art ma-zaika

Мои стихи: навсегда

 

Я закроюсь однажды навсегда И совсем уж не важно в чём беда Я забью в стены гвозди И закрою замки И считаю по стёклам Капли давней тоски. автор: ma_zaika © Copyright: Мария Бунтарская, 2012 Свидетельство о публикации №11210170108

 

Фото: © Copyright Izumrud Daudova

Выдержки из интереснейшего эссе Вальтера Беньямина, посвященного Москве середины двадцатых годов.
(Фотографии иностранных корресподентов, а также фотографов журналов "Смена" и "Московское строительство")



В Москве есть два-три места, где можно продвигаться без той тактики протискивания и лавирования, которую приходится осваивать в первую неделю (вместе с техникой хождения по льду). Когда входишь в Столешников, можно вздохнуть: здесь можно спокойно останавливаться перед витринами и идти своей дорогой, не включаясь в лавирование, к которому приучил большинство узкий тротуар. В Москве товар везде выпирает из домов, висит на заборах, прислоняется к решетчатым оградам, лежит на мостовых. Через каждые пятьдесят метров стоят женщины с сигаретами, женщины с фруктами, женщины со сладостями. Рядом корзинка с товаром, иногда на маленьких санках. Пестрый шерстяной платок защищает яблоки или апельсины от холода, две штуки — как образец — лежат сверху. Тут же сахарные фигурки, орехи, конфеты. Выглядит так, будто бабушка собрала в доме все, чем можно порадовать внуков.




Кажется, будто город открывается уже на вокзале. Киоски, уличные фонари, кварталы домов кристаллизуются в неповторимые фигуры. Однако все обращается в прах, как только я принимаюсь искать название. Я должен ретироваться... Поначалу не видишь ничего, кроме снега, грязного, уже слежавшегося, и чистого, который потихоньку добавляется. Сразу по прибытии возвращаешься в детство. Ходить по толстому льду, покрывающему эти улицы, надо учиться заново. Хаос домов настолько непроницаем, что воспринимаешь только то, что ошеломляет взор. Транспарант с надписью "Кефир" горит в вечернем полумраке.



Зимняя Москва — тихий город. Тихо работает огромный механизм уличной суетни. Это от снега. Но это и от отсталости транспорта. Автомобильные гудки определяют оркестр большого города. Но в Москве пока немного автомобилей. Они появляются только на свадьбы, погребения и для решения срочных правительственных поручений. Перед кремлевскими воротами стоят под слепящими фонарями часовые в вызывающих охристых меховых тулупах. Над ними поблескивает красная лампа, регулирующая движение через ворота. На белом фоне краски выглядят яркими до предела. Малейший цветной лоскуток начинает пылать на улице. На снегу лежат иллюстрированные книги; китайцы торгуют искусно сделанными бумажными веерами, а еще чаще бумажными змеями в форме экзотических глубоководных рыб.



Необузданная пестрота уличной торговли. Обувной крем и канцелярские принадлежности, платки, кукольные сани, детские качалки, женское белье, птичьи чучела, утюги — все выплескивается на улицу, как если бы все это было не при 25 градусах ниже нуля, а в разгар неаполитанского лета. Долгое время для меня оставался загадкой мужчина с покрытой буквами дощечкой. Я был готов признать в нем гадальщика. Наконец мне удалось увидеть, что он делает. Я наблюдал, как он взял две из своих букв и укрепил их в калошах покупателя — как метку.

Уличная торговля отчасти нелегальна и в этом случае не стремится к огласке. Женщины стоят, держа на соломенной подстилке кусок сырого мяса, курицу, окорок, и предлагают их прохожим. Это незаконные торговки. Они слишком бедны, чтобы заплатить за торговое место, и у них нет времени, чтобы после многих часов ожидания в управлении получить недельную лицензию.

Можно ли еще у немногих прилавков с изображениями святых тайком приобрести те странные иконы, продажа которых была запрещена еще при царизме, не знаю. Я видел богоматерь с тремя руками. Она была полуобнажена. Из пупка растет сформировавшаяся, крепкая рука. Справа и слева две другие, распростерты в благословении. Три руки считаются символом троицы. Была и другая икона богоматери, на которой она была изображена с облаками, выходящими из ее живота, посреди облаков танцует Христос-младенец, держащий в руках скрипку.



