред, если бы оказались ненадежными».

В правительство пришли люди правого толка: председатель Совета Министров князь Н.Д. Голицын, министр юстиции Н.А. Добровицкий, военный министр генерал М.А. Беляев, народного просвещения сенатор Н.К. Кульчицкий, внутренних дел А.Д. Протопопов. Очевидно, что последнее правительство Российской империи под председательством князя Н.Д. Голицына было неоднородным, и по общему признанию большая часть его представителей не обладала выдающимися государственными талантами. Но также очевидно, что это новое правительство, созданное Николаем II накануне переворота, было временным, переходным.

1 января 1917 г. на должность председателя Государственного совета Николай II назначил убеждённого монархиста И.Г. Щегловитова. Государь его очень ценил, считая человеком «опытным и большой государственной мудрости». Ряд сведений заставляет полагать, что именно Щегловитов должен был сменить князя Н.Д. Голицына в должности главы кабинета. Не случайно, что И.Г. Щегловитов был арестован февралистами одним из первых.

И.Г. Щегловитов предлагал полностью обновить Государственный совет и ввести в него только консерваторов и монархистов. 14 января он представил Царю записку «православных кругов», которые предлагали распустить Государственную думу, назначить в правительство только верных Самодержавию лиц, ввести военное положение в столице, закрыть все органы левой печати, провести милитаризацию заводов, работающих на оборону. 21 января 1917 г. Император Николай II написал на этой записке: «Записка достойная внимания». Бывший министр внутренних дел H.A. Маклаков в письме Императору говорил о необходимости «восстановить государственный порядок, чего бы то ни стоило». Власть должна быть «уверенной в победе над внутренним врагом, который давно становится и опаснее, и ожесточеннее, и наглее врага внешнего». Важнейшим шагом Маклаков считал роспуск Государственной думы.

Между тем план действий Прогрессивного блока заключался именно в том, чтобы спровоцировать правительство на роспуск Думы, после чего организовать беспорядки в её поддержку среди рабочих, молодёжи и даже в войсках. В секретном докладе начальника Петроградского Охранного отделения генерала К.И. Глобачёва в конце января 1917 г. сообщалось, что представители руководящего думского большинства собираются «повторить события 9 января 1905 года». Застрельщицей этого нового «Кровавого воскресенья» должна была стать меньшевистская Рабочая группа ЦВПК, которая собиралась к открытию очередной думской сессии провести 14 февраля 1917 г. «мирную демонстрацию». О характере этой «мирной» демонстрации свидетельствуют донесения Охранного отделения, в которых акция Рабочей группы прямо определялись как восстание. 24 января Рабочая группа распространила среди рабочих прокламацию, в которой призывалось «решительно устранить самодержавный режим». Однако 27 января Петроградское Охранное отделение нанесло по замыслам заговорщиков ощутимый удар, арестовав всё руководство Рабочей группы: К.А. Гвоздёва, И.И. Емельянова, Г.Х. Брейдо, Е.А. Гудкова, В.М. Абросимова и др. Все арестованные были заключены в тюрьму Кресты. Руководство рабочей группы было обвинено в том, что оно «под предлогом участия в учреждении содействий обороне страны» стало «на путь организации революционного движения в Империи».

Аресты были произведены с санкции министра внутренних дел А.Д. Протопопова, который при этом категорически отказался арестовывать А.И. Гучкова. Министр исходил из того, что, арестовав Рабочую группу, охранное отделение фактически его обезоружило. Протопопов исходил из имеющейся оперативной информации, согласно которой любое массовое выступление должно было быть связано с роспуском Государственной думы.

Николай II также исходил из того, что, провалив организацию всеобщей забастовки 14 января 1917 г., которую Прогрессивный блок обещал обратить в революцию, думская оппозиция в значительной мере подорвала свой авторитет. Действительно, арест Рабочей группы произвёл на Гучкова и его единомышленников «ошеломляющее впечатление». Как писал генерал К.И. Глобачев, у Гучкова «была выдернута скамейка из-под ног; связующее звено удалено и сразу обрывалась связь центра с рабочими кругами». Среди октябристов в конце января 1917 г. наметился явный раскол - часть из них была готова примириться с правительством. В этих условиях роспуск Думы становился не только бесполезным, но и вредным для правительства шагом.

После ареста Рабочей группы, Николай II считал необходимым показать Думе готовность к компромиссу, проявлением которого стал визит Царя в Таврический дворец 9 февраля 1916 г. По общему признанию, он был восторженно встречен большинством депутатов. Однако представители Прогрессивного блока во имя своих политических амбиций были готовы идти против большинства, собираясь поставить общество перед свершившимся фактом переворота. Своеобразным символом противостояния монарха и радикальной оппозиции стала встреча в фойе Думы Николая II и П.Н. Милюкова. Когда Государь подошёл к группе прогрессистов, Милюков «почувствовал на себе его пристальный взгляд. Несколько мгновений я его выдерживал, потом неожиданно для себя... улыбнулся и опустил глаза. Помню в эту минуту, я почувствовал к нему жалость, как к обреченному. Царь обернулся и вышел».

