Только недавно наткнулся на предсмертную записку протоиерея Петра Шака, который наложил на себя руки в Вятке. Как у филолога у меня появились некоторые соображения по тексту записки.

С самого первого предложения настораживает факт обращения к усопшему митрополиту: "Владыка Хрисанф, простите меня самого из наихудших грешника". Это как минимум фантасмагорично для человека, решившегося наложить на себя руки. К тому же, далее по тексту он обращается только к живым. Можно предположить, что именно здесь зарыта собака. Возможно душевная болезнь начала прогрессировать с момента смерти любимого священником человека, к которому он привязался.  И тут его сознание заблудилось...

Это подтверждает строчка: "Я совершенно запутался". А вот это предложение-обращение из того мира в мир земной совсем запутывает читателя: "Дорогой Владыко Марк я всем сердцем хотел служить Вашей Святыне - не успел - простите". Обратите внимание на глаголы "хотел" и "не успел". Стилистика и тон этого предложения (да, впрочем, и всего текста в целом) свойственно человеку, который готовится принять насильственную кончину, а не самовольную. То есть он будто не в силах остановить то, что должно случится... хотел, да не успел. Словно кто-то не дал ему времени.

Обескураживает и следующее предложение: "Семья ни в чем не виновата". Для человека здраво рассуждающего эта логическая цепочка немного странновата. Не находите? Ведь причина, толкнувшая его в петлю была на поверхности. К чему это оправдание семьи? Перед кем он оправдывается?

Не буду дальше разбирать этот предсмертный текст. Для меня ясно, что одной почерковедческой экспертизы будет недостаточно. Для того, чтобы понять в каком состоянии находился священник перед смертью нужна психо-лингвистическая экспертиза. Причем для сравнения необходимы и другие личные тексты священника наподобие писем. Поскольку, если священник повесился в невменяемом психическом состоянии, то это изменит и отношение к нему Церкви.