Май опомнился и вспомнил, что он -- главный на репетиции лета. Погоды сегодня с самого утра любовные, ветерок нежный, солнце ласковое, птицы поют заливисто, таволга оделась невестой в белую пену цветочных кружев, стоит в сочной траве горделиво, каштаны-великаны засыпают все вокруг конфетти из бледно-розового цвета. Вода в реке чистая, невозможно прозрачная, кипит у берега мелкой рыбой, а на глубине -- с моста видно -- у самого дня повисли большие кабаны жереха, стоят, что купцы после удачной ярмарки, животами качаются. 

С утра сегодня тихо и благостно, ни шума, ни крика, народ после буйных праздников всласть отсыпается, только очумелые от весеннего клева рыбаки на берегу, сонные собачники на зеленых тропах, да первые пляжники, высыпавшие на прохладный песок редкими кучками и тянущие к солнцу бледные после зимы, как картофельные отростки, свои руки-ноги -- напитываются, набираются золотой живительной силы солнца.

Я же сегодня на спортивной площадке была атакована босым говорливым переростком-дуриком в нелепом одеянии, ему было жутко интересно, что и как, и хотел, почему-то именно от меня, все о физкультуре узнать. Только дома, обнаружив на себе майку шиворот-навыворот, поняла, почему ко мне пристал -- он во мне родную душу признал.

Ох, май, от тебя так легко сойти с ума!

... май мой и только мой -- это я так тихо в себя кричу. Май, ночь, за окном дождь стеной, а птицы, просыпаясь, поют, поют, поют...

А я вместе с ними. Жить весной, слышать весну, чувствовать весну, отмывать себя от черного и скверного холода зимнего -- это такое неимоверное счастье, каждый год праздником который десяток лет.

Некоторые, правда, любят осень. Я бы, может быть, тоже ее полюбила, со временем, лет так через пятьдесят, полюбила бы искренне и взаправду, невитиевато,  вместе с морщинами, скрипучими суставами, немыми и глухими адресами, по которым ни писем, ни звонков, ни приветов. Может быть...

Хотя,  нет! Нам, детям января, один лишь токсикозный май люб. В нем тюльпаны с бахромой, пахнущие по-настоящему живой землей, а в небеса мы вот всегда успеем вознестись.

Субботу мы с псом Сёмой, как водится, начали с похода к селянам. После ночного дождика природе свежо и вольно, изумрудная трава колосится, вишни, яблони, груши, сирень и прочие цветики, обрызганные росой душистой, отплясывают над Городом лихой чардаш, буйствуют вовсю, как в последний раз.

На базаре, наконец-то, запахло разнотравьем, настоящим, свежим с грядки, все, как я люблю. Принесла домой мешок петрушки, кинзы, укропа, щавеля и шпината, прихватила розовощекой редиски, теперь у меня на кухне настоящий май. Традиционно взяла творога у молочницы Ларисы, без него жизнь скучна, да прихватила последней тыквы -- наварю ее вареньем с апельсинами, а то что-то за эту зиму все мои, не такие уж и малые запасы, разлетелись до остатков. 

Из юннатского. Зацвел грецкий орех.

Бабы на базаре секрет рассказали: если кто сорвет и сохранит первый цвет ореха, то будет ему на Ивана Купала счастье в виде клада. Не сорвала, счастье у меня и так есть -- свое, живое и подвижное, а чужого груза мне на надо.

По возвращению домой пошла читать про грецкий орех, нашла миленькую легенду.

Дочь греческого царя Кария была возлюбленной бога Диониса, но случилось несчастье и девушка умерла. Тогда Дионис превратил ее в ореховое дерево, а Артемида принесла печальную весть Карию и повелела построить храм в свою честь. Колонны храма сделали из деревьев в форме молодой женщины и назвали кариатидами, то есть нимфами грецкого ореха. (с)

У нас тут пусть и не Греция, но свои прелестницы с грудью тугой, как грецкий орех, тоже имеются. Отец "киевского ренессанса" Андрей Кондратьевич Краусс, похоже, довольно неплохо знал в них толк. 

К слову, в продолжение темы лечебных спиртовых настоек моей бабушки. Лечебной настойкой номер два у нее был зеленый грецкий орех, лекарство имело ограничения 16+ и выдавалось дозировано по ореху всем страждущим красивым названием, но чертовски неуправляемым, как любовь, патологическим состоянием "диарея".

Нет, конечно, не одежда красит человека, