В канун Дня железнодорожника о переплетениях своей увлекательной спортивной биографии с железными дорогами Отечества 79-летний Спасский вспоминает в эксклюзивном интервью обозревателю «Московского железнодорожника».

– Вскоре вам предстояло защищать чемпионский титул в борьбе с Бобби Фишером в Рейкьявике. Какие проблемы возникли при подготовке к матчу?
– В Исландию я вёз четыре кг чёрной икры, чтобы чем-то порадовать американского шахматиста. Благодаря этому матчу я накануне его получил трёхкомнатную квартиру на улице Веснина, прямо напротив высотки Министерства иностранных дел СССР на Смоленской площади. Ордер мне вручил председатель Моссовета Промыслов.
Победный матч 1969 года с Петросяном дался мне тяжёлой ценой. У меня возникли проблемы с моим «фатером», как я его называл, – тренером Бондаревским. Перед решающей 17-й партией Бондаревский вызвал меня на серьёзный разговор, что случалось крайне редко: «Либо ты меня слушаешь, либо я ухожу от тебя». Я возразил, что должен готовиться к партии самостоятельно, нагуливать настроение, быть один на один с собой, чтобы сосредоточиться. Бондаревский за своё: «Ты должен меня слушаться». Я не сдавался: «Буду делать так, как считаю нужным». И вот это ему крайне не понравилось. Я же стоял на своём, мол, остаюсь при своём мнении, а уж вы решайте, как вам быть дальше. И поэтому во время решающей 17-й партии Бондаревский болел… за Петросяна.

– Вот как?
– Бондаревский хотел, чтобы Петросян наказал меня за непослушание. Когда же я вопреки его желанию всё же выиграл решающую партию у Петросяна, Бондаревский сделал вид, что ничего не случилось, и он никуда от меня не уходил. Хорошо, что к этому времени в моей команде появился новый тренер, гроссмейстер Ефим Геллер. Вот он оказал мне большую помощь. Очень ценно, что Геллер оказался хорошим психологом. У него был настоящий психологический талант, чутьё, он чувствовал всё! Все нюансы за шахматной доской и вокруг неё, всех людей. По природе своей Геллер был очень умным человеком. И в решающий момент матча с Петросяном Ефим Петрович мне сказал: «Выкинь всё из головы, думай только о шахматах, играй в шахматы!». Это был самый ценный совет.
К матчу 1972 года с Фишером я уже за счёт призов и гонораров создал свой небольшой «валютный фонд». Поэтому мог оплачивать работу секундантов из своего кармана. Не обязательно стало уже по каждому случаю обращаться за помощью к Спорткомитету или клубу.

– Правда ли, что с вашим многолетним тренером Бондаревским, который в итоге не поехал с вами на матч с Фишером (что многие считают первопричиной неудачи), вас поссорил именно Геллер?
– Нет, Геллер был не при чём. Тут дело в другом. Бондаревский был очень хорошим тренером, когда чувствовал, что у меня есть запас прочности. Это касалось и шахматной подготовки, и спортивной формы, и здоровья. Он умел направлять меня – с тем, чтобы я сам вырабатывал свои идеи. И потом уже эти идеи выносил на его суд. Когда Бондаревский чувствовал, что у меня есть запас прочности (как было на матче претендентов в Киеве с Корчным в 1968 году), он работал великолепно. Когда же всё висело на волоске, Бондаревский уже не мог принимать оптимальные, наилучшие решения. В такой критической ситуации он начинал предлагать второстепенные, не лучшие по качеству решения. Поэтому я понял, что в решающий момент Бондаревский станет лавировать, он не будет меня поддерживать. А мне на матче с Фишером как раз нужен был исключительно надёжный человек. И этим человеком стал Геллер.
Когда обсуждался состав моей команды на матч с Фишером, я исключил Бондаревского уже на подготовительном этапе. Об отсутствии Бондаревского я не жалел ни в ходе матча с Фишером, ни после него. Никогда об этом не жалел.

– И кто же вошёл в ваш список?
– Список был очень солидный, люди все безусловно лояльные, находящиеся в полном контакте с союзным Спорткомитетом. Например, зампред Спорткомитета РСФСР Мелентьев, председатель Шахматной федерации РСФСР Вера Тихомирова, мой личный переводчик Григорий Вац. И надо же, в этот момент союзный Спорткомитет меня не поддержал! Если бы мой список был утверждён, у меня не было бы таких проблем на матче.
Думаю, мне следовало настаивать, чтобы со мной ехала моя бригада. Перед отъездом я был в отделе пропаганды ЦК КПСС у Александра Яковлева, будущего идеолога горбачёвской перестройки. Мы обсуждали вопросы матча с Фишером, которыми он тоже занимался. Я просил, чтобы меня допустили к переговорам, где и когда играть, на каких условиях. И Яковлев меня поддержал. Но ни к каким переговорам меня не допустили. Союзный Спорткомитет не хотел мне простить, что я перепрыгнул через голову его председателя Сергея Павлова.

– А из шахматистов кого вы пригласили?
– Я мог пригласить практически любого советского шахматиста, например, Пауля Кереса, что, видимо, и следовало сделать. В Геллера я верил, он хорошо чувствовал Фишера и полностью оправдал мои ожидания. Крогиуса в моём списке не было, но он очень хотел ехать со мной в Исландию. Я не стал возражать, поскольку Крогиус помогал мне раньше в матче с Петросяном. Эстонец Ней оказался шпионом – он в ходе матча с Фишером передавал информацию американцам, фактически работал на Роберта Бирна, который писал книгу о матче. Поэтому уже в ходе матча мы исключили Нея из команды.

«Чигоринский» год явно не задался. Началось с турнира претендентов, который, как на грех, выиграли два еврея – Исаак Болеславский и Давид Бронштейн (хорошо еще, что наши заранее подсуетились и продавили Будапешт, зная, что госдеп США не пустит Решевского в коммунистическую Венгрию, а то бы в претенденты мог выйти еврей, да еще и американец!). Затем в дополнительном матче победил Бронштейн, что сильно напрягло не только Михаила Ботвинника, но и шахматное руководство: с Болеславским-то у чемпиона мира был счет 7:0 при четырех ничьих, а вот с Бронштейном – 0,5:1,5 (конечно, у Ботвинника «пятый пункт» тоже подкачал, но он был человек проверенный и партийный, не то что этот сын бывшего лагерника). И наконец, под занавес юбилейного года чемпионом СССР стал не какой-нибудь русский «чигоринец» вроде Котова или Смыслова, которым наш народ мог бы гордиться, а эстонец Пауль Керес, едва избежавший ареста после войны за свое участие в немецких турнирах… И всё это – в самый разгар борьбы с «безродными космополитами»!
У руля Спорткомитета стоял тогда генерал-полковник А.Аполлонов, назначенный лично Сталиным. Новый начальник был груб и с людьми не церемонился, даром что на прежнем посту – замминистра внутренних дел – курировал места заключения, а до этого возглавлял внутренние войска НКВД. В спорте генерал не разбирался, с вверенным ему «контингентом» общался в приказном порядке. Случались казусы. Секретарша докладывает: пришел такой-то. Аполлонов: «Введите».
Единственное, что его как-то извиняло, это любовь к шахматам. Генерал и сам хорошо играл: по оценке Юрия Львовича Авербаха, «примерно в силу первого разряда».

Авербах: «В лице Аполлонова спорт получил типичного “фельдфебеля в Вольтеры”. Его боялись, и не без оснований. Резкий, безапелляционный, он, как и многие другие руководители того времени, со всеми подчиненными был на “ты”, частенько сопровождал свои сентенции грубым, чисто солдатским юмором и прибаутками.
Игорь Бондаревский, например, рассказывал, что на одной из первых встреч с генералом он пожаловался на трудности. Аполлонов его оборвал:
– А что легко? Легко только ссать в бане!..
Парадоксально, но Аполлонов любил шахматы и неплохо в них разбирался. Вспоминаю, как мы уезжали на международный турнир в Щавно-Здруй (июнь 1950 года. – С.В.). Самолет улетал поздно ночью, и около полуночи шахматисты собрались в помещении Спорткомитета. В те времена из-за привычки Сталина работать по ночам всё начальство следовало его примеру. Как обычно, генерал находился у себя в кабинете.
Наша делегация – Керес, Бондаревский, Тайманов, Геллер, Симагин и я, а также Алаторцев (руководитель) и Вересов (тренер) – получила твердое указание выиграть турнир, а затем Аполлонов предложил Кересу сыграть партийку. Он играл достаточно грамотно, и партия затянулась. Нам уже было необходимо уезжать, а увлеченный игрой генерал не торопился. Пунктуальный Зубарев, не смея вмешаться, просто извелся, пока партия не закончилась. К счастью, в аэропорт мы все-таки успели вовремя…
Через несколько лет наверху, видимо, решили, что генерал навел в спорте порядок. И вернули его в органы безопасности с повышением – он был назначен командующим пограничными войсками страны. Помню, как в автомобиле с охраной он приезжал прощаться в Спорткомитет. А председателем снова стал Романов» (из книги «О чем молчат фигуры», 2007).

С Ботвинником у генерала «не сложились отношения» (Авербах), причем настолько, что в 1954 году он скажет В.Батуринскому: «Ну, знаете, ваш Михаил Моисеевич до сих пор у меня в печенках сидит». А вот к Кересу, судя по эпизоду с «партийкой», Аполлонов относился если не с симпатией, то во всяком случае благожелательно. И это, возможно, уберегло Пауля Петровича от нового витка травли, грозившего ему, как недавно выяснилось, в том самом «чигоринском» году!

Я полагал, что для Кереса все неприятности закончились в 1947-м, когда ему разрешили выступить в чемпионате СССР. И хотя группа участников состряпала там на него жалобу, в которой называла Кереса фашистом, он с блеском завоевал золотую медаль, что, казалось, должно было оградить его от дальнейших нападок… Но нет, развернувшаяся в стране борьба с «низкопоклонством перед Западом» принесла свои отравленные плоды и в шахматы. Наши мастера и раньше «постукивали» друг на друга (см. статью о 13-м чемпионате), но никогда еще донос не облекался в форму рецензии на дебютную книжку!

Этот яркий документ эпохи «развитого сталинизма» всплыл только в наши дни, в статье Генны Сосонко «Атака Панова» («64» № 7, 2014). Автор пишет, что текст «был обнаружен сравнительно недавно в главном архиве КГБ в Москве и никогда еще не публиковался» (видимо, имеется в виду Центральный архив ФСБ России). И поясняет: «Рецензия на книгу Кереса, очевидно, была написана по заказу “компетентных органов”, ведь КГБ особенно интенсивно следил за эстонским гроссмейстером именно в ту пору». Действительно, в 1945–52 годах Керес находился в оперативной разработке МГБ. Но следует ли из этого, что Панов сочинял свой опус по заказу чекистов?
Нельзя исключать, что изначально текст писался для «Шахмат в СССР», а уже потом был идеологически доработан (тогда и появились все эти «фашистские наймиты», «выкормыши» и «проходимцы» – в журнале таких слов вы не найдете). Почему я так думаю? В те годы ни одна книга, включая брошюрки типа «Всероссийский шахматный турнир колхозников», не оставалась без критического отзыва – в 1950-м журнал выдал на-гора 10 рецензий, включая одну Панова. А вот рецензии на фундаментальный труд Кереса среди них почему-то нет.
Всё это, однако, не объясняет главного: чем могла быть вызвана атака на Кереса?
Поначалу я грешил на турнир претендентов, где как раз в те дни у него случился срыв: Керес шел в группе лидеров, но в последних пяти турах набрал всего 1,5 очка и откатился на 4-е место. Может, кто-то не хотел, чтобы он вышел на матч с Ботвинником, и рецензия была средством шантажа: если не притормозишь, мы ее опубликуем? Но по числам не совпадает: роковой проигрыш Котову произошел еще 9 мая, за день до даты под рецензией. Да и, честно говоря, к чему такие сложности, когда можно просто «по душам» поговорить? Тем более что было кому: нашу делегацию в Будапеште возглавлял мастер Виктор Гоглидзе, чей брат, тоже генерал-полковник госбезопасности (как и Аполлонов), был правой рукой Берии… Нет, тут что-то другое, посерьезней. Может быть, даже замышлялся арест!

Вот Сосонко называет рецензию «закрытой». Но за долгие годы работы редактором я о таких не слышал (есть внутренние рецензии, но они пишутся по заказу издательства, и не после, а до выхода книги, чтобы оценить качество рукописи). И какой смысл в закрытости? Чтоб никто не узнал, за какие грехи взяли Кереса? Нет, со знаменитыми людьми поступали тогда не так: их сначала шельмовали в печати, а уж потом арестовывали. На худой конец просто по-тихому убирали, как Михоэлса…
И все-таки именно дата под рецензией оказалась важной зацепкой! Я знал, что в 1945 году Кереса спас от расправы первый секретарь компартии Эстонии Николай Каротамм, взяв его под свою защиту. А тут, перечитывая статью Вальтера Хеуэра «Тайна Пауля Кереса», вдруг наткнулся на фразу: «он (Каротамм) поддерживал гроссмейстера до самого своего падения в 1950 году». Так вот оно что… Окончательно пазл сошелся, когда я узнал дату «падения»: 26 марта, за десять дней до вылета советских шахматистов в Будапешт!
Итак, неожиданно Керес остался «без крыши». И кто-то решил этим воспользоваться, тем более что недругов у Пауля Петровича хватало. И в Эстонии (читайте Хеуэра), и в Москве (те, кто клеймил его в 47-м фашистом, никуда не делись). Но подходящего повода не было: из документов КГБ следует, что «разработка» Кереса ничего не дала, в связи с чем «дело-формуляр на него было сдано в 1952 году в архив»… И тогда, возможно, кого-то осенило: а что если использовать в качестве тарана шахматную рецензию, придав ей вид политического доноса?

Выбор Панова на роль исполнителя не был случаен. Член ВКП(б), образцовый «советский патриот», русский по национальности. К тому же настоящий «чигоринец», который напишет потом о своем кумире две апологетических книги. Как всякий неофит (а он вступил в партию три года назад), Панов, наверное, был горд заданием, обрадовавшись возможности заодно лягнуть Боголюбова, которого люто ненавидел. И накатал требуемое. Почему «накатал»? Да видно же, что текст писался в спешке, в каком-то угаре. Панов был одним из лучших наших журналистов, а тут? Скудость мысли, повторы. Вот пишет: «”теоретические” потуги которых не представляют никакой ценности». И рядом: «теоретические потуги Боголюбова никогда не представляли ничего ценного». Или еще: «не является самостоятельным, оригинальным». И следом: «несамостоятельность, неоригинальность»!
…На каком этапе был дан отбой, можно лишь гадать. Но то, что рецензия осела в недрах Лубянки, очень показательно. Жаль, уже не спросишь Аполлонова, кто тогда отвел удар от Кереса: сам генерал или кто-то другой?..