Четыре дня в городке, едва насчитывающем шесть тысяч жителей, проходили невиданные события. С деловым визитом и сопутствующими ему торжественными приемами здесь пребывали императрица и сопровождавшие ее самые влиятельные и знаменитые государственные деятели.

«В 1767 году, во время бытности Императрицы Екатерины в Симбирске, мать Николая Михайловича сожалела, что не могла поехать в Симбирск и видеть государыню, хотя жила она близко – в той же деревне Карамзинке», – вспоминали в близкой Карамзиным семье Дмитриевых.

Супруга заслуженного капитана Екатерина Петровна Карамзина, урожденная Пазухина, конечно, наряду с другими дворянскими женами была бы принята, обласкана и пожалована высокой гостьей. Но семейные обстоятельства заставили многодетную мать отказать себе в столь желанной поездке: младшему сыну Николаю исполнилось всего полгода от роду, а семья уже ожидала нового пополнения. От симбирского городского дома Карамзиных над Петропавловским спуском до дворца Мясниковых, где остановилась Екатерина, рукой подать – сотня шагов по Большой Саратовской, да еще столько же по Троицкому переулку, а вот надо же случиться, что жила семья в это лето не в городском доме, а в родовом имении.


Уникальные документы, найденные в журналистском поиске, позволяют с точностью до одного часа узнать, что же происходило в этом месте 5-8 июня, когда сюда так хотела попасть Екатерина Петровна. 26 сентября 1767 года при рапорте Камер-Фурьера Герасима Журавлева в Придворную контору был представлен «Церемониальный Камер-Фурьерский Журнал с 1 Генваря по 1 Июля 1767 года». На его страницах по дням и часам хроникер запечатлел события Волжского похода императрицы, проходившего накануне Большого собрания депутатов Уложенной комиссии, ставшего началом екатерининских реформ.

Публикацией статьи «Симбирская неделя Екатерины Великой» в №12 2007 года «ДО» сделало этот важный для понимания ключевых моментов симбирской истории документ достоянием краеведческой общественности. Из трехсот страниц тринадцать заполнены в Симбирске: описаны события от приема в селах графа Ивана Григорьевича Орлова и парада императорской эскадры перед Смоленской пристанью до торжественных проводов высоких гостей с напутствием архимандрита Созонта и парадом гарнизона с приуклонением знамен. К тому же камер-фурьерский журнал помог выявить другие документы того времени, заставляющие по-иному взглянуть на события и личности.

Дворец симбирских купцов-горнопромышленников Мясникова и Твердышевых, «медных и железных заводов содержателей», в годы детства Карамзина был самым красивым и богатым домом провинциального Симбирска. Каменный, двухэтажный, он был построен по проекту столичного архитектора. Со временем дом этот стал и самым известным: более ста лет с ним были связаны все самые значительные события города, а потом губернии. К сожалению, мы можем видеть его сегодня лишь на архивном плане и нескольких фотографиях, сделанных после пожара 1864 года, где просматривается обгоревший остов бывшего дворца. На его месте было возведено главное здание Симбирского кадетского корпуса, ныне здесь Суворовское училище.

Во дворце Мясникова по соседству с замечательной Троицкой церковью, возведенной по усердию этих купцов-горнопромышленников, и были написаны страницы, которыми мы иллюстрируем эту статью.

Судя по записям, к 7 июня впечатлений у державной гостьи было достаточно. Состоялось много встреч и приемов. Она совершила второй выезд для осмотра Синбирска «по Казанской дороге» (впоследствии Старо-Казанская улица, переименована в Красноармейскую). Накануне был выезд «по Саратовской дороге» (Большая Саратовская, ныне Гончарова, в направлении к Сызранскому тракту).

Эти впечатления и отразило письмо Екатерины от 7 июня, цитаты из которого столько лет вызывают всевозможные кривотолки о «недоброжелательном» отзыве императрицы о Синбирске: «назвала скаредным городом», злорадные домыслы, будто город еще с тех пор обречен на извечную отсталость. Парадная сторона Волжского похода в советские времена подчеркивалась, деловая не только замалчивалась, но и вообще была неизвестна. Из-за непонимания сути и целей похода существенный момент аналитической программы реформаторов был низведен до уровня личных впечатлений самодержавной «путешественницы». Это 59-е из 82-х писем, отправленных из похода государственному деятелю Никите Ивановичу Панину.

«Что принято, утверждено общим мнением, то делается некоторого рода святынею; и робкий историк, боясь заслужить имя дерзкого, без критики повторяет летописи. Таким образом История делается иногда эхом злословия», – писал Карамзин. Прислушаемся к его словам, не будем повторять эхо злословия. Тем более что для этого нужно всего лишь вернуть злополучную цитату в контекст исторических событий.

Симбирск появляется на страницах Камер-фурьерского журнала задолго до прибытия туда императрицы. «27 апреля, в пятницу, генералитет и дворянство были у Ея Величества в отсутствие в Казанский поход на прощание». «В отсутствие» здесь означает «по случаю отъезда». Вторая запись тем же числом: «Продолжение Высочайшего Ея Величества путешествия в Низовские города до Синбирского». Низовские – все, которые по течению Волги ниже Нижнего Новгорода.

Почему именно «до Синбирского», разъясняет сама Екатерина: «23 мая с галеры «Тверь» между Н. Новгородом и селом Лысковым. Я надеюсь взять Троицын день в Казани, а там, остановясь на несколько дней, пущусь в обратный путь, ибо Синбирск ближе к Москве, чем Казань».

