В каждой тишине свой сюжет... Голосов: 1 Адрес блога: http://maria-kulikova.livejournal.com/ Добавлен: 2011-03-30 11:00:40 блограйдером pinker

Цветочная пыльца

2014-09-06 01:40:18 (читать в оригинале)

Рука Эммануэля не спеша прикоснулась к полотну. Мужчина слегка отдернул ладонь, будто ощутив электрический ток, и вновь дотронулся до шершавой поверхности картины. Провел медленно по линии нарисованных волос, ото лба до самых кончиков. Это были волосы прекрасной девушки. Девушки с холста.
– Я буду звать тебя Жасмин... – Эммануэль накрыл картину тканью и вышел из помещения.
Черноволосый, темноглазый мужчина, на вид около тридцати лет – это и был Эммануэль. Его улыбка дарила радость тем, кто видел ее, но такие моменты бывали редкими, даже очень редкими в последнее время.
В округе все знали Эммануэля как художника. И художника не последней величины. Его талант проявился совсем в юном возрасте. Тогда еще были живы оба его родителя. Однажды, оставшись дома совсем один, семилетний мальчик решил разукрасить кухонный шкаф, так как ему очень не нравилась его обшарпанная и облезлая поверхность. Он взял в руки глину с задней стороны дома, размягчил ее водой в небольшой мисочке, и мазками пальцев обработал все фасады. С одной стороны это выглядело как художественная мазня, с другой стороны смотрелось довольно оригинально. А главное – вид шкафа преобразился настолько, что родители, увидев его, долго не могли поверить в происшедшее.
Эммануэля показали лучшим преподавателям живописи и прикладного искусства в городке. Все без исключения видели в нем яркую искру, многие желали разжечь ее. И лишь один мастер сумел понравиться ребенку.

В темной каморке старинного домика сидел седовласый старик. Перед ним стоял натянутый холст, в нижнем левом углу которого был начертан один лишь символ, незнакомый, но загадочный.
Так как на стук в дверь никто не отвечал, родители ушли искать хозяина в заросший сад. А мальчик, словно знал, где находится художник. Он прошел через прихожую, переступил порог уютной, но бедно обставленной спальни и увидел завешанный темной тканью проход. Эммануэль бесшумно проник в каморку и несколько минут стоял за спиной мастера, боясь дышать.
– Здравствуй, мой маленький друг, – не поворачиваясь к мальчику, сказал старик. – Садись на тот стул. У него нет одной ноги, но удержаться можно, – его голос звучал немного хрипло, но успокаивающе и располагающе.
Эммануэль присел, и, неловко шатаясь, пытался удержать равновесие.
– Что ты видишь на этой картине, мой друг?
– Здесь только холст…
– Нет, посмотри сюда, - старик провел дряблой кистью по верхней части холста, - видишь какое небо и теплые облака…
– Я вижу только холст. Но я могу нарисовать вам небо, если вы хотите.
– Я тоже могу нарисовать, мой друг, – художник убрал руку. – Но важнее не нарисовать, как ты говоришь, а увидеть.
Оба замолчали.
– Смотри сюда. Смотри и не думай ни о чем…
Старик едва коснулся головы мальчика, повернув его к будущей картине. Мальчик и художник просидели в тишине несколько минут, но каждому из них показалось это временем длинной в жизнь.
Старик видел, как плывут облака по синеве небес, задевая остроконечный шпиль старинного собора. Видел птиц, влетающих в его раскрытые окна. Видел, как качаются от легкого ветра ветви ив, касающиеся тонкой глади прозрачной реки. Видел цветущий луг и спящих в тени кустарника белоснежных коз.
Эммануэль очень долго всматривался в серое полотно, долго и, казалось, безуспешно. Он уже решил повернуться к художнику и сказать, что все это глупости. Но в тот же миг на холсте мелькнула золотистая линия. Мальчик дернулся, но продолжил смотреть. Очередная золотистая полоска пробежала от верхнего до нижнего угла полотна. Вдруг этих линий стало настолько много, что перед глазами мальчика образовался бесконечно заплетающийся и расплетающийся клубок солнечных нитей. Через мгновение эти нити расправились, и среди них показалась фигура женщины. Золотыми нитями были ее волосы, длинные, густые, невероятно красивые. Женщина была обнажена, но грудь и бедра от юного взора укрыло волосами…
– Эммануэль! Мальчик мой! Ты здесь? – в каморку ворвалась мама мальчика. Это была миловидная женщина средних лет, одетая просто, но со вкусом. – Ах, простите, мсье! Эммануэль воспитанный ребенок, я не знаю, что на него нашло.
– Мадам, нет причин для беспокойства. У нас уже прошел первый урок.
– Как первый урок? – брови женщины взмыли вверх. – Мы же только-только вас нашли, и то с большим трудом.
– Я показал ему свою начатую работу, и мы кое-что обсудили, – художник по-доброму потеребил волосы на голове Эммануэля. В этот момент мальчик, казалось, пришел в себя и тоже улыбнулся.
– Что ж, тогда это великолепно. Сынок, тебе понравилось первое занятие у мсье Туадура?
– Да, понравилось, – мальчик посмотрел на маму, – я хочу учиться здесь.
– Мсье, слово за вами. Вы первый, о ком наш мальчик заговорил с таким воодушевлением.
Художник хитро улыбнулся.
– Эммануэль – хороший мальчик, – он тронул рукой ребенка за плечо и сказал уже конкретно ему, – завтра в это же время я жду тебя у себя.

