«Каждый человек неповторим, как целый мир. Никогда не было человека точно такого же и до конца времен не будет. На меня, дитя именно этих родителей, рожденное именно в это время, в этой обстановке, с моим уникальным сочетанием способностей возложена особая задача, и для меня есть моя частица Торы. Все Творение ждет, пока я справлюсь с моей задачей, и мою работу за меня не сделает никто во Вселенной!».

В комментах к прошлому посту многие (визуалы) хвалили вкусную картинку с пальмами и апельсинами. Пользуюсь случаем 1) заявить, что картинка не моя, а просто найденная в сети 2) добавить сюда парную, тоже не мою.

А я продолжаю свою историю.

Тот же вышеупомянутый Женя привел меня на частные курсы иврита, происходившие в квартире его друзей где-то на Киевской ветке. Учителем иврита был друг Жени Антон Носик. Да-да, тот самый. А язык мы учили по Шломо Арци, разбирали песни (как я люблю). «Тиркод, hи амра ли, тиркод...» – ах, сколько шарма харизматическая хрипотца Шломо добавляла к воображаемой прелести моей маленькой теплой родины! Ну и вообще на занятиях скучать не приходилось.

Помимо этих частных уроков, был еще «общественный» ульпан от Сохнута. Система изучения языка с погружением вошла в моду в Союзе всего пару лет назад, а здесь она уже процветала со страшной силой – наши молоденькие учительницы по-русски не знали ни слова. По поводу эффективности этой методики сомневаюсь до сих пор. Имя нашей девочки-преподавательницы – Сигаль – сильно меня удивило. Я-то была уверена, что только фамилия такая бывает. Кстати, теперь проверила: фамилия и женское имя имеют совершенно разное происхождение.

В довершение ко всем аргументам на тему «надо ехать» меня угораздило влюбиться – совершенно по-дурацки и безнадежно. До сих не понимаю, осознавал ли объект моего чувства, какую роль сыграл в моей жизни. Наверное, он считал меня очень-очень хорошим, славным и близким другом – а я страдала, худела, ночами не спала – по ночам мы с товарищем (как родственные души) часами говорили по телефону. В общем, с этой точки зрения тоже надо было ехать – и незамедлительно: пусть товарищ прочувствует сполна, как ему меня не хватает.

Нашу большую алию прозвали «колбасной» – якобы мы ехали за колбасой. От голода, от необходимости простаивать длинные очереди за основными продуктами. Что я сейчас пытаюсь вспомнить: когда же реально начались эти «лихие девяностые» – уже при мне в 90-м, или все-таки позже, после моего отъезда. В Москве с продуктами всегда было намного лучше, чем в провинции, да и папа мой получал ветеранские продуктовые заказы. Помню пустые полки, заставленные трехлитровыми банками с березовым соком, и очереди, конечно, помню – за туалетной бумагой, за шмотками, за мясом... а за хлебом все-таки нет. И талонов на питание в мое время еще не придумали. Так что, по большому счету, я ехала не совсем за колбасой – скорее, за новой жизнью. Ну и занавес этот железный – кто знает, надолго ли его приподняли?

Сами же олимы (репатрианты) любят жаловаться на Сохнут, что охмурял де народ, рассказывал о стране обетованной сказки, не имеющие общего с суровой реальностью. Ну вот лично меня Сохнут напрямую не охмурял – а все как-то опосредованно. Но факт: в воображении рисовалась страна, текущая молоком и медом, и в ней море, пальмы, апельсины на улицах подбирай-не-хочу, и – вот оно главное-то! – к каждому ребенку-олиму приставляют по местному школьнику для шефской помощи, а каждая одинокая девушка легко находит себе если не мужа – то как минимум любовь.

Что еще я знала об Израиле? Фильм «Операция Энтеббе». Роман «Экзодус». Израильская военщина, они же агрессоры – весьма симпатичные и совсем не агрессоры при ближайшем рассмотрении. Шломо Арци и пластинка «Анахну ло нафсик лашир». Это потом уже стали приходить письма от друзей, от родных – и начала складываться какая-то более реальная картина. Хотя и в этой картине вездесущие апельсины занимали символически центральное место. И освещали мое будущее на маленькой теплой родине дружески ровным и ярким оранжевым светом.