Из дальнейших писем видно, почему задержалась в маленьком Синбирске: «много времени заняла выгрузка экипажей из судов», «много разных распоряжений требуют команды в разных путях». 7 июня из Синбирска Екатерина сообщает Панину, что ее в очередной раз порадовало его сообщение о хорошем здоровье Павла. Так что много раз повторяемые цитаты о том, что «в Симбирске Екатерина получила известие о болезни наследника и срочно прервала путешествие», – ошибка. Прерывать поход не было повода, тем более что изначально он планировался только «до Синбирского». «Ближе к Москве», потому что со времен работы в крае Оренбургской экспедиции дорога на Москву через Алатырь была очень хорошая, к тому же охраняемая.

В походе был собран, говоря современным языком, обширный банк данных, послуживший в дальнейшем основой для разработки законов империи. Состоянием дел участники похода остались недовольны. Так, 31 мая Екатерина писала Панину из Казани: «Эта империя совсем особенная, и только здесь можно понять, что значит огромное предприятие относительно наших законов и как нынешнее законодательство мало сообразно с состоянием империи вообще».

Несообразности встречались на каждом шагу. В Ярославле купечество подало челобитную на чиновников, несправедливо распределявших сборы. Екатерина в дороге написала инструкцию и послала из Нижнего Новгорода капитана Бахметьева с полномочиями провести в Ярославле выборы городского головы и магистрата, поставила вопрос о снятии воеводы. 22 мая из Нижнего Новгорода она пишет: «Сей город ситуациею прекрасен, а строением мерзок, только поправится скоро, ибо мне одной надо строить соляные и винные магазины; так и губернаторский дом, Канцелярию и Архиву, что они на боку лежат…». В Казани она потребовала выноса кожевенных заводов за черту города, так как они отравляли воду в реке Казанке и протоке Булак, откуда пили горожане.

В Синбирске язвительную насмешку Екатерины вызвал бессмысленный произвол глупых чиновников, которые конфисковали дома горожан, обедневших вследствие краж и других несчастливых приключений. «Я теперь здесь упражняюсь сыскать способы, чтоб деньги были возвращены, дома по пустому не сгнили и люди не приведены были вовсе в истребление». В переводе на язык современных терминов, правительница изыскивала способы реструктуризации долгов. Перечень подобных примеров, из которых видно, что симбирские «несообразности» стоят в одном ряду с обнаруженными в других городах, можно продолжить.

Неизгладимое впечатление на Екатерину произвели красота и щедрость приволжских земель, о чем она сообщает в письме из деревни Орлова. И не случайно в «Наказе» депутатам Уложенной комиссии она дополняет главы: «Земледелие есть главный труд, которому поощрять должно, который есть произведение из собственного произращения».

А все-таки жаль, что мать Н.М. Карамзина из-за семейных забот не попала на прием к императрице. И не довелось Екатерине Великой подержать на коленях полугодовалого малыша, которому через полвека суждено было назвать ее Второю после Петра образовательницею Новой России и написать строки: «Возвысив нравственную цену человека в своей державе, она пересмотрела все внутренние части нашего здания государственного и не оставила ни единой без поправления».

Остается добавить: на сложном пути поиска мы не встретили ни одного равнодушного человека. Электронные копии всех найденных документов переданы в Краеведческий отдел ульяновского Дворца книги и музеи для разработки экспозиций.

Ульяновский журнал «Деловое обозрение»

Читай ещё:

Письма Императрицы Екатерины II из Симбирска.
Сказ о великом Симбирском пожаре.
Посещение города Симбирска Высочайшими Особами Императорскаго Дома.
Симбирскъ. Исторический очерк. 1898 г.
Таким был Симбирск
Из истории Симбирского края


ertata

Вечная тема любви в произведении Н.М. Карамзина «Бедная Лиза». Лиза – крестьянская девушка, жившая довольно скромно со своей больною матерью-старушкой. Лиза, не покладая рук, трудилась для того, чтобы иметь пропитание и минимальные блага для своей маленькой семьи. Летом она продавала цветы и ягоды, зимой плела кружева, чулки, вела хозяйство. При всей простоте жизни, Лиза имела уникальную особенность радоваться каждому дню, огромному куполу неба, густому ковру трав и успокаивающей песне реки. Все поменялось, когда в городе Лиза встретила молодого барина, который сразу заставил девушку опустить глаза из-за новых, ранее неведанных ей чувств. ...



Скачать, слушать на Яндексе


ertata

Нам, землякам знаменитого историографа, дорого и интересно все, что связано с именем Карамзина. Сегодня мы расскажем о старшем сыне писателя Андрее Николаевиче Карамзине (1814-1854). С отеческой любовью Николай Михайлович Карамзин в одном из писем за полгода до кончины писал: «Андрей удивляет нас своим понятием: география Света у него на ладони, арифметика и грамматика в голове, история в памяти и уме. улыбнитесь на счет родительского энтузиазма: мне кажется, что я никогда еще не видывал таких учеников не только десятилетних, но и пятнадцатилетних!»

В свою очередь, Андрей пронес через всю жизнь любовь и уважение к отцу. 22-23 августа 1845 года Андрей Николаевич побывал в Симбирске по случаю открытия памятника Н.М. Карамзину.

На торжествах он произнес тост: «Милостивые государи, ежели каждому русскому останется памятным торжество, соединяющее нас, то какими словами мне, сыну Карамзина, выразить все, чем исполнена душа моя? Гений и талант не наследственные, но наследственно с малолетства питаемое чувство любви к родине, пламенное, святое, – преданность престолу и государю. Мое русское сердце трепещет радостью, видя, как милое мое отечество ценит великие труды, понесенные бессмертным покойником в пользу русского дела и русского слова. Как сын его, исполненный благодарности, с умилением и восторгом возношу заздравный кубок в честь первых виновников торжества, в честь благородного, просвещенного симбирского
дворянства. Ура!»

А спустя еще десять лет, в 1855 году, вдова Андрея Николаевича Карамзина –Аврора Карловна пожертвовала деньги на сооружение металлической решетки вокруг памятника историографу Н.М. Карамзину в Симбирске. Решетка эта была изготовлена на нижнетагильском заводе Демидовых.