Изо дня в день пропадал юный художник у опытного мастера. Из года в год учился простым и сложным вещам. Они писали натюрморты. Выходили далеко в горы, работая над пейзажными зарисовками. Изучали строения и формы листьев пород разных деревьев. Могли подолгу наблюдать движение облаков по небу. Мсье Туадур не жалел на Эммануэля ни времени, ни сил. Мальчик же в ответ не жалел своих способностей и раскрывал талант, как только мог.
Старый художник не возвращался к теме их первой встречи. Мальчик долгое время боялся завести об этом разговор. Так в памяти ребенка осталось лишь приятное воспоминание от прикосновения к прекрасному и недоступному. Время пролетало, как цветочная пыльца…

– Мсье! – закричал с порога Эммануэль, – я принес вам пирог от мамы! Сегодня у меня день рождения!
Старик, шаркая ногами, вышел к ученику.
– Ну, здравствуй, именинник, – он попробовал поднять руку, чтобы по привычке ласково потрепать волосы Эммануэля, но не смог, и просто коснулся его ладони, – сколько же исполнилось тебе, мой друг?
– Ах, мсье! Уже пятнадцать лет! – улыбка юноши сияла солнечным светом.
– Ты уже совсем взрослый, – старик отвел взгляд, – а я уже совсем старый.
– Мсье, ваш возраст – это ваша мудрость.
– Сынок, мой возраст – это моя глупость.
Эммануэль удивленно посмотрел на старого художника.
– Если вы считаете, что совершили глупость, потратив столько сил и времени своей жизни на годы со мной, то я не понимаю, ради чего вы это делали.
– Эммануэль, все не совсем так, – старик взял его под руку. – Пойдем, я кое-что покажу тебе. Оставь пирог …
Юноша придерживал художника под руку, они направились в заросший сад. За садом никто не ухаживал, хотя выглядел он, пусть и одичавшим, но светлым. Разводя в стороны ветви катальпы и павлонии, художники продвигались все глубже и глубже в зелень растительности.
Старик остановился.
– Мальчик мой, ты помнишь, что было на моем холсте, когда ты первый раз пришел ко мне?
– То, что вы мне сказали увидеть тогда?
– Нет, то, что там было в действительности. В левом нижнем углу…
– Мне припоминается, что холст не был совсем чистым, но я не обратил внимания на это.
– Жаль… – старик устало посмотрел сквозь ветви деревьев, – но я покажу тебе.
Впереди показались кованые ворота. Казалось, что пройденное расстояние никак не равно ширине сада художника от забора до забора.
– Пойдем, – старый художник освободился от помощи юноши и открыл незапертые ворота. – Проходи, не бойся.
Впереди Эммануэль увидел аккуратно подстриженный газон, две скамьи с узорчатыми ножками в стиле старины, огромный куст цветущего жасмина и… тот самый холст. Пусть уже не чистый, но это был именно он, без сомнения! На холсте было нарисовано небо, облака, великолепный собор, пасущиеся на лугу белоснежные козы…
– Боже мой… – сорвалось с губ юного художника.
– Смотри, сынок, – старик подвел Эммануэля ближе, – здесь внизу я оставил не закрашенным угол, где начертан тот самый символ, о котором я говорил тебе.
Эммануэль пригляделся. В самом деле, в углу полотна отчетливо проступал символ, напоминающий цветок - круг из переплетающихся лепестков одинаковой формы.
– Что это за цветок?
– Эммануэль… – старик взял его за руку и посмотрел прямо в глаза. – Это цветок жизни, новой жизни…
Старик пошатнулся, и юноша отвел его к скамейке, где оба сели.
– В тот день, я был готов начать новую жизнь. Для этого мне лишь нужно было нарисовать (помнишь, ты так говорил?) то, что я вижу. Полностью закончить картину и, закрыв последними штрихами символ цветка, уйти. Но ты не дал мне этого сделать…
Старик тяжело дышал. Руки от волнения дрожали. На левой скуле задергался нерв.
– Вы можете не рассказывать, если тяжело.
