На шаговом тренажере в мирном темпе занимается миловидная блондинка лет тридцати пяти, розовый телефон у уха. 

-- Да, Светочка, занимаюсь... скоро домой жарить котлеты, я так проголодалась -- жуть! Да-да, чесночок я добавляю, и булочку, вымоченную в молочке...

Ранним утром у высокого старого тополя стоят две занятные. Замерли. Не вспугнешь – так до смерти и простоят. Вросли. Одна лбом, вторая – большими ягодичными мышцами. На вид не старые, но пожившие, похоже, что застали этот тополь еще юным хлипким прутиком. Стоят молча, каждая о своем. Рассветные бабки в старомодных летних шляпках с выцветшими лентами и подвявшими пластмассовыми ягодами на широких полях, в пестрых халатах (сказочные цветы крупными мазками, крой лифа запах, воротник шалька, подол в пол), выгуливающие моционом свою мелочь собачью, встречаясь друг с другом степенно, с достоинством на влажных еще с ночи дорожках, громко перешептываются: а, опять эти, мол, лечат, каждая свое больное. 

И тут прибегает Иваныч – местная дворовая достопримечательность. По паспорту, – говорит, –  семьдесят три, но кто даст! А ведь и, вправду, не дашь. Зимой лыжи, летом – велосипед, круглогодично спозаранку босиком, в спортивных трусах трусцой под мост – там место сбора общества заплыва вольным стилем. Румяный, улыбчивый, приветливый: девочки, физкульт-привет! Девочки в шляпках провожают его в спину укоризненными вздохами: о, две жены за десять лет похоронил, а все бежит-бежит мальчиком.

Вот! И тут прибегает Иваныч: девочки, – этим, прилипшим к тополю, – физкульт-привет! Слово за слово и девочки встрепенулись, отлипли от тополя каждая своим больным, выпрямились, ожили, щебечут.