К.П. Брюллов. Аврора Карловна Демидова-Карамзина. Андрей Николаевич Карамзин
(1814-1854 гг.). Неизвестный художник. 1854 г
Очерк о судьбе Андрея Карамзина. Его автор Борис Телков, член Союза писателей России, лауреат Всероссийской литературной премии имени П.П. Бажова.

Достойно, грустно, нелепо...
I. «Бенкендорф боится кошек...»

Убийца Лермонтова Николай Мартынов в своей неоконченной «Исповеди» посетовал на то, что Мишель был от природы добрый малый, жаль только, что его испортил свет. Автор другой публикации второй половины XIX века, повести «Две маски», Болеслав Маркевич отозвался о Лермонтове как о типичном «представителе тогдашнего поколения гвардейской молодежи». Дескать, парады, балы, карты, кутежи, салонные волокитства за дамами - что от гвардейцев хорошего ждать? А эти дурацкие шутки, эпиграммы и розыгрыши, порой оканчивающиеся дуэлью?!


Шутить друг над другом, остроумно, а чаще всего плоско было вполне в духе развлечений высшего света. Характерный пример. Будучи на отдыхе, так сказать, в краткосрочном отпуске император Николай I писал своей жене: «Погода стояла великолепной, и мы могли обедать на верхней палубе. Бенкендорф ужасно боится кошек, и мы с Орловым мучим его - у нас есть одна на борту. Это наше главное времяпровождение на досуге...»
На защиту Лермонтова от суждений Маркевича поднялись двое из оставшихся в живых его сотоварищей - князь Васильчиков (секундант поэта) и декабрист, ссыльный Назимов. Дрожащими от старости и возмущения голосами они заявили, что если судить человека по его мундиру, то и Пушкин - придворный поэт. Они «требовали занести в протокол», что Лермонтов - вовсе не человек, живший по законам высшего света, а наоборот, боровшийся с ним, выявлявший его пороки. Васильчиков писал: «Он печально глядел «на толпу этой угрюмой» молодежи, которая действительно прошла бесследно, как и предсказывал поэт, и нынче, достигнув зрелого возраста, дала отечеству так мало полезных деятелей...»

Из тех, кому Лермонтов мог подать руку «в минуту душевной невзгоды», был Андрей Карамзин.

Андрей Николаевич - на первый взгляд тоже типичный представитель золотой молодежи Петербурга. Отец - известный писатель, историограф, был вхож к государю. С пеленок Андрея окружают князья, писатели (чаще всего и то, и другое), те, кого еще при жизни назовут классиками, а спустя полвека будут изучать в школе...

Юный Пушкин в их доме пылко спорит с его отцом о судьбе России ...Десять лет спустя после смерти Николая Михайловича его сын станет посредником в дурацком недоразумении, опять же из - за Натальи Николаевны, чуть ли не закончившимся дуэлью между двумя писателями - Пушкиным и Владимиром Соллогубом, кстати говоря, однокашником Андрея по престижному Дерптскому университету. Карамзин - младший поручился перед поэтом за своего товарища, что тот не откажется от поединка.

Андрей получает юридическое образование за границей, служит в гвардии, вращается в свете. Дружит с гвардейцами Жоржем Дантесом и Мишелем Лермонтовым, с которым вообще одногодки. Стремительный карьерный рост - в тридцать с небольшим Андрей Николаевич уже адъютант шефа жандармов графа А.Ф. Орлова.

О салоне семейства Карамзиных Анна Федоровна Тютчева в своей книге «При дворе двух императоров» писала: «...в этой скромной гостиной, с патриархальной обстановкой, с мебелью, оббитой красным шерстяным штофом, сильно выцветшим от времени, можно было видеть самых хорошеньких и самых нарядных петербургских женщин в элегантных бальных платьях прямо с придворного бала или пышного праздничества, расположившимися на красной оттоманке за затянувшейся до четырех утра беседой. Вельможи, дипломаты, писатели, светские львы, художники - все дружески встречались на этой общей почве: здесь всегда можно было узнать самые последние политические новости, услышать интересное обсуждение вопроса дня или только что появившейся книги; отсюда уходили освеженные, отдохнувшие и оживленные».

«Красивая жизнь» кого угодно может испортить, развратить, но не таков Андрей. Вернее, не таков его отец, «сухой француз». Детей он воспитывал в духе христианского благочестия. Именно для десятилетнего старшенького, Андрея, отец написал наставление, по которому сын должен был начинать каждый день «молитвой к Богу о родителях, сестрах, братьях... прося, чтобы он даровал... силу исполнить свои должности... Начав, кончи день сердечною молитвою, благодари Бога, если ты хорошо провел день, кайся, если худо...»

Николай Михайлович дал Андрею установку достойной жизни: «Служить Отечеству любезному, быть нежным сыном, супругом, отцом, хранить, приумножать стараниями и трудами наследие родительское - есть священный долг моего сердца, есть слава моя и добродетель».

По большому счету, Андрей Николаевич исполнил завет отца...

II. Жизнь в сиянии

Их отношения развивались в лучших традициях русской литературы, да и сама влюбленная парочка напоминала ее персонажей. Он - боевой офицер, воевал на Кавказе. В карих глазах меланхолия, на голове романтическая марлевая повязка. Она - дочь выборгского губернатора, придворная дама императрицы, красавица, слегка подуставшая от светских развлечений. Женщина бальзаковского возраста томно вздыхала по ночам о большой любви. Ну, чем не лермонтовский сюжет?

22 июля 1846 года гвардейский капитан Андрей Николаевич Карамзин стал обладателем одной из самых роскошных женщин в России и несметных уральских богатств. В свете многие считали этот союз браком по расчету. По большому счету, так оно и было, вот только деньги тут не при чем. Главным богатством была жена, Аврора Карловна Демидова-Шернваль, великосветская львица. Ее красота покорила таких известных поклонников всего чувственного и прекрасного, как Баратынский, Жуковский, Пушкин, Вяземский, Тютчев... Из стихов, посвященных этой красавице, можно составить отдельный сборник.