Уже среди детей начинается коммунистическая иерархия. Комсомольцы как старшие стоят во главе. У них есть клубы во всех городах, и они являются настоящей подготовленной сменой партии. Дети поменьше становятся — в шесть лет — пионерами. Они тоже объединены в клубы, их гордым знаком отличия является красный галстук. Наконец, октябрятами - или же "волчатами" — называются совсем маленькие дети, с того момента, как могут показать на портрет Ленина.

Нищенство не так агрессивно, как на юге, где навязчивость оборванца все еще выдает остатки жизненной силы. Здесь нищенство — корпорация умирающих. Углы некоторых кварталов заложены тюками тряпья — койками гигантского лазарета "Москва", расположенного под открытым небом. Длинные умоляющие речи обращены к прохожим. Вот нищий, который при появлении человека, как ему кажется, способного что-нибудь дать ему, принимается тихо, протяжно завывать, такое обращение предназначено для иностранцев, не понимающих по-русски. Нищенство потеряло серьезнейшую основу, дурную социальную совесть, открывающую кошельки шире, чем сострадание.



Каждая мысль, каждый день и каждая жизнь существуют здесь словно на лабораторном столе. И словно металл, из которого всеми способами пытаются получить неизвестное вещество, каждый должен быть готов к бесконечным экспериментам. Ни один организм, ни одна организация не может избежать этого процесса. Происходит перегруппировка, перемещение и перестановка служащих на предприятиях, учреждений в зданиях, мебели в квартирах. Новые гражданские церемонии крестин и заключения брака демонстрируются в клубах, словно в лабораториях. Административные правила меняются день ото дня, да и трамвайные остановки блуждают, магазины превращаются в рестораны, а несколько недель спустя - в конторы. Это поразительное экспериментальное состояние — оно называется здесь "ремонт" - касается не только Москвы, это русская черта. В этой доминирующей страсти заключается столько же наивного стремления к хорошему, как и безграничного любопытства и отчаянной удали. Вряд ли что еще сильнее определяет Россию сегодня. Страна день и ночь находится в состоянии мобилизации, впереди всех, разумеется, партия. Пожалуй именно эта безусловная готовность к мобилизации отличает большевика, русского коммуниста от его западных товарищей. Материальная основа его существования настолько ничтожна, что он годами готов в любой момент отправиться в путь. Иначе он бы не справился с этой жизнью. Где еще мыслимо, чтобы заслуженного военного в один прекрасный день назначили руководителем большого государственного театра?

Большевизм ликвидировал частную жизнь. Администрация, политическая жизнь, пресса настолько всемогущи, что для интересов, с ними не связанных, просто нет времени. Нет и места. Квартиры, в которых прежде в пяти-восьми комнатах жила одна семья, вмещают теперь до восьми семей. Через наружную дверь такой квартиры попадаешь в маленький город. А чаще на бивак. Уже в коридоре можно натолкнуться на кровати. Люди выносят существование в этих квартирах, потому что своим образом жизни они отчуждены от него. Они проводят время в конторе, в клубе, на улице. Здесь же расположены только тылы мобильной армии чиновников. Занавески и перегородки, часто лишь до половины высоты комнаты, призваны увеличить число помещений. Ведь каждому гражданину по закону полагается лишь тринадцать квадратных метров жилой площади. Вещи, не обеспеченные коллективной организацией, требуют непропорциональной затраты сил. По этой причине нет "домашнего уюта". Но нет и кафе. Свободная торговля и свободная интеллигенция ликвидированы. Тем самым кафе лишены публики. Для решения всех дел, включая личные, остаются только контора и клуб.



Для каждого московского жителя дни насыщены до предела. Заседания, комиссии каждый час проходят в конторах, клубах, на фабриках; для них часто не хватает места, их проводят в углу шумных редакций, за убранным столом в заводской столовой. Среди этих мероприятий происходит своего рода естественный отбор, они ведут борьбу за существование. Чувство ценности времени отсутствует — несмотря на все попытки "рационализации" - даже в самой столице России. "Время — деньги" — для этого поразительного лозунга на плакатах потребовался авторитет Ленина; настолько чуждо русским такое отношение ко времени. Они растрачивают все. (Можно было бы сказать, что минуты для них —словно опьяняющий напиток, которого им все мало, они хмелеют от времени). Если на улице снимают кино, они забывают, зачем и куда они шли, часами сопровождают съемки и приходят на работу в полном смятении. Основная единица времени — "сейчас". Это значит "тотчас". В зависимости от обстоятельств это слово можно услышать в ответ десять, двадцать, тридцать раз и часами, днями или неделями ждать обещанного.