Прогрессивный блок стремился именно к свержению Монарха, а не к поиску компромисса с ним. Оппозиция была чужда идеи «Священного единения». Также ей не нужно было участие в императорском правительстве. Все цели оппозиции были направлены на одно - захват власти.

На следующий день после визита в Думу, 10 февраля 1917 г. Николай II подвергся сильному давлению со стороны председателя Думы М.В. Родзянко, который потребовал удаления министра внутренних дел А.Д. Протопопова и предупредил, «что не пройдет трёх недель, как вспыхнет такая революция, которая сметёт Вас, и вы уже не будете царствовать».

Со своей стороны великий князь Александр Михайлович в резкой форме убеждал Государя выполнить требования думской оппозиции. После того, как Николай II ответил ему холодным отказом, великий князь писал своему брату великому князю Николаю Михайловичу, что Николай II и Александра Федоровна «уступят только силе». Великий князь писал, что «вопрос стоит так: или сидеть, сложа руки и ждать гибели и позора России, или спасать Россию, приняв героические меры». Эти «героические меры» были сформулированы Александром Михайловичем в письме к Государю, в котором предлагалось не вводить Ответственного министерства, призвать к власти людей «пользующихся доверием страны», а Думу - распустить. Такая программа больше всего устраивала на тот момент А.И. Гучкова, который был хорошо осведомлён об этом письме от самого автора.

Объективно к февралю 1917 г. против Царя объединились представители думской оппозиции, крупного капитала, революционного крыла Думы и руководство Ставки. Чрезмерная загруженность Государя общегосударственными и военными проблемами, его частые отъезды из столицы имели свои отрицательные стороны. И.Л. Солоневич писал, что: «Государь Император был перегружен сверх всяческой человеческой возможности. И помощников у него не было. Он заботился и о потерях в армии, и о бездымном порохе, и о самолетах И. Сикорского, и о производстве ядовитых газов, и о защите от ещё более ядовитых салонов. На нём лежало и командование армией, и дипломатические отношения, и тяжелая борьба с нашим недоношенным парламентом».

Эта загруженность привела к тому, что Император Николай II начал терять контроль над ситуацией внутри страны. При отсутствии должной деятельности соответствующих министерств и всё возрастающей активности думской оппозиции страна быстрыми темпами шла к социальной нестабильности. Впечатление от военных успехов дезавуировались оппозиционной пропагандой о «тёмных силах», «измене» и т.д.

Великий князь Кирилл Владимирович писал, что «Государь чувствовал, что может доверять лишь немногим из своего окружения. Атмосфера политиканства разъедала русское общество. Великий князь Александр Михайлович свидетельствовал, что политиканы мечтали о революции и смотрели с неудовольствием на постоянные успехи наших войск. Мне приходилось по моей должности часто бывать в Петербурге, и я каждый раз возвращался на фронт с подорванными моральными силами и отравленным слухами умом».

После убийства Г.Е. Распутина в Департамент полиции шёл поток сообщений о покушениях, готовящихся на Царскую Чету, о грядущем дворцовом перевороте. Государыня говорила лейб-медику Е.С. Боткину, что она «совершенно одна. Его Величество на фронте, а здесь у меня нет никого, кому я могла бы доверять. Что самое ужасное в этом деле, это то, что после убийства нашего Друга, которого я получила от полиции, выяснилось, что это только начало. После него они планируют убить Анну Вырубову и меня».

20 февраля 1917 г. перед своим отъездом в Ставку Николай II принял главу правительства князя Н.Д. Голицына и передал ему приготовленные указы Сенату о роспуске Государственной думы: «На основании статьи 105 Основных Государственных Законов Повелеваем: Государственную думу распустить с назначением времени созыва вновь избранной Думы на (пропуск числа, месяца и года). О времени числа производства новых выборов в Государственную Думу последуют от Нас особые указания. Правительствующий Сенат не оставит учинить к исполнению сего надлежащего распоряжения. НИКОЛАЙ». Государь уполномочил Голицына воспользоваться ими в случае экстренной надобности, проставив лишь дату и протелеграфировав о том в Ставку.

Однако по-прежнему Николай II полагал роспуск Государственной думы явлением крайне нежелательным. По большому счёту, Царю нечего было опасаться разного рода заговорщиков и «реформаторов» в том случае, если бы ему была верна армия. Но как раз именно этот фактор и стал роковым и для Императора Николая II, и для монархии в целом. И.Л. Солоневич метко подмечал, что «Государь Император допустил роковой недосмотр: поверил генералам Балку, Гурко и Хабалову. Именно этот роковой недосмотр и стал исходным пунктом Февральского дворцового переворота. Это предательство можно было бы поставить в укор Государю Императору: зачем Он не предусмотрел? С совершенно такой же степенью логичности можно было бы поставить в упрек Цезарю: зачем он не предусмотрел Брута с его кинжалом?»


Пётр Мультатули

http://tsargrad.tv/article/2017/01/20/pochemu-imperator-nikolaj-ii-ne-pribegal-k-repressijam-nakanune-fevralskogo-perevorota