– Нет, друг мой, я должен. Так слушай… Ты не дал мне уйти и нарушил мой покой. Но ты помог мне поделиться моим талантом и умениями с тобой, ты стал мне и сыном, и внуком, и другом. Я вновь радовался жизни, вновь видел свет и ощущал желание дышать! – старик хрипло закашлялся.
Эммануэль начал волноваться.
– Вы сказали что-то про «закрасить символ и уйти»… Картина ваша почти полностью готова, остался лишь этот символ. И если следовать за вашей мыслью, вы собираетесь уйти, но куда? И как, вы и здесь с трудом передвигаетесь…
Старик улыбнулся.
– Друг мой, уйти насовсем. Я уже слишком стар. Я уже отдал тебе себя насколько мог, и мне пора.
– Смерть?
– Да, она близко. Но мне нравится называть ее – новая жизнь.
Эммануэль обнял художника, с трудом сдерживая слезы.
– Я люблю вас, учитель.
– Я тоже люблю тебя, мой мальчик. Ты прекрасный ученик, мой лучший ученик. Я знаю, что ты многого добьешься. Но я хочу поговорить с тобой о нашей первой встрече, пока у меня еще есть некоторое время…
– Да, мсье. Я готов.
– Я не стану спрашивать снова, что ты видел, Эммануэль, но я должен тебе сказать одну вещь. То, что написало тебе твое воображение – это главная картина твоей жизни. Может, главное событие твоей жизни, может, главное явление, - старик вновь закашлялся. – Этот символ – «Цветок жизни» - поможет тебе оживить картину. Но ты сам должен понять, когда придет время. Каждый штрих станет реальностью, каждый блик и каждый мазок кисти. Именно в том варианте, в котором она будет на момент закрытия красками символа цветка, картина войдет в твою жизнь… Станет ли она для тебя разрушением или созиданием – зависит только от тебя.
Рука старика обмякла, и он резко замолчал. Эммануэль встревожился не на шутку, но старик очнулся и резко вдохнул воздух в легкие, отчего кашель лишь усилился.
– Вы пугаете меня, учитель.
– Бойся только самого себя, мой друг, только самого себя. Мне пора. У меня очень мало времени.
Юноша помог старику подняться и подойти к холсту.
– Посмотри еще раз на цветок и запомни его. А теперь… дай я обниму тебя еще раз.
Эммануэль с любовью в ответ крепко обнял старика.
– Мальчик мой, ты можешь остаться, но только за воротами. Побудь рядом, мне будет приятно…
Эммануэль вышел за ворота и остался за спиной мастера. Как в первый день их встречи он боялся дышать и ждал, что же будет дальше.
Художник взял в дрожащую руку кисть, обмакнул ее в палитру, обернулся к Эммануэлю и проговорил одними губами:
– Спасибо тебе…
Последние штрихи мазок за мазком ложились на холст, скрывая все линии загадочного «цветка». Картина ожила. Ожила в одно мгновение. Словно и не было полотна!
Поднялся теплый ветер, срывающий лепестки ароматного жасмина. В самую высь небесного купола впивался острый шпиль необычайной красоты собора. Казалось, звучала музыка. Птицы, резвясь, влетали в раскрытые окна, украшенные мозаикой из цветного стекла. В десятках шагов от художника в тени пышного куста с листьями изумрудных оттенков лежали белоснежные козы. Где-то совсем рядом текла река, доносился ее легкий и нежный шум.
Старый художник словно помолодел! Он отложил кисть и палитру и направился прямо к высоким дверям собора. Он шел, не останавливаясь, не оборачиваясь, он шел в свою новую жизнь.
Все исчезло в один миг, как только за художником закрылись двери. Стих ветер, цветущий куст стоял не шелохнувшись. Палитра и кисти лежали на скамейке, а в самом центре, как и совсем, казалось бы, недавно, стоял натянутый холст. Чистейший холст, грубоватого серого оттенка…
Эммануэль с трудом позволил себе дышать спокойнее. Он вновь вошел в ворота и подошел к холсту. Взял в руки кисть, что только что была в руках учителя, и аккуратно, линия за линией, вывел в левом нижнем углу символ цветка.
– Я еще не готов, – сказал он вслух, – но я помню тебя…