Князь Петр Вяземский совместно с высоким государственным чиновником и музыкантом-самоучкой графом Михаилом Виельгорским сочинили в честь нее мазурку «Нам сияет Аврора...». Об этом факте поэт княжеского роду упоминает в одном из своих писем: «...Здесь проезжала финляндская красавица Аврора, воспетая и Боратынским. Дурная погода и хорошенькое лицо, а к тому же имя, которое ей по шерсти, так в рот и влагали стихи...».

Когда поэт узнал, что Аврора Карловна готова соединить свою судьбу с Карамзиным, он, колюче посверкивая стеклышками очков, настрочил Жуковскому: «...весь город восстает против этой свадьбы и удивляется, как Демидова может решиться сойти с какого-то своего класса при дворе и, бывши тайною советницею, идти в поручицы?» От этих строк веет ревностью и злобным бессилием.

При таких достоинствах невесты Андрея Николаевича ничуть не смутило то, что Аврора на шесть лет старше его и имеет малолетнего сына от первого брака.

Павлуше Андрей Николаевич тоже пришелся по душе: он не зануда, весел, ловко скачет на лошади, и на нем ладно сидит военная форма. О своих чувствах добрый мальчик нацарапал тетушке на французском языке: «Я очень люблю своего нового папу, он так добр ко мне и очень меня любит. Он очень любит также и мою дорогую маму».

Красавица уровня Авроры - уже не просто человек, а какое- то существо, живущее по своим неведомым законам. Государство должно брать таких людей под охрану как памятник природы.

А что может чувствовать влюбленный мужчина, обладатель красивейшей женщины? Отныне вся его жизнь на пределе. Сплетни, взгляды, шепотки, эпиграммы... Их семейные отношения могли развиваться и по трагическому пушкинскому варианту. У Пушкина не выдержали нервы, а ведь и Андрей Николаевич тоже был самолюбив и горяч, знал светские правила чести.

Карамзин в одном из писем посетовал: «... желание нравиться, по-видимому, не имеет никаких пределов».

Он встречал ее восторженно - тревожным взглядом, а она отвечала туманной улыбкой: «Ах, милый Андре...» И Андрей Николаевич прощал ей невольное кокетство...

После свадьбы Карамзины уезжают за границу - от пересудов, развлечься, поправить здоровье Андрея Николаевича, который страдал сильнейшими головными болями после ранения на Кавказе. Зиму и весну они проводят в Париже.

Карамзины охотно посещают салоны и балы, но при этом Аврора в своих письмах сестре жалуется на суету и о том, что она мечтает о покое души и тела. Дескать, я - настоящая финская девушка, а все остальное - наговоры завистников.

Порой она по - девчоночьи хвастает Алине, горячо шепчет ей в розовое ушко: «Ты не можешь себе представить тот удивительный эффект, который производит мой «Санси» и мое жемчужное колье».

Украшения, действительно, знатные! Один из крупнейших в мире бриллиантов и четырехрядное ожерелье из жемчужин размером с лесной орех каждая. Их подарил ей утром в день свадьбы первый муж Павел Николаевич Демидов, уральский заводчик, человек необузданных страстей. Только он мог подарить такое несусветное, кричащее богатство. Карамзин, даже если бы у него и были такие деньги, не стал бы покупать такие невероятные драгоценности. Зато он любовался их сиянием на прелестной шейке жены.

«Андре уверял меня, что вчера на балу он все время знал, где я нахожусь, благодаря толпе, образовавшейся вокруг меня и следовавшей за мной повсюду», - писала Аврора сестре.

Все были довольны, и Аврора, и даже Андре...

Об этом бриллианте вспоминает в своих мемуарах и Владимир Соллогуб. В его доме тоже образовался салон, в самое короткое время ставший знаменитым на весь Петербург. Попасть туда было непросто: «...C утра до вечера я получал раздушенные записки. Но женщинам самым милым и высокопоставленным мне приходилось наотрез отказывать. Только четыре женщины, разумеется, исключая родных и Карамзиных, допускались на мои скромные сборища, а именно: графиня Ростопчина, известная писательница, графиня Александра Кирилловна Воронцова- Дашкова, графиня Мусина-Пушкина и Аврора Карловна Демидова. Надо сказать, что все они держались так просто и мило, что нисколько не смущали моих гостей. Между нами было условлено, что туалеты на них будут самые скромные; они этому, правда нехотя, подчинились, и раз только Аврора Карловна Демидова, которой, едучи на какой-то бал, вздумалось завернуть к нам по дороге, вошла в гостиную в бальном платье. Правда, платье было темное, бархотное, одноцветное, но на обнаженной шее сиял баснословный демидовский бриллиант, стоивший, кажется, миллион рублей ассигнациями.

- Аврора Карловна, что вы это надели, помилуйте! Да они все разбегутся при виде вас! - идя ей навстречу, смеясь, закричал я, указывая на ее бриллиант.

- Ах, это правда! - с таким же смехом ответила мне Демидова и, поспешно отстегнув с шеи свое ожерелье, положила его в карман».

Свадебное путешествие для супружеской четы едва не закончилось трагически - в Париже их застала революция. В городе стало находиться опасно, и все путешественники врассыпную кинулись прочь. Карамзины вернулись в Петербург.

III. Едут, едут!

Если бы не женитьба на госпоже Демидовой, Карамзин, возможно, никогда бы не узнал о существовании такого заводского поселка, как Нижнетагильск.

Что же представляло собой это затерянное меж уральских гор хозяйство господ Демидовых? К середине XIX века это целая сеть больших и малых заводов, медных и железных рудников, золотых и платиновых приисков. Более двух десятков тысяч населения. Среди служащих много иностранцев.