Если спросить малознакомого человека о самой незначительной пьесе, о не представляющем ничего особенного фильме, в ответ следует обычно стандартная фраза: "У нас говорят..." или: "У нас господствует мнение...". Прежде чем произнести суждение перед посторонними, его десять раз обдумают. Потому что в любой момент партия может мимоходом, неожиданно выразить свою позицию, и никто не хотел бы оказаться дезавуированным. Поскольку лояльные убеждения для большинства если и не единственное благо, но все же единственная гарантия прочих благ, каждый обращается со своим именем и своим голосом так осторожно, что граждане стран с демократической конституцией его не понимают.

Классовое господство подхватило символы, которые служили для характеристики его классового противника. Пожалуй, самый популярный среди них — джаз. То, что в России тоже любят джаз, неудивительно. Но танцевать под эту музыку запрещено. Словно пеструю, ядовитую рептилию его держат, так сказать, за стеклом, и он появляется на сцене разве что как любопытный курьез.



В клубе красноармейцев в Кремле на стене висит карта Европы. Рядом рукоятка. Если ее покрутить, происходит следующее: одна за другой во всех местах, где в течение своей жизни побывал Ленин, загораются маленькие электрические лампочки. В Симбирске, где он родился, в Казани, Петербурге, Женеве, Париже, Кракове, Цюрихе, Москве, вплоть до Горок, места, где он умер. Другие города на карте не отмечены. Контуры на этой рельефной деревянной карте спрямленные, угловатые, схематичные. Жизнь Ленина на ней похожа на колонизаторский поход по Европе. Россия начинает обретать свои очертания для человека из народа. На улице, в снегу сложены штабелями карты РСФСР, предлагаемые уличными торговцами. Мейерхольд использует карту в "Даешь Европу!" — на ней Запад представлен как сложная система русских полуостровов. Географическая карта близка к тому, чтобы стать центром новой русской культовой иконографии, подобно портрету Ленина. Совершенно определенно, что сильное национальное чувство, которое большевизм подарил всем русским в равной степени, придало карте Европы новую актуальность. Люди стремятся обмерять, сравнивать и, возможно, предаваться тому восхищению размерами, в которое впадаешь от одного только взгляда на российскую территорию; можно только настоятельно порекомендовать гражданам разных стран посмотреть на свою страну на карте соседних государств, Германию на карте Польши, Франции, даже Дании; всем же европейцам — взглянуть на свою крошечную страну на карте России — на эту растянутую, нервозную территорию далеко на западе.

То и дело натыкаешься на трамваи, расписанные изображениями предприятий, митингов, красных полков, коммунистических агитаторов. Это подарки, сделанные коллективом какого-нибудь предприятия московскому совету. На трамваях движутся единственные политические плакаты, которые можно увидеть сейчас в Москве. Но они и самые интересные. Потому что такую беспомощную рекламу как здесь, не найдешь нигде. Убогий уровень рекламных изображений — единственное сходство между Парижем и Москвой .Конструктивисты, супрематисты, абстракционисты, поставившие в период военного коммунизма свое искусство на службу революции, давно отстранены от дел. Сегодня от художников требуют лишь банальной ясности.

Кто впервые войдет в русскую классную комнату, в ошеломлении остановится. Ее стены покрыты картинками, рисунками и картонными моделями. Это стены храма, которые дети изо дня в день украшают своими произведениями как подношениями коллективному духу. Красный цвет преобладает; повсюду советские эмблемы и изображения Ленина.
В сотнях тысяч экземпляров по всей России распространен плакат, посвященный введению метрической системы мер, принятой в Европе. Метр, литр, килограмм должны быть выставлены на обозрение в каждой столовой.