За год-два до моего отъезда в Москве уже и выставки израильские появились. Друзья вспомнили в комментах к прошлому посту, что на выставках этих показывали фильмы про Израиль – типа того, что про моего брата. А мне на выставке запомнилось что? Буржуйские полиэтиленовые пакеты, мы еще к ним не привыкли тогда. И вот еду я однажды с таким красивым разноцветным в метро, а напротив двое мужиков, восточного весьма вида. И на меня посматривают, то есть на пакет. Что, спрашивают на английском, пакетик-то израильский? – Ну да, – отвечаю. – А мы как раз оттуда! – Да, что, как? Оказалось, израильские арабы, живут где-то на севере страны, работают на заводе, арабы и евреи вместе… и такую картину дружбы народов нарисовал мой собеседник, что я прям прослезилась. И телефончик дал на тот случай, если я доеду до Израиля. Телефончик вчера нашла в старой записной книжке: 2-4927 Абиби.

И вот 17 января начинается война в Персидском Заливе, Саддам швыряет на Израиль скады – а нам ехать через две недели. Что делать? Шурик говорит: ничего, нестрашно, до Реховота не долетают. Ну и чего уж там сидеть на заборе? Советского гражданства у нас уже нет (его отбирали без вопросов за 700 рублей с человека), работы тоже, вещи проданы или розданы, и только $100 на человека в кармане (это вся валюта, которую разрешали с собой вывезти). Решили не откладывать.

Мне раньше казалось, что я хорошо помню свою отвальную. Когда я написала про нее в 2008 году в ЖЖ, мы только в деталях разошлись с некоторыми участниками. Да, Мирзаян и Бережков были у меня, и я этим страшно гордилась. А тут разбирала старые письма и нашла какое-то совершенно удивительное (от Леши Б.): «От Бережка и особенно его жены Люси тебе большой привет. Они тебя очень помнят, а она мне рассказала, как тебя провожали, и как твой отец вышел к ним весь в орденах, и все ахнули; как Мишка Леонтьев всех потешал, а отец твой ходил между вас весь белый...». Хм. «Мишку Леонтьева» (который до сих пор некоторых потешает) на своей отвальной категорически не помню, хотя теоретически он мог там появиться (в качестве ближайшего друга бывшего мужа Миши). Голову даю на отсечение – тогда он был нормальный, в доску свой, еврейский мальчик... И кто бы мог вообще себе представить, во что этот мальчик превратится через 15-20 лет?

Мы уезжали 31-го января: поездом до Чопа, там пересадка в Будапешт и оттуда уже самолетом Эль-Аля в Тель-Авив. Подруга Маринка запомнила – длинный коридор в нашей квартире, заставленный чемоданами, сумками и прочим барахлом. И кто-то из подружек заметил: «как на дачу уезжаем». Мой французский приятель Дидье отвез нас на машине на Киевский вокзал. Был страшный мороз, и тем трогательнее было увидеть всех моих дорогих друзей, пришедших нас проводить. Больше ничего про тот день не помню, а зато al_silonov рассказывал, что на морозном стекле вагонного окна я нацарапала «Je vous aime». Охотно верю: выпендриться напоследок – святое дело. Да еще и по-французски.

В этот день закончилась моя старая жизнь и началась новая.

Вообще-то я не собиралась уезжать. Я ж тот еще консерватор: прислони меня к теплой стеночке, в руки дай книжечку, в зубы шоколадку, в уши – французскую песню (Щербакова) – и все: буду сидеть и испытывать щастье. В 1989 году счастье умножилось перестройкой: меня пустили во Францию наслаждаться французской песней вживую. Стало возможным читать лекции на эту тему, писать статьи и даже публиковаться в тоненьком, но респектабельном журнале. Не говоря уж о советском режиме, который, казалось, благополучно помер, обещая унести за собой в могилу все связанные с ним неприятные вещи. В общем, жизнь в конце 80-х годов засияла новыми красками.

