Вика отложила дневник. Тонкая сигарета P&C, тлевшая меж её пальцев, сгорела к самому фильтру, и она положила гаснущий окурок в пепельницу. Спать ещё рано, но очень хочется. В холодильнике она нашла крабовые палочки и полбутылки пива. Поесть, а потом можно идти. Ха, поесть! Жрать нечего, хоть шаром покати, но она привыкла утолять голод пивом отчима и крабовыми палочками, которые водились в холодильнике всегда, ну, или почти всегда.
Мать сегодня опять не вернулась домой, но Грише уже давно на это плевать. Единственное, что ещё радует его в этой жизни, — это любая жидкость, в которой содержание спирта выше трёх оборотов. Странная пара. Она не любила мать, а на отчима просто ложила: его женщины уже не интересуют и он к ней не лезет, что само по себе неплохо. Да и интересуйся он сексом, полез ли бы он к Вике, а?
Пиво было мерзким. Однажды Гриша (она всегда называла отчима по имени) урвал где-то пять бутылок «Гротверга». Она тогда стояла и давилась слюной, когда он вливал в себя уже третью бутылку. Всё вылакает гад, поняла она, и ей захотелось плакать от обиды. Но Гриша поднял на неё свои печальные глаза и всё понял. Да ведь и не дурак же он, понимает, пожалуй, куда «уходит» ночами его пиво. Он всё понял и перевёл свой печальный, почти собачий взгляд на оставшиеся бутылки. Ему было жалко. Вике тоже было бы жалко, и тем сильнее было её удивление, когда Гриша протянул ей одну бутылку. Протянул, воровато озираясь, не зайдет ли щас её мамочка. «Ночью только, а не сейчас, — сказал он, и она ещё раз убедилась в том, насколько боится он её родительницу, — И бутылку выкинешь, да?» Она никогда не забудет ему его тогдашнюю щедрость. Жаль, что не сказала тогда спасибо, а лишь юркнула, прижав заветную бутылку к груди, в соседнюю комнату.
Господи, какое это было пиво!!! Она плакала от удовольствия и жадности, она готова была убить себя за эти быстрые глотки, как будто и не она вовсе пила это пиво, а кто-то другой пил с ней на пару, стремясь обделить сжавшуюся в комок на грязном балконе Вику, но это была она, и обделяла она сама себя, хотя как сказать обделяла… «Где-то здесь должна быть логика, но я её теряю», ха-ха. После этого ей нравилось говорить себе, когда очередная Гришина бутылка становилась содержимым её желудка, что то, что она пьет, — говно. Вот «Гротверг», мать его, да! А это…
Гриша храпел так, что было слышно на всю квартиру. Вика, с бутылкой в руке и крабами в зубах, вышла на балкон. Ела и пила она жадно, то и дело кашляя, подавившись «едой». Потом нервно курила.
Майская ночь пахла зеленью и цветами. Тёплая ночь большой луны, на которую всегда хочется выть по-собачьи, закинув вверх голову и протяжно-протяжно, во всю глотку. Фонари ещё горели и было ещё слишком рано, но собираться нужно сейчас. Или не успеть. Переодеться, взять сумку, сделать грёбаный макияж и — вперёд! Вика, как всегда в такие ночи, курила слишком нервно, быстрее обычного, давясь ментольным дымом, как несколько минут назад дешёвым пивом. Пора! И к чёрту какую-то там логику!
Его пальцы завязли в её густых волосах, их лица были близко, и она улыбнулась ему, мягко и призывно. А потом их губы встретились, и она почувствовала дрожь его тела и тяжёлые удары сердца в его груди. Он пил её губы с почти Викиной пивной жадностью, и она едва смогла отстраниться. Она улыбнулась ему ещё раз, но уже успокаивающе: мол, не всё сразу. Он улыбнулся ей в ответ, белозубо и нежно, как улыбается лишь любящий и лишь тому, кого любит. Их руки были сплетены, а ночной ветерок трепал их волосы. Они простояли целую вечность, глядя в глаза друг другу, и он снова поцеловал её. Тело к телу, губы в губы, сердце в сердце, двое, ставшие почти одним целым у одного из тысяч подъездов города. Счастливые? Пожалуй. И когда они были в секунде-другой от страшного мига разрываемых объятий, —
Вика сказала: «Добро пожаловать в мир Равенства, сволочи!»
Её палец, так учил её когда-то отец-собровец, плавно лёг на курок, и две головы, лежавшие на перекрестии прицела, взорвались, так и не поняв, что же произошло. Двух — одним выстрелом. Вика была прирождённым снайпером.
Они так и упали, не разжимая объятий, у его крутой машины, двое влюблённых, прощавшихся у одного из тысяч подъездов глупого города, а Вика сложила винтовку, перекинула сумку через плечо, и, стирая с лица, обезображенного ещё в раннем детстве страшным ожогом, остатки своего боевого макияжа, начала спуск с крыши по пожарной лестнице…
Рассказ для сайта Otstraxa.su