Родителей не стало год спустя. Шестнадцатилетний подросток советом попечителей был отправлен в круглогодичный интернат для одаренных детей. Эммануэль замкнулся в себе, хотя и был прилежным учеником. Его единственным другом стала девушка тринадцати лет, занимающаяся музыкой. Однажды она играла на рояле в пустом зале. Эммануэль, услышав красивую мелодию, подошел совсем близко к дверям, но не решался войти.
Девушка отвлеклась от музицирования.
– Кто здесь? Я не вижу тебя …
– Я художник.
– Эммануэль? – девушка пробежала пальцами по клавишам. – Я слышала о тебе, жаль твоих картин мне не увидеть.
– Да, это я, – Эммануэль вошел в зал, - а ты красиво играешь.
– Это Дебюсси… Мне очень нравится его музыка.
Неловкое молчание натянулось струной между ними. Эммануэль не сдержался первым:
– А тебя как зовут?
– Как цветок… Угадаешь? – уголки губ девушки изогнулись в милой улыбке.
Юноша замер, вспомнив летящие лепестки жасмина в саду учителя.
– Жасмин…
– Ты знал?
– Нет. А может и знал, – юноша глубоко вздохнул.
– Приходи завтра, – тихо проговорила Жасмин, – я снова буду играть.
Эммануэль взглянул на пианистку. Она смотрела на клавиатуру, и ее лица не было видно. Но невероятно красиво выглядели две толстые длинные светлые косы, что спускались по ее спине.
– Хорошо, – ответил молодой художник, – я приду.