А с другой стороны, появилась возможность (от всего от этого хорошего) уехать – в Израиль, в Америку. В Америку собрался мой старший брат Шурик с семьей: жена Аня, сын Дима (15 лет) и дочка Тата (5). Давайте и вы тоже, – говорил Шурик. А мы на тот момент представляли собой неполную семью в трех поколениях: мой 77-летний папа, семилетняя дочка Юлька и я. Не факт, что в таком составе нас жаждали видеть в Штатах – помнится, там предпочитали нормальные стандартные семьи. Шурик и Аня даже пытались познакомить меня с каким-то дачным соседом Леней, который тоже собирался в Америку – но что-то там не заладилось с обеих сторон. К тому же вот что удивительно: мне в эту самую Америку совсем даже не хотелось. Она представлялась мне огромным пространством, не то пустынным, не то стеклобетонным, и там царил мир чистогана в общем и одна сплошная коммерция в музыке – в частности. При всем моем антисоветском и андерграундном настрое – с чего бы это, спрашивается? Объяснений придумывается два. Во-первых, в моих французских дискурсах французская некоммерческая песня традиционно противопоставлялась американствующей попсе. Во-вторых, детство, пропитанное советской пропагандой – это вам все-таки не кот начхал: может, и остался там внутри какой-то осадочек. В общем, так или иначе – но пока мы никуда не ехали.

В США уезжали по израильской визе: летели как бы в Израиль (по приглашению от фиктивного родственника) через Рим или Вену, а там переоформлялись в Штаты. Однако скоро это им надоело (похоже, и США, и Израилю) – и Израиль договорился с Америкой, что пора мол и честь знать. Фиг ли вам в Америку, когда у вас родственники в Израиле – к ним и езжайте. Мой брат попал в первые ряды «отказников от Америки» – и таким образом оказался в Израиле. Они улетели из Шереметьево в октябре 1989 года.

Шурик, со свойственным ему тогда оптимизмом, утверждал, что Израиль даже лучше Америки – и всячески это подтверждал в письмах с новой родины. Если точнее, писал в основном Дима. Как вместо привычной картошки класс посылают на сбор апельсинов. И как в стране в середине мая вдруг настала дикая холодрыга: 25 градусов по Цельсию. Он шутил, конечно, и это действительно было смешно.

Шуриковой семье сильно повезло на заре эмиграции. Неисповедимыми путями именно их израильское телевидение выбрало, чтобы снять документальный фильм о типичной семье репатриантов. Так в том фильме и увековечилось, как они собираются, как сдают багаж на таможне. Как машут ручкой в Шереметьево... – нет, этого там нет, это только в моей памяти. И вот они уже в Израиле, учатся в ульпане, делают первые покупки на рынке, идут оформляться в свой первый банк, осваиваются в новой съемной квартире. По следам фильма семью находили коренные израильтяне, не привыкшие еще к массовой алие, всячески опекали и помогали. Некоторые до сих пор дружат с Аней. Ну а для меня эти кадры вообще бесценны: молодые Шурик с Аней (Шурика уже нет в живых), юный обаятельный Димка (на время сделавшийся Даном) и ангельский ребенок Тата. Анины родители тоже еще живы здесь – ну и Израиль, который теперь во многом другая страна. Сохраню тут ссылочки для себя: 1 и 2.

Впрочем, про фильм я тогда не знала – но образ южного рая, населенного приветливыми и радушными людьми, постепенно впечатывался в мозг. А знаки и намеки на то, что надо уезжать, следовали один за другим. Откуда ни возьмись, возникло вдруг общество «Память». Эта славная антисемитская огранизация, среди прочих богоугодных дел, затеяла борьбу против жидо-масонского заговора. И так эта борьба к весне 1990 года обострилась, что поползли слухи о грядущих еврейских погромах. Пришел бывший муж Миша и говорит: уезжайте-ка вы с ребенком от греха подальше – а я уж как-нибудь тут. Надежда Ивановна, мама моей подруги Ирки, обещала, что если что – она спрячет нас в своей квартире (благо по соседству), но все равно как-то было неприятно и прятаться не хотелось. Потом, через много лет возникнут слухи о слухах: якобы, информация о погромах нарочно распространялась Сохнутом в надежде подхлестнуть эмиграцию в Израиль. Можно ли категорически отрицать такую возможность? Ну, вот прямо уж так категорически не стану.

