Со вчерашнего обеда болею носом, горлом и чихаю безостановочно. Пломбир, увы, как прежде, в этот раз не помог. Работа в ужасе, но великодушно приказала: Не смей приходить! (но с маленькой поправкой - до пятницы), семья оказалась добрее и терпимее: кроме жаркого чая, жгучих припарок, ингаляций и насильно одетых на меня кусючих шерстью носков, великодушно предложила на сегодня ко мне приставить сиделку старшеньким или младшеньким – только выбери. Отказала. Добрые они, конечно, но очень наивные люди, совсем ничего не понимают в простуде моей, которая не освобождением, а предложением в одиночестве завершить ряд дел.

Лежалицей с утреца, наконец-то, опрокинула буквами в себя "Лестницу Якова" Улицкой. Дико злилась. Нет, не на Улицкую, а на фотоаппарат, который до сих пор в ремонте. Жутко хотелось встать резко с постели и втихаря ото всех отравиться фотографировать, пусть и с насморком, то, что Улицкая текстом про дореволюционный Киев жутким образом в тексте налажала-переврала. В первую очередь дом Якова Осецкого по Кузнечной, 23 (ага, дом сохранился до наших дней) и улицу жительства Маруси Кернс – Мариинско-Благовещенскую. Во вторую очередь хотелось взять в руки «Киевские типы» Куприна, и, зачитав вслух, настучать автору ими по голове про Провалье, и про другие топонимы, вооружившись известным всем киевскими записями про те дни Паустовского, Булгакова, Эренбурга. (Заметьте - это еще я к газете "Киевлянин" не отсылала. А надо бы!)

Но, потом выдохнула: А стоит ли! Не смотря на свое отрешение от текстов когда-то любимого автора, того автора, который своей Медеей так глубоко на перешейке столетий в меня вошел не только буковками, но и нитями-судьбами ее героев, проник, сплел и оплел… в общем, после прочтения "Лестницы Якова" осталось субъективным одно: Люся, зачем так неуклюже врешь? Даже страсть к большим деньгам, выложенным грантом, не стоят такой спешки, такой насмешки над историей киевских евреев.

Короче: ври, Люся, но не перевирай! Странно, забавно, но сегодня я от тебя чешусь. Чешусь дико. По телу то ли экзема, то ли аллергический дерматит на тебя и тобой перевернутые образы, перевратые буквами письма Якова, попытку высосать из еврейской халабуды букв чистый смысл. 

Вот ты пишешь: "С этой минуты и началась та новая жизнь, по которой она так долго томилась."

Моя жизнь, таки, с этой минуты началась (когда я перевернула последнюю страницу романа), но, вряд ли, он или я по друг другу томились.

Старшенький отмаяковал, что фотокамеру починили, она ко мне едет-едет. По такому случаю не грех поделиться последним прочтенным, душу радующим.

«Когда ушли из дома люди, его покинули мыши, потом крысы. За плинтусами оказалось великое множество битого стекла: им затыкали щели, борясь с грызунами. А глубже, под полом и даже под печами, лежали пожелтевшие куриные косточки, которые все сто лет жизни дома мыши уволакивали к себе в подполье. И вспоминалась "яростная мышь", описанная М. Булгаковым в романе «Белая гвардия», досаждавшая «домохозяину».

<…>

«Под полом на первом этаже обнаружились порожние бутылки: узкогорлая «рейнская» старинного фасона и толстенная, с сильно втянутым коническим донышком – от настоящего французского  шампанского вина с полуистлевшей этикеткой, на которой угадывалась корона, девиз на ленте и слова «COMTE’F,deCA…CHAMPAGNE»

(Это были воспоминания Д. Малакова - инженера-строителя, краеведа, волей то ли судьбы, то ли судьбины, оказавшемся в группе тех, кто исследовал и создавал в Городе в 1989-1991 гг. мемориальный дом-музей Мастера по адресу Андреевский спуск, 13)

Солнце спозаранку льется через край, холод из души отступает. Вот что значит вовремя поколдовать зелененьким. Надену туфли цвета мха, накручу на шею шарфик, да и пойду гуляти. И не просто так, а тропами Булгаковскими, по следам героев "Белой гвардии". Давно собиралась, а тут и случай подоспел -- весна пришла, солнце дали. 

Гостиница "Франсуа", "Салон мадам Анжу", конфетница "Маркиза", Малопровальная, погреб "Замок Тамары"... ох, сколько музыки в этих словах!

"Под тенью гортензий тарелочка с синими узорами, несколько ломтиков колбасы, масло в прозрачной масленке, в сухарнице пила-фраже и белый продолговатый хлеб. Прекрасно можно было бы закусить и выпить чайку, если б не все эти мрачные обстоятельства..."