Штаб-лекарь Ильинский в 1855 году писал: «Многие из здешних природных жителей женаты на иностранках, и как по этой причине и по всегдашнему нахождению здесь иностранцев в Нижнем Тагиле можно услышать почти все европейские наречия: французское, немецкое, английское, итальянское, шведское, польское...».

Демидовы собрали на своих заводах столько иностранных специалистов, что были вынуждены учредить при заводском управлении специальную должность «французского секретаря», то бишь переводчика.

На первых порах Карамзин помогает супруге, как опекуну малолетнего наследника, разобраться с заводским хозяйством. Потом это занятие его увлекает, и он вместе с женой решает посетить заводы, тем более, что их хозяева не бывали там не один десяток лет.
Летом 1849 года звездная пара, на время отойдя от светских развлечений, отправилась на Нижнетагильские заводы.

После того, как на заводах узнали, что к ним едут хозяева, начался переполох. Все очень по-русски. Выражаясь образно, кинулись красить траву и навешивать на яблони арбузы.
В течение двух месяцев был приведен в порядок заброшенный господский дом и заменены сгнившие доски на мостках. Чтобы придать природе итальянский колорит, были заказаны горшки с виноградными лозами, резедой, гелиотропами и камелиями. Местные власти не знали, что ожидать от неведомых хозяев, поэтому позаботились о развлечениях: купили дрессированных лошадей, роскошную коляску, наняли кучеров и форейторов. Но и этого им показалось мало: к Петрову дню они пригласили театральных музыкантов из Екатеринбурга.

Окрестные артисты почувствовали едкий запах денег, исходящий из заводской конторы. Так, дрессировщик Р.Гуерра, обладавший хорошим обонянием, предложил свои услуги: за определенную плату он готов был приехать в Тагил на три месяца «давать представления и разные другие удовольствия».

И вот наконец настал день, когда верховой наблюдатель, посланный навстречу гостям-хозяевам, вернулся с воплем: «Едут! Едут!»

По тракту тянулся целый поезд, состоящий из карет разного вида и достоинства, телег с провизией и одеждой, всадников. Хозяева со своими людьми встретились в деревне Анатольской, расположенной на границе демидовских владений. Карамзиным были поднесены хлеб-соль. От завода на встречу были посланы люди поприличней - священник, приказчики и рабочие, за отличие награжденные «почетными кафтанами».

В Тагиле хозяев встретили более помпезно, у кафедрального собора под звон колоколов. Вновь хлеб-соль, вокруг приказчики и духовенство. Затем рапорт о том, как процветают демидовские заводы. Простой люд тихо стоял вдоль дороги рядами. Им было приказано не метаться с места на место и не кучковаться посреди улицы. Ну и, конечно, ничего не просить и ни на что не жаловаться. Дескать, у нас всего в достатке, нам и так хорошо в стране демидовской жить.

Вообще прием важных персон в России, особенно в провинции, по подобострастности переходящий порой в легкое безумие, наверное, неизменен за всю историю существования этой страны. Это отдельная песня. Тема для разговора, анекдота, диссертации, чего угодно. Хочется, надев шитый золотом мундир, срочно отправиться в какой-нибудь Урюпинск...

IV. Простокваша для их сиятельств

Супруги Карамзины приехали не одни: с ними были сын Авроры девятилетний Павел, дядя Эмиль, учитель и врач Карл фон Хартман.

Гости расселились по комнатам в двухэтажном особняке. Вокруг него постройки, необходимые для нормальной жизни помещиков - каретный сарай, конюшня, ледник, погреба, кухня. И, конечно же, сад, спускающийся к пруду...

Не исключено, что по такому случаю были привезены за тридевять земель и выпущены в пруд лебеди. Чтобы было красиво.

Карамзины старались выглядеть перед своим народом добрыми и рачительными хозяевами. Они просыпались непозволительно рано для людей из высшего общества, ели простую пищу, лакомились земляникой и черникой, собранной поселковыми ребятишками. Далее каждый занимался своим делом...

Наследник со своим учителем гулял в окрестностях поселка, пешком или в коляске. Они собирали растения для гербария. Павел, играя с мальчишками, пытался перейти с французского языка на уральский говор.

Андрей Николаевич изучал производство, проверял счета, разрешал конфликты.
Аврора Карловна общалась с народом, обходила избы рабочих и крестьян, одаривала пострадавших от различных несчастий деньгами. Барыня всем нравилась, и добротой, и небесной красотой. Для них она была - ангел, сошедший с небес.

29 июня на заводе был устроен праздник в честь именин юного Павла Павловича. Это довольно хитроумный «политический» ход, направленный на то, чтобы заводчиков, почти мифических персонажей для местного населения, запомнили и полюбили, как живых. Аврора Карловна предписала «в постоянной заботливости о благе нижнетагильских жителей, столь близких нашему сердцу... в память личной бытности сына моего Павла Павловича Демидова в Нижнем Тагиле, в день его ангела 29 июня, раздавать каждый год... на его частный счет отличнейшим мастеровым Нижнетагильского и других заводов 1500 руб. сер., обращая из этой суммы треть на почетные награды и две трети на пособие обедневшим и нуждающимся». Вот такая своеобразная премия имени Паши Демидова!
В начале июля хозяева отправились на далекую Усть- Уткинскую пристань на реке Чусовой. Красивейшие места, уральская Швейцария, относительно девственная и даже дикая природа. Конечно, по нынешним меркам. Выехали после обеда и к вечеру преодолели только часть пути, поэтому заночевали на Висимо-Уткинском заводе. Скромный ужин владельцев удивил местных обывателей - только простокваша и чай. Никаких излишеств.

На следующий день, к обеду, они наконец-то добрались до пристани, где наблюдали впечатляющее действо, настоящее водное шоу - отправку каравана с металлами.
Не спеша возвращаясь в Нижний Тагил, господа осмотрели еще три своих завода.
Их пребывание на Урале продлилось до середины осени.

