В последнее время мне несколько раз пришлось с разными людьми говорить на одну и ту же тему, а именно - о любви и интересе к родной истории. Но начну, как у меня это водится, издалека.

Не так давно мне нужно было уточнить кое-что по персоналиям Великой Французской революции - той самой, что произошла в конце XVIII века, - ну, знаете, изобретение доктора Гильотена, «Ah! ça ira», и "всех аристократов на фонарь". И что меня поразило при просмотре разных ресурсов - это то, сколько сейчас, нынче людей, для которых всё это - не пустое воспоминание школьной программы, не давняя и неинтересная история, а самое что ни на есть животрепещущее сегодня! Сколько людей совершенно серьёзно называют себя робеспьерианцами, сколько поклонниц у красавчика Сен-Жюста (ну, хотя здесь-то понятно, где собака порылась), сколько пыла и страсти тратится и сейчас на события более чем двухсотлетней давности! Более всего меня поразили... фанфики, где авторессы-героини (ну естественно) спасают то Максимильена, то Сен-Жюста от гильотины, причём самым драматическим образом - со стрельбой из пистолетов, с прыжками по лестницам и перемещениями во времени.

А отсюда возникает другой вопрос: почему не встречаются фанфики из нашей, родной, отечественной истории? Она менее интересная? - ерунда, в ней есть всё, чтобы захватывало дух. И предательства, и погони, и интриги, и тайны, и похищения, и любовь... Она менее знакомая? - тоже вздор, потому что уж что-что, а родную историю как-то более подробно преподают, чем зарубежную. И тем не менее...

"Где фанфики про красавца и героя Барклая де Толли?" Где истории про Кутузова?" - вопрошал меня мой собеседник. И если насчёт Кутузова мне всё-таки было чем объяснить - девочки любят красивых, а про старого, толстого и одноглазого сочинять станут лишь экстремалки, наверное, - то в отношении того же Толли мне сказать нечего. И в самом деле, почему можно найти фанфикшен из истории мушкетёров - но не опричников Ивана или стрельцов времён регентства Софьи? Где истории из жизни весёлой царицы Елисавет или Екатерины Великой? Хорошо, опустимся дальше, в глубь времён - ни про Киевскую Русь, ни про русское язычество, ни про Владимира Красно Солнышко или Всеволода Большое Гнездо вы ничего не найдёте.

Если кто-то скажет "но ведь про эти времена трудно что-то найти" - такое возражение в расчёт принимать нельзя, ибо очень редко фанфики пишутся с хорошим знанием истории. Да дело даже и не в фанфиках...

Оглянемся кругом: сколько в Интернете людей, взявших себе англоязычные, толкинские, японские ники. И сколько - русские? Нет, не такие русские, как, например, "Сергей Петрович" - это просто человек не стал выпендриваться и взял реальный имярек; а, скажем, ник "Марфа Посадница"? Или там "Ещё один из рода Годуновых"? Единственные места, где подобные ники можно встретить - это ультраправославные или националистского толка сайты и форумы, но это не считается, потому что там странно было бы вдруг увидеть пользователя с иностранным ником, там русскость - непременное условие существования.

И вот он, мой вопрос, который давно меня волнует: почему всё иностранное кажется нам интересней, любопытней, захватывающей, чем своё? Потому что оно менее знакомо? - чушь. Большинство людей свою историю вообще не знают. Средний человек, выходя из школы, о древней Руси знает не больше, чем о средневековой Европе. Однако потом он начинает интересоваться кельтской культурой и прекрасно знает, чем занимались друиды, а что делали наши родные волхвы - имеет наисмутнейшее представление.

Какие у вас варианты - почему?

Настроение сейчас - думательское

В колонках играет - практически тишина

ng.ru/printed/258572

 

Дано: просвещение. А у него – плоды, весьма различного качества. У Толстого название пьесы «Плоды просвещения» вполне ироническое. Ну а уж потом... «Не могу молчать. Вот они, красные плоды всеобщего и обязательного просвещения». Таковы слова, по мнению персонажа «Бани» Маяковского, произнес бы на митинге по случаю пуска советского трамвая Толстой, «эта величайшая медведица пера».

Кроме просто просвещения известно еще Просвещение с большой буквы. Период в истории культуры, подготовивший, в частности, Великую Французскую революцию. 25 августа 1767 года родился Луи Антуан Сен-Жюст, один из ее видных деятелей. Совсем молодым человеком он был избран в состав Конвента и занял там место рядом с Робеспьером. Стал одним из составителей принятой в 1793 году Конституции. Но девиз революции был, как известно, «Свобода, Равенство, Братство». А Сен-Жюст – один из идеологов государственного террора. Карать он призывал не только контрреволюционеров, но и вообще всех, кто подозрителен или хотя бы равнодушен. Вообще республика виделась Сен-Жюсту примерно такой, какой ее обрисовал в своем диалоге Платон. Свобода там не просматривается.