Ночь опускалась на городок. В интернате некоторым подросткам разрешалось заниматься по ночам, если тех посещало вдохновение.
Жасмин сидела за роялем. Эммануэль принес тот самый холст с «цветком жизни» в левом нижнем углу.
– Пахнет красками, – заметила девушка, – ты будешь рисовать?
– Да, я хочу писать картину, пока ты играешь.
– Эммануэль, – Жасмин повернулась к юноше и посмотрела сквозь него, – кто учил тебя рисовать?
– У меня был лучший учитель, моя маленькая Жасмин, – Эммануэль держал себя в руках, но какая-то его часть готова была разорвать грудь и разразиться слезами. – Его звали мсье Туадур. В прошлом году его не стало.
– Прости… – Жасмин заиграла печальную мелодию, пробуждая воспоминания художника.

Почти каждую ночь звучала в зале музыка Дебюсси, а полотно Эммануэля покрывалось все новыми и новыми штрихами.
Иногда друзья переставали играть и писать. Они просто говорили. С каждым разом холст становился все ближе к роялю, а музыка звучала все эмоциональнее. Юноша уже не представлял ни дня без встречи с Жасмин. Девушка жила лишь мыслью вновь ощутить запах красок и коснуться клавиш, играя для Эммануэля.

Однажды она опоздала.
– Что случилось, мой милый цветочек?
– Я устала немного, и с трудом проснулась после дневного сна.
Эммануэль обнял девушку.
– Давай устроим перерыв в наших встречах. Моя работа никуда не денется, Дебюсси тоже.
– Нет, это для меня просто необходимо… Прости, что я опоздала.
– Все хорошо, Жасмин, я просто переживал.

В другую ночь она не пришла. Эммануэль подождал около часа. Потом беспокойство взяло верх, и юноша направился в женский корпус.
– Молодой человек, – сиделка на посту остановила художника, – вам сюда нельзя в такое время.
– Скажите мне, где Жасмин.
– Жасмин? А разве она не ушла играть? – сиделка взглянула на юношу. - Ах, это ты, Эммануэль! Пойдем вместе посмотрим в ее комнате. Днем она отдыхала, потом выходила на ужин…
Они приблизились к комнате девушки.
Жасмин спала, но тяжелое дыхание отнюдь не говорило о спокойном сне.
– Жасмин, цветочек мой!
Эммануэль бросился к постели девушки и провел рукой по ее лбу.
– О, боже! У нее жар! Сделайте же что-нибудь!

Каждую ночь и в течение дня, как только позволяли, сидел Эммануэль у изголовья девушки, протирая ей лоб влажным полотенцем. Держал ее за руку, ощущая сумасшедший пульс на запястье. Девушке приносили какие-то снадобья, но ее состояние не улучшалось. Заболели и другие учащиеся. Эммануэля хотели отправить в помещение, где находились здоровые дети, но он отказывался. Видя его привязанность, ему разрешили быть с больной.
На теле Жасмин появилась сыпь, она не вставала, не могла есть и говорить. Она лежала, и ей виделся образ художника, рисующего под музыку Дебюсси. Картины, оживающие в его руках. Клавиши рояля, убегающие из-под пальцев. Летящие нотные листы. Она вспоминала, как была зрячей. Вспоминала, и слезы текли из ее иссушенных болезнью глаз…
– Это тиф.
Для Эммануэля это прозвучало как приговор. И в голове тяжелым пульсом застучало: «Это тиф это тиф это тиф».
– Я хочу, чтобы она жила!
– Эммануэль, все этого хотят. Перетерпи… – сиделка пыталась его успокоить.
– Как вы можете говорить такое?! Что значит «перетерпи»!? Я всех потерял! Я жил только ею! Это просто несправедливо!
Он сел на колени, взял в руки сухую и горячую ладонь Жасмин и зашептал:
– Не уходи, цветочек мой… Не уходи, я не отпускаю тебя. Не отпускаю…
Сиделка ушла. Эммануэль так и уснул, сидя на коленях у постели Жасмин.