Аврора Карловна отправила письмо своей сестре, где были такие слова о Нижнем Тагиле: «Туда очень хорошо съездить, но только не быть туда сосланным...».

20 октября 1849 года Николай Васильевич Гоголь из Москвы отписал своей доброй знакомой: «Видел вскользь Андрея Карамзина с супругою, возвратившегося из путешествия по заводам и обширным демидовским землям».

Да, да, и Гоголь - друг семьи Карамзиных! О пребывании Николая Васильевича на вечерах у Карамзиных упоминается во многих источниках, например, в дневнике А.В. Никитенко: « 9 февраля 1853 года. Обедал у А Н. Карамзина. После обеда читаны были неизданные главы «Мертвых душ» Гоголя. Продолжалось ровно пять часов, от семи до двенадцати. Эти пять часов были истинным наслаждением».

Осенью 1853 года Андрей Николаевич Карамзин второй и последний раз посетит Нижний Тагил, на этот раз уже в должности главноуполномоченного.

V. «Новая эра в правлении»

Уральское «всё» Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк тридцать лет спустя, после посещения заводов четой Карамзиных, расспросил старожилов о том, что это были за люди. Их воспоминания он включил в один из своих очерков:

«Из поколения в поколение переходят рассказы о необыкновенной доброте, доступности и простоте этой четы, тем более, что мастеровые не были избалованы в этом отношении владельцами-предшественниками».

«Аврора Карловна умела общаться с народом, была необыкновенно ласкова со всеми и входила во всевозможные мелочи заводского быта.- крестила детей у рабочих, была посаженной матерью на свадьбах, дарила приданное бедным невестам и т.д. По ее инициативе... выдавались пособия по совершенно нечаянным несчастьям, как падеж лошади или коровы...»

«На заводах о нем (об А. Карамзине) сохранилась самая лучшая память как о человеке образованном и крайне гуманном, хотя он и являлся здесь случайным. Его пребывание на заводах является, кажется, лучшей страницей в их истории, по крайней мере, старожилы вспоминают о нем с благоговением, что и понятно, если принять во внимание жестокие заводские порядки крепостного времени».

Карамзины получали на все праздники поздравления от нижнетагильской заводской конторы и неизменно благодарили уральцев. Итак, новый 1854 год...

«Милостивый государь, Павел Николаевич! Присланные Вами поздравительные письма, выражающие чувства любимых нами Тагильцев, доставили нам особое удовольствие. Благодарю вас за оные, как за себя, за жену мою Аврору Карловну, так и за пасынка моего Павла Павловича, я поздравляю вас с наступившим новым годом и желаю вам здоровья и успеха во всех ваших предприятиях. Объявите также благодарность нашу служащим и Тагильцам за их к нам преданность. А. Карамзин».

В Нижнем Тагиле встревожились, когда услышали,что Андрей Николаевич решил пойти на войну. И вновь письмо, на этот раз от управляющего заводами в Санкт-Петербург...

«Назад тому с неделю распространились здесь слухи о поступлении Вашем в военную службу, но я не доверял им и старался отогнать всякую мысль о возможности оставить нас в настоящее время; однако ж, к нашему несчастью, подтвердилось... Конечно, отсутствие Ваше из Санкт-Петербурга для нас очень, очень будет чувствительно, потому что лишает нас пользоваться ближайшими Вашими наставлениями и разрешениями, но меня и всех Тагильцев, смею уверить Вас, утешает одна мысль, что на предстоящем поприще, поприще чести и славы Вы будете стоять в рядах тех воинов, коих во всяком случае, благословлять будет отечество и признательное потомство, и это благословение всех громче отзовется в сердцах горячо любящих вас Тагильцев. Я совершенно уверен, что в настоящую минуту чувства всех Тагильцев, и чувства самые искренние истекают из одного источника - желания Вам в будущем опасном пути особенной защиты и покровительства Божия, и чтобы жизнь Ваша сохранена была, хотя для тех, кто в Вашем благодетельном управлении видел верный залог будущего благоденствия Тагильцев, и они все в этом убеждены и будут молиться о Вашем здоровье и скором благополучном возвращении.

Примите, милостивый государь, уверения в чувствах глубочайшего моего уважения и беспредельной преданности к Вашей особе. Марта 9 дня 1854 года».

Такая любовь «тагильцев» не могла родиться на пустом месте.

Для убедительности хочется привести пару примеров, когда Карамзины сделали все, что было в их силах, чтобы помочь людям...

* * *

В 1775 году Никита Акинфиевич Демидов забил тревогу: разрастающимся тагильским заводам стало уже не хватать воды, которая, как известно, была по тем временам основной силой, приводящей механизмы в движение. С этого времени хозяева заводов каждое лето мучались головной болью: пойдут нынче спасительные дожди или нет. Заводские начальники всех рангов тоже «приносили Богу теплые молитвы о ниспослании дождей». Во время засухи заводовладелец посылал в Тагил ироничный упрек: «Должно быть, мало молили...»

Эту проблему с водой пытались решить, конечно, небескорыстно многие ученые головы российского и иностранного происхождения: составитель атласа горных заводов Урала маркшейдер Грубер А.Е., консультант-практик, бывший профессор Политехнической школы в городе Меце Клод Жозеф Ферри и его соотечественники и коллеги Бержье и Алори... На первый взгляд задача казалась простой: найти способ провести речку Черную в Черноисточинский пруд, являвшийся запасным водоемом для производственных нужд демидовских заводов. Гидротехники, оббегав окрестные леса и досыта покормив голодных комаров, все как один разводили искусанными руками: «Сие невозможно» - речка Черная находилась ниже на несколько аршин пруда.