Однажды на улице я встретила подругу Элину. Совершенно случайно. Элина была в новеньком ярком желто-зеленом костюмчике, сшитом, как она объяснила, специально для отъезда на «нашу маленькую теплую родину». Никогда не забуду тот момент: будто что-то переключилось в моей душе. Ну да, конечно! Не в чужую большую холодную Америку, а туда и только туда: на маленькую теплую родину! Наверное, с этой самой минуты и можно отсчитывать сионистский стаж бывшего безродного космополита с французским уклоном.

Кстати, о сионистах вот еще что расскажу. У мамы была давняя и хорошая институтская подруга – Люся Мучник, по окончании мединститута они даже успели вместе послужить на фронте. Наши семьи дружили домами, а мы с Люсиным сыном Самуликом очень славно и познавательно общались. Десятилетний мальчик вдохновенно рассказывал про царей Израилевых и современную историю – а мне было и интересно, и неловко за темноту свою, и даже как-то боязно: запрещенная информация... Вот кто был настоящим сионистом! И Люся таки уехала в Израиль в 1970 году. А друг мой Самулик теперь известный раввин и художник, Шмуэль Мушник.

Возвращаясь к эпитету «теплая» – оно, конечно, мягко было сказано. Я, всегда страдавшая от жары больше всех, с надеждой спрашивала приятеля Женю Дворкина: «Правда, в Израиле не так уж и жарко?». Женя усмехался своей вальяжной усмешечкой и с глубокомысленным видом авторитетно отвешивал: «увы, Наташа, в Израиле жарко». Но когда человеку хочется, он же не внимает предостережениям, да? Забегая вперед, отчитаюсь: от жары я страдала первые два с половиной года, пока мы жили на съемных квартирах без кондиционера: сначала в Реховоте, потом в Рамат-Гане. С тех пор как у меня этот самый кондиционер дома, на работе, в машине и в общественном транспорте, страдания сошли на нет.

На этом месте Шехерезада прерывает свои речи, ибо слишком длинно получается. Продолжение следует.

Бесконечно мудрая и светлая Алёна Станиславовна Долецкая, главный редактор журнала Interview Magazine, дала прекрасное интервью, в котором за неполные 15 минут успели обсудить всё: от финансового кризиса до возложения гвоздик к могиле Сталина.

- Потому что ровно в этот момент мне стало ясно, что потребление ради потребления кончилось. И очередная 185-я белая блузочка, 685-я пара туфелек перестают быть радостными для потребителя.

- Насыщение для русских людей – важная вещь. Мы знаем, что такое испытывать голод. И мы знаем, что такое попытаться этот голод как-то компенсировать.


- Есть глянец для девочек-секретарш. Есть те, кто занял свое место в жизни, – менеджеры, директоры: для них другой глянец. Есть царицы, у которых хорошо сложилось с головой, они хотят чего-то иного. Каждому глянцу свой читатель.

- Я не феминистка. Я просто очень верю в женщин. Я верю в их мощь, талант, цельность, последовательность. Я была бы не против посмотреть на женщину-президента в России.


- Мы и свадьбу Пескова не обозреваем. Это очень скучно.


- Я читала "Поколение Пи" в самолете. И у меня слезы лились. Меня чуть из самолета не вывели, хохотала до потери голоса. А редакторы прочитали и сказали, что им не смешно. 
- Мне хочется, чтобы здесь родилось что-то важное. Чтобы здесь воспитывались люди, которые смогут сделать что-то толковое. Я хочу им смотреть в глаза. Люди, которые уезжают, очень часто меня огорчают. Я верю тем, кто любит создавать.