Время пролетело, словно цветочная пыльца. Старый художник в завещании передал свой домик в наследство Эммануэлю. И, покинув интернат, юноша поселился в нем. Старый холст с недописанной картиной стоял, укрытый бархатной тканью, в каморке. Каждый день Эммануэль подходил к полотну и с нежностью разглядывал его, но уже девять лет не решался закончить эту работу.
Жил он на заработки от преподавания, иногда продавал свои картины – пейзажи, натюрморты. Особенно его работами восхищались нечастые туристы и гости тихого городка.
– Мсье! Вам письмо!
Эммануэль оторвался от работы и выглянул в окно. Молодой парнишка держал в руках внушительного размера желтоватый конверт.
– Мсье! Вы дома?
Художник встал и отпер дверь.
– Здравствуй, Жорэ. Неужели и до меня доходят письма в этот пасмурный день?
– Да, мсье! – улыбнулся разносчик. – Да еще какие! – и протянул конверт Эммануэлю.
– Держи монетку, – Эммануэль вложил франк в ладонь Жорэ, – и хорошего тебе дня!
Вернувшись в дом, художник сел в кресло и долго не решался развернуть конверт. На вид он был не новым, запах его отдавал чем-то едва уловимым, но до боли знакомым.
Аккуратно разорвав край, Эммануэль приоткрыл конверт. Внутри виднелись нотные листы…
– Жасмин, – выдохнул художник и одним движением раскрыл конверт.
Помимо нот на пол вывалился сложенный прямоугольником листок простой бумаги.
Эммануэль взял листок. Развернул. Вместе с текстом по каморке разнесся запах цветов.
«Эммануэль…
Прости, что ворвалась внезапно. Я знала, что близок мой финал. Но я не могла тебе ничего сказать. Я знала, что пройдет время, и тебе станет легче. Хоть немного легче.
Письмо за меня написала наша сиделка. Она обещала не говорить тебе, надеюсь, так и было. Я попросила не отправлять тебе письмо, пока не пройдет какое-то время, хотя бы несколько лет.
Я не знаю, сколько прошло. Может быть, год, может быть, десять лет. Но я вернулась, пусть ненадолго.
Ты был моим дыханием, Эммануэль. Пусть я совсем ребенок. Мое сердце чувствовало, что ты был ко мне ближе, чем кто-либо. Я, наверное, любила тебя. Нет, я тебя любила…
Если ты бросил картину, продолжи ее ради меня.
Я не могу тебе играть. Я могу отдать тебе свои ноты. Пусть они будут рядом, а музыка пусть звучит в твоей голове. Я знаю, ты помнишь ее, помнишь каждую ноту, что я сыграла тогда.
Эммануэль, я с тобой.
Твоя Жасмин»

Упало из рук художника письмо, рассыпались по полу нотные листы. Один из них лег прямо у его ног. Эммануэль поднял его и прочитал заголовок: «Клод Дебюсси. Девушка с волосами цвета льна».
Больше он не сдерживал своих чувств и слез. Больше не было надобности сдерживать себя. Цветок вновь ожил, раскрылись лепестки, пыльца времени вернула художника из забытья.
В каморке зажглась свеча. С этой ночи двое снова были вместе.

Последний штрих, закрашивающий «цветок жизни». Последний взгляд в прошлое и первый шаг в будущее.
Девушка на холсте приоткрыла веки, ее почти прозрачные голубые глаза приковали взгляд художника. Она неуверенно осмотрелась и остановилась на Эммануэле.
– Мне кажется, я знаю вас уже давно, – словно издалека услышал молодой человек.
– А я уверен, что мы знакомы как минимум вечность.
– Я могу пригласить вас к себе, – проговорила девушка.
– Вы не могли бы подать мне руку?
Эммануэль протянул ладонь к картине. Хрупкие пальцы девушки словно прорвали невидимую завесу, отделяющую реальность от немыслимого, и коснулись его руки. Ее пальцы были теплыми, живыми, настоящими. Кожа – нежной, атласной. Несколько локонов длинных волос золотисто-льняного оттенка выпали через край картины. От нее исходил знакомый аромат белоснежных цветов из заброшенного сада.
– Здравствуй, моя Жасмин.

Художник ушел. На месте картины остался лишь чистый холст, звуки неслышимой музыки и невидимый след цветочной пыльцы.


27 октября 2012г.
(ред. 4.06.2014г.)

---

Уже октябрь

2013-10-03 21:55:00 (читать в оригинале)

Уже октябрь, но цветы ещё не вянут!
А дома пахнет свежеиспеченным хлебом.
На подоконнике два яблока румяных,
И гроздь рябины алой бьёт в окошко слепо.

Уже октябрь… Эх, ночной мороз крепчает.
Чернеют листья, что давно слетели с веток.
И снег с дождём который день – дуэт печали,
Осенний блюз… миг вдохновения поэта!

Уже октябрь. Ветер – нет, уже не мальчик,
Бродяга опытный, свирепо рвущий тучи…
Подсолнух смелый осень весело дурачит,
На сером фоне неба будто солнца лучик!

Уже октябрь? Да… Тепло от печки русской!
Трещат поленья, на коленях дремлет кошка.
Темнеет рано слишком, звезды светят тускло,
И кто-то съел луны кусок огромной ложкой.

1 октября 2013г.

---

Давно не писала по желанию души. Вот родилось вдруг. Приятно даже, что написала не о любви, о которой уже скучно писать. Взрослею, может?

---

Законы

2013-10-03 21:52:45 (читать в оригинале)

Ученье свет, но мрака пелена
От взора постоянно прячет грабли.
И шишка каждая — твоя вина.
И каждый шрам, и слезы все до капли….

Сто тысяч слов сложнейших теорем
Помочь не смогут в выборе банальном.
Тычинки-пестики… И нет проблем!
Но каждый… КАЖДЫЙ раз исход фатальный!

Ученье свет, но что им освещать?
Следы царапин и помады пятна?!
Увы, законам книжным не понять
Законов жизни, часто неприятных.

15 сентября 2013г.

---

Тема конкурса была "Ученье свет", обязательное условие - использовать эту фразу. В финал прошла. Четвертое место.

---

Mein Liebe

2013-10-03 21:50:11 (читать в оригинале)

Уже давно погасли пепельные искры,
Щетина помнит все касанья рук твоих.
Неважно как мы были искренни, но близко
Так никого я не впускал. И в круговых

Поруках я не вижу истинного смысла.
Ты не должна, и я не должен. Все. Конец.
Закрыты ставни, я на баррикады выслан.
Крепчайший щит — стена из брошенных сердец.

Горящий факел — копны рыжих и волнистых,
Остатки длинных цвета ворона крыла…
Да, я последний, я подонок, я нечистый.
И ты не ангел далеко. Но мне мила.

Нет, не держу обид. В прощении — погибель.
Пусть долгий срок потерян, жизнь моя — тебе.
Возьми и ты свой меч, упадшая «Mein Liebe».
Услышь историю мою в своей мольбе.

22 сентября 2013г.

---

Написала на одном дыхании, параллельно читая информацию про баррикады и круговые поруки. Конкурсное стихотворение. вопросы задают странные те, кто критикой занимается, ну да Бог с ними!

---

Звёзды мне

2013-09-10 15:22:33 (читать в оригинале)

Полночь заползла в окно,
Давит душу, треплет сердце.
Может, ты вдруг стал виной
Чая с солью, кофе с перцем?...

Купол неба, звёздный путь,
Манит, манит... Я свободна?
Не могу, забыв, уснуть...
Кто мой враг? Да кто угодно!

Смыслом жизнь наполнив мне,
Вырвав мыслей половину,
Бросил вдруг среди огней
С неба на пол. Камни в спину.

Вот и всё. Конец. Прощай.
Звёзды мне - тебе осколки.
Допивай солёный чай.
И перчёный кофе горький.

10 сентября 2013г.

---

Стихотворение написано тоже на конкурс. Правила - использовать слог "пол" в словах, чтобы он употреблялся и вначале и в середине и в конце слова. Остальное - не важно. Получилось - вот это.