Сен-Жюста казнили на гильотине в 1794 году, на другой день после свержения якобинской диктатуры. Есть у него трактат с очень характерным названием: «Дух революции и французской Конституции». Дух – субстанция востребуемая. Призрачная, трудноуловимая, однако имеющая свойство материализовываться в виде крови. А кровь, как скажет потом польский поэт Юлиан Тувим, бывает в жилах и из жил. Причем классификация первой оборачивается появлением второй.

Что же касается собственно духа, то известны две важнейшие его категории: дух времени и дух места. Последний нередко совпадает с духом национальным, народным. Все это стало предметом внимания и изучения у наследников и оппонентов Просвещения – художников и мыслителей эпохи романтизма. Одна из ключевых фигур здесь – немецкий философ, поэт и богослов Иоганн Готфрид Гердер, родившийся 25 августа 1744 года (ум. 1803). Автор «Фрагментов по немецкой литературе», незаконченного фундаментального труда «Идеи к философии истории человечества». Если коротко резюмировать, то главная мысль Гердера – своего рода метафора. Народ, его культура подобны личности, столь же неповторимы и сходным с нею образом проходят молодость, зрелость и старость. И вот здесь-то и кроется ловушка: романтизм перемахивает через барьер, который нарушать нельзя.

По латыни «ин-дивидуум» означает «не-делимый». Но национальная общность, как и любая иная, принципиально делима, многосоставна. Неделимость ее – необходимый и достаточный признак тоталитарности. И очень закономерно, что Гердер, вовсе не поклонник жестокостей Французской революции, личность воспринимает как частицу национального и социального целого. Привет Платону и тому же Сен-Жюсту.

Совместно с Гете Гердер выпустил сборник «О немецком характере и искусстве». Все в духе его идей: каждому народу свой дух, свою культуру. Немцам – немецкие по духу. Получается, что прилагательное «национальный» и его частные случаи («немецкий», «французский», «русский» и т.д.) являются качественными, а не относительными. Мину замедленного действия заложили романтики из движения «Буря и натиск», по-немецки Sturm und Drang. Ассоциации напрашиваются.

А вот вопрос, который поставил Гердер: «Могли ли бы Гомер, Эсхил, Софокл написать свои произведения на нашем языке и при наших нравах?» – содержит разумное зерно. Ответ Гердера однозначен: «Никогда!» Выразимость смыслов – проблема реальная. Но у духа времени и места множество источников, граней и форм.

25 августа 1819 года появился на свет человек, чье имя (точнее фамилия) стало нарицательным. Звали его Аллан Пинкертон (ум. 1884). В США перед Гражданской войной он занимался расследованием воровства на железных дорогах и по случаю предотвратил покушение на Авраама Линкольна, направлявшегося на инаугурацию. На войне он налаживал для северян агентурную работу, а довоенное его бюро стало первым в мире детективным агентством. Сам Пинкертон послужил прототипом Ната Пинкертона, короля сыщиков, – персонажа многочисленных детективно-приключенческих книжек для массового читателя. Для народа то бишь.

Как раз в ту эпоху издатели учились оперировать миллионными тиражами. А это феномен, так сказать, двояковыпуклый. Вслед за пинкертонами из книжек детективного жанра родилось словечко «пинкертоновщина». И Корней Чуковский, ужаснувшийся данному явлению, написал в 1908 году статью «Нат Пинкертон и современная литература», с эпиграфом из Валерия Брюсова: «Где вы, грядущие гунны?» А вот они, отвечал поэту критик. Они уже здесь. Читающие про Пинкертона. «Многомиллионный готтентот» – так определил Чуковский сей тип современного горожанина. «Этого сплошного готтентота в русской литературе предвидели давно и смотрели на его приближение», – писал он. Потом была проза Зощенко. Была обэриутская картина мира, увиденная как бы глазами людей этой формации.

Что строили и построили народные массы, известно. Народ опасен(?-Э.В.), ведь он – неделимое целое. А потом почему-то в нем появляются отдельные граждане. Как те восемь диссидентов, вышедших 25 августа 1968 года к Лобному месту протестовать против ввода войск в Чехословакию. Начинается путь от народа к обществу.