Иногда бывает дидактическая театральная постановка в форме судебного процесса. Тогда около трехсот человек, сидящих и стоящих, заполняют задрапированный красным зал до последнего уголка. В нише — бюст Ленина. Процесс проходит на сцене, по краям которой нарисованы представители крестьянства и промышленных рабочих, символизирующих "смычку", единство города и деревни. Только что закончили заслушивать свидетельские показания, слово берет эксперт. У него вместе с ассистентом маленький столик, напротив — столик адвоката, оба торцом к публике. В глубине, обращенный к публике, — стол судьи. Перед ним сидит, одетая в черное, обвиняемая крестьянка и держит в руках толстый сук. Ее обвиняют в знахарстве, приведшем к смерти. Из-за ее ошибочных действий при родах погибла женщина. Аргументация выступающих обрамляет это дело монотонными, простыми ходами мысли. Эксперт дает заключение: смерть роженицы наступила в результате вмешательства знахарки. Адвокат же защищает обвиняемую: отсутствует злой умысел, в деревне плохо обстоит дело с медицинской помощью и санитарным просвещением. Заключительное слово обвиняемой: ничего, такое случалось и раньше. Прокурор требует смертной казни. Затем председатель обращается к присутствующим: есть вопросы? Но на эстраде появляется только один комсомолец и требует беспощадного наказания. Суд удаляется для совещания. После короткого перерыва следует приговор, который выслушивают стоя: два года тюрьмы с учетом смягчающих обстоятельств.



В день смерти Ленина многие появляются с траурными повязками. По всему городу по крайней мере на три дня приспускают флаги. Однако многие флажки с черной повязкой остаются висеть неделю или две. Российский траур по мертвому вождю безусловно не сравнить с поведением других народов в такие дни. Поколение, прошедшее гражданскую войну, стареет, если не от времени, то от испытанного напряжения. Похоже, что стабилизация внесла и в их жизнь спокойствие, порой даже апатию, какие появляются обычно лишь в достаточно преклонном возрасте. Команда стоп, которую партия вдруг дала военному коммунизму, введя НЭП, была серьезнейшим ударом, сбившим с ног многих бойцов партийного движения. Тысячи сдали тогда партбилеты. Известны случаи такого разложения, когда за несколько недель твердые испытанные партийные кадры превращались в растратчиков. Траур по Ленину для большевиков одновременно и траур по героическому коммунизму.

В очередной раз не в ладах с собственным речевым аппаратом от происходящего)
Вчера я спрашивала, как же мне быть с работой? Но ответ я получила настолько ясный и чёткий, что сама не ожидала, эдакий очередной волшебный пендель судьбы.
Мысли про смену работу были вызваны стародавней мечтой найти удалёнку и задолбавшим кое-как сведением концов с концами, которое доводит меня до истерики, когда у тебя остаётся 200 рублей в кармане… Я-то как раз хорошо лажу с бюджетом, но когда тебе в октябре, извините, не выплачена зарплата за август, становится мягко говоря, туго. Хорошо, что кое-какие деньги выплатили с подработки.
Вернемся к озарению. Я не знаю, кто там её ужалил, но издатель была полна решимости устроить разнос именно мне и прямо с утра. Причем первое, что она заявила, что «заканчивай тут в наушниках сидеть» (и вам доброе утро, марьястепановна!). У меня в тот момент явно изменилось выражение лица, потому что на своём веку я в наушниках на работе сидела 1 раз – не так давно. Причем это была попытка сосредоточиться на работе, как ни странно, потому что рядом как всегда что-то выяснял бухгалтер и была какая-то толпа. С другой стороны наушники у меня на столе лежат каждый день, потому что я прихожу с утра и кладу их всегда на одно и то же место на столе. В общем, я прифигела от такого подхода к делу, на что получила «что ты тут глаза такие делаешь?». Далее последовал такой же патетический монолог, который должен был, по её мнению, являть собой образец конструктивной критики. Но мне одновременно было печально и смешно, потому что замечания, почему бумаги не скреплены скрепкой – это повод только, ясен же пень. Далее пошла тяжёлая артиллерия, потому что мне сообщили, что я её постоянно раздражаю (ну приехали, что называется!..). Тем, что я до сих пор не прониклась темой (трагедия, друзья), и поэтому подхожу к работе формально, конечно, никто не отрицает, что я исполнительная (и всё делаю по работе – вот же придраться-то не к чему, зараза). Пока она это вещала, среди потоков изобретательных ругательств в моей голове проплывали картины – а как это – «проникнуться». За ЭТУ зп ночевать в редакции? Эту зп, которая, а кстати, где она?) а ее же ещё не выдали. Или может быть подучиться у некоторых из соседнего кабинета грамотно подлизывать задок? Что надо от меня этим людям? И добило меня – «либо надо интересоваться тем, что мы тут по делу говорим, либо идти вон свои ирландские танцы танцевать» (я думала, как бы не заулыбаться, а то такой сильный аргумент в пользу мотивации работы. А потом подумала – а не обуела ли ты, старая?). Но ничего не сказала, разговор проходил в торжественной тишине, раздираемой тираническим фальцетом, усугубленным «раздражающей» мимикой моего лица.
Ну вот, что это, как самый чёткий ответ на поставленный вопрос. Надо сваливать.