11 ноября 1841 года на стол управляющего Нижнетагильскими заводами легло письмо от крепостного крестьянина Клементия Константиновича Ушкова. В своем «покорнейшем представлении» он писал, что готов повернуть воды речки Черной в Черноисточинский пруд. Французы не смогли, а он - пожалуйста... В успехе дела доморощенный гидротехник не сомневался, а взамен за услуги просил: «...для исправления сей для заводов полезной цели я, не говоря о себе, но только детям моим - двум сыновьям - Михаилу с женой и детьми и холостому Савве прошу дать от заводов вольную...» Да! - и еще пятнадцать тысяч рублей ассигнациями. На последнем Клементий Константинович не шибко настаивал: вроде, не дадите, ну, и Бог с вами, сам найду денежки, не бедный, чай...

Что, правда, то правда - бедным Ушковский клан не назовешь: все сплошь владельцы мельниц, торговцы хлебом, поставщики провианта, кедровых орехов и прочего добра. ІІо одной из версий имели табун в сотню голов лошадей. Все у Ушковых было, кроме свободы. Получение вольной - вот заветная мечта рода! Без нее - «никакой отлучки с заводов с целью торгового промысла», нет простору...

Невозможно объяснить, как этот мужик, имея за плечами лишь «самоохотную выучку», изучив рельеф местности с помощью длинной черемуховой палки и бурачка, наполовину наполненного водой, нашел такое решение сложнейшей гидротехнической задачи, до которого не могла додуматься ни одна ученая голова.

Нынешние висимские золотоискатели утверждают, что «природный гидротехник» учился общению с водой у их предков, старателей, которые славились умением «тянуть реку» на десятки верст, а если надо - поднять ее в гору.

Поражает спокойная уверенность Ушкова в своей правоте. У самого Клементия Константиновича тоже небедный опыт общения с водой: Ушков «сыздавна возымел умение для заведения... крупчатых мельниц проводить воды канавами и имеет способность насчет отвесов и ловкость изыскания мест, где удобнее проводить воду». Вся жизнь рода Ушковых так или иначе связана с водой, порой даже трагически: первый обозримый предок - дед нашего героя, корневище древа, Иван Федорович утонул в 1762 году.

Несмотря на крайнюю нужду завода в дополнительной подпитке водой и практически бесплатное решение этой полувековой проблемы, проект Ушкова пролежал шесть лет в архиве заводской администрации. А что делать? В России и не такое бывало... Из стола его достал в 1847 году «пан Антоний» - новый главноуполномоченный Нижнетагильских заводов Кожуховский Антон Иванович. Он обещал Авроре Карловне Демидовой вдвое увеличить доходы с заводов, поэтому рьяно искал всяческие к тому возможности. Проект Ушкова понравился ему своей убедительностью и грамотным изложением. Клементий Константинович учел все: не просто топографические и инженерно-геологические особенности местности, но и ожидаемый приток воды после таяния снега в лесах и летних затяжных дождей. Не забыл гидротехник о возмещении ущерба тем крестьянам, по чьим покосам будет прорыт канал. В проекте есть упоминание даже о полезных ископаемых, которые вдруг будут обнаружены при земляных работах: Ушков обещал немедля известить о находке администрацию завода.

Канал начали копать поздней осенью 1847 года, закончили - летом 1849 года. Если сбросить со счета то время, когда уральская земля была скована льдом, работа длилась 8-9 месяцев. Ежедневно перелопачивало землю несколько десятков вольнонаемных работников, в основном жителей близлежащих деревень. Во сколько обошлась «свобода» Ушкову и его семье, никто не знает, известно лишь одно: если бы гидротехнику отказали в воле, он не стал бы рыть канаву и за 50 тысяч рублей.

Заводовладельцы осмотрели канал, который к их приезду был пушен в действие, и нашли его «весьма удовлетворительным, за что Ушкову с семейством объявлена свобода...»
Крепостной гидротехник получил вольную из рѵк самой Авроры Карловны.

* * *
Сибирская одиссея польского революционера Адольфа Янушкевича продлилась двадцать лет. Тобольск, Омск, деревня Желябовка Ишимского уезда... Служба в Омском окружном суде, работа мелким чиновником в канцелярии начальника пограничного управления «сибирскими киргизами», военно¬дипломатическая экспедиция в казахские степи... Встреча с декабристами, такими же ссыльными, как и он. Дружба с А.И. Одоевским.

Возможно, поляк Адольф Янушкевич так бы и остался навеки среди сибирских снегов, если б в 1852 году его брат Евстафий, в свое время благополучно ушедший от царского возмездия, отдыхая в Карлсбаде, не встретился там с Анатолием Демидовым и не замолвил за Адама словечко. Князь Сан-Донато и его новые родственники супруги Карамзины затеяли хлопоты по переводу ссыльного революционера из Омска в Нижний Тагил.

«Еду в Нижний Тагил с радостью, но, откровенно говоря, как в темный лес: никого я там не знаю и не представляю себе, чем я там буду заниматься», - писал Янушкевич матушке перед отъездом.

А вот письмо уже из Нижнего Тагила: «Местоположение города мне показалось необычайно прекрасным; люди, которых мне здесь удалось встретить, воспитанные и цивилизованные... Насколько я полагаю, мне уготовано место библиотекаря практикуемой библиотеки. Таким образом, я буду иметь плату, особенно при моих доходах подольских, более чем удовлетворительную, квартиру, роскошную работу, не подвергающую меня опасности со стороны резкого климата...»

В Тагиле Янушкевич был поставлен перед фактом того, что библиотекарем его поставить не могут, так как не существует самой библиотеки. Книги, очень хорошие и редкие, есть, а библиотеки нет.

Чтобы избавиться от тоски и дурных мыслей, у Адольфа Михайловича было испытанное средство - работа.