Мне очень нравится это состояние – мир, покой, мягкая улыбка, мне хочется быть милой и говорить доброе. Хочется такого тепла-тепла. Но боюсь, что в условиях вечной мерзлоты это нереально. Неделя прошла под знаком холода.


Вчера. Вчера пили травяной чай на прохладной веранде, и разговор был таким же прохладным. Я так теряюсь, когда в ответ на милое поведение получаю какое-то море снобизма (как норма поведения, как мизантропия или как самоутверждение – что это вообще?). Сначала я замолкаю.
В эти моменты я слышу ветер в себе. Пронзительно холодный, метущийся, он замедляет ход сердца, морозит пальцы до температуры льда, глаза стекленеют. Примерно так я чувствую, когда при живом общении с кем-либо, мне становится одиноко. Потом я начинаю вести себя неестественно, потому что пытаюсь инстинктивно защищаться от человека, который может доставить боль (прячусь в раковину), начинаю выпускать через фразу саркастические замечания, делать вид, что мне всё равно на происходящее. Дурацкое соревнование в острословии, подогреваемое чувством самолюбия.
Да не хочу я показывать насколько я умна и аргументировать что-то. Мне хочется пить этот травяной чай, закрывая глаза, чтобы ярче почувствовать приятный пряный аромат, хочу рассказать о Максе, об отражении фонарей в этом пруде… Но вместо этого я должна доказывать, что достойна сей аудиенции и терпеть замечания про то, что из другого города (кстати, первый раз сталкиваюсь с этим в М) и закончила пед (бл******).
Я так растерялась, что забыла поблагодарить за травяной чай и орешки:( И поволоклась в метро с чувством какой-то ужасной тоски. Ну какого черта?

Сегодня. Сегодня, чтобы пятничная жизнь мёдом не казалась в очередной раз выслушала хамство от секретарши нашего заведения (вот это точно норма поведения), которая выбешивает меня давно. Я бы, конечно, подумала, что она меня не взлюбила, но боюсь, она так со всеми разговаривает. Кроме начальства, разумеется. Там она источает потоки мёда, конечно же.
Ну вообще это называется бытовое хамство. И это напрочь убивает моё мечтательное созерцательное расположение к миру.
Сегодня не сдержалась и сделала ей замечание, теперь ненависть и всяческое говно от неё мне обеспечено)
И опять же – я теряюсь. Я совершенно не знаю, что сказать на неприкрытую невоспитанность. У меня обычно реакция в двух видах – либо я молчу, быстро удаляюсь, потом проникаюсь идеей всепрощения и жалости к обделённым умом, либо у меня теряется контроль и я могу сказать или сделать какой-нибудь пиз*ц. Ну, например, как-то раз я получила оскорбление во время того, как у меня находился в руке стакан сока. Через секунду содержимое стакана оказалось на обидчике. Как меня не убили потом – загадка)))
Короче, я в полном замешательстве.

Недавно смотрела великолепный фильм «Detachment». Главный герой сказал:

«Большинство людей страдает нехваткой самосознания. Запомни это, вступая во взрослую жизнь. Ты будешь встречать таких людей, сколько бы лет тебе ни было».

Верно ведь.

Не так давно Zardazan и DrNona уже поднимали такую интересную тему, как литература и еда. Ну а я перед написанием этого поста, долго думала, куда бы его определить? В конце концов, "еда" победила. Но, если быть честной, то все началось с фильма.

Ссылки в тему:
Литературные рецепты
Литературные рецепты. Суп Эсава
Тост за обжор
Птичка, ты не рыбка

Дальше