Вскоре он нашел применение своим творческим силам. Возле «господского дворца» - здания заводоуправления - стояли сад и заброшенная оранжерея, когда-то устроенные по желанию одного их Демидовых. Адольф Михайлович попросил у заводской администрации в помощь немного людей и в мае взялся за восстановление этого запущенного хозяйства.

Вот отрывок из письма Янушкевича. «Здоровье мое несколько улучшилось, может быть, потому, что все время в движении. С пяти утра до семи вечера бегаю я по саду, назначая разные работы и приглядывая за работниками. Едва на минуту прибегаю к себе, чтобы выпить чаю и съесть обед... Множество дам, девиц и детей навещают меня среди кружащихся в разных направлениях тачек с песком и комьями земли. Мой огород будет, как куколка!»

29 июня в Нижний Тагил приехал французский ученый Ле-Пле, профессор Королевской горной школы в Париже, работавший на владельцев завода по контракту. Янушкевич по указанию Карамзина был приставлен к нему в качестве переводчика. Ле-Пле, оценив садоводческие и прочие таланты польского ссыльного, вскоре не предложил, а скорее приказал ему взять на себя обязанности метеоролога.

О новом своем назначении Янушкевич отправил сообщение на родину: «Недостаточно, что я библиотекарь и начальник сада, но пришлось мне еще быть астрономом! ...Хотя эта область наук мне мало знакома, я должен был подучиться и все-таки взять на себя эту обязанность. Во-первых, она не требует так уж много ума, не боги горшки обжигают; во-вторых, наблюдения мною уже ведутся и включаться в начатое дело легче; и третье, ...библиотеку нужно еще создать, а когда осень, а она уже не за горами, прикажет закрыть сад, я останусь без работы. Вот я и сказал: пусть будет так! От сада до дома всего несколько шагов, а обсерватория лежит прямо под боком моей квартиры!»

В Нижнем Тагиле который уж месяц ждали приезда Андрея Николаевича Карамзина. Его здесь искренне любили и, по словам Янушкевича, понимали, что «от его приезда будет зависеть новая эра в правлении Нижнетагильскими заводами». Наконец гонец из Перми сообщил, что карета «единственного и главного представителя семьи Демидовых... стоит у берегов Камы»...

Янушкевич был приглашен на обед к Карамзину. Умным и тонким, много повидавшим людям было о чем поговорить.

Между главноуполномоченным и помощником библиотекаря складываются едва ли не дружеские отношения. В одном из писем Янушкевича есть такие строки: «Недавно происходила свадьба одного из главных чиновников здешней администрации. Г-н Карамзин был так называемым «посаженным отцом», а я имел честь быть «шафером», т. е. ассистентом невесты и должен был целых полчаса держать над ее головой венец. Господин «отец» дал богатый обед для молодых, на котором присутствовало 70 человек. И я там был, мед-пиво пил...»

В ноябре 1853 года, уезжая из Тагила, Андрей Николаевич на прощанье подарил Янушкевичу набор прекрасных английских бритв и пообещал оказать содействие в возвращении его на родину.

В столице Карамзин не забыл о тагильском узнике. Справка от 10 декабря 1853 года, хранящаяся в архиве третьего отделения, гласит: жандармский полковник «АН. Карамзин, лично убедившись в безукоризненном поведении, отличнейшем образе мыслей и совершенно расстроенном здоровье сосланного в 1832 году... Янушкевича... покорнейше просит... об исходатайствовании ему, Янушкевичу, всемилостивейшего прощения и дозволения возвратиться на родину...»

18 января 1854 года заводское управление получило из Петербурга «Распоряжение», подписанное в предновогодний день Андреем Николаевичем Карамзиным. Было обозначено высокое предназначение библиотеки: «Цель учреждения библиотеки - дать возможность служащим с заводов употреблять с пользою свободное от занятий время в кругу семьи и, наконец, чтобы образовать такое место, в котором бы служащие, читая книги и рассуждая об их разных предметах, могли бы сообщать друт другу по служебной их деятельности свои мнения и познания».

Янушкевич наконец-то вступил на должность помощника библиотекаря. Его фиктивным шефом стал Леон Вейер, попечитель учебных и богоугодных заведений. Он мало вникал в книжные дела - у Вейера и без библиотеки хватало забот, поэтому польский ссыльный в течение трех лет практически заведовал заводской библиотекой.

В 1854 году Анатолий Демидов, видя, как успешно продвигаются дела с систематизацией библиотеки, просит Янушкевича заняться «составлением минералогической, палеонтологической, геологической коллекций, собиранием образцов драгоценных металлов, растений, диких животных, птиц, рыб, словом всего, что в Нижнетагильском округе имеется...»

Отрывок из письма Янушкевича матери: «С половины девятого до половины первого, от 6 до 9, а когда много работы, и до 10 вечера, нахожусь в библиотеке. Плохо было бы, если бы я ошибся и приходил на службу позже, потому что и так уже к тому времени собирается много читателей, ожидающих меня. Особенно с утра я не располагаю ни минутой свободного времени, настоящий «перпетуум мобиле». Радует, что двигатель этот при хорошем исполнении своих функций приносит каждому читателю немалое удовольствие. Если бы видели, в каком я фаворе у местного населения! Особенно его прекрасная половина благодарна мне вдвойне, летом виною тому произведения мое

Повесть «Бедная Лиза», написанная в 1792 году принесла славу выдающемуся русскому литератору, историку Николаю Михайловичу Карамзину. Это произведение во многом стало новаторским. Именно эта книга наряду с написанными чуть ранее «Письмами русского путешественника» открыли эпоху сентиментализма в России.

Read more on Николай Карамзин «Бедная Лиза»...

Карамзин и русский быт Н.М. Карамзин с особой любовью описывает русский быт. Мы узнаем о том, как проходил день боярской дочери, чем за­нимали себя девушки, как развлекались. Описаны некоторые русские обычаи, например, боярин Матвей после обеда регу­лярно спит, причем располагается на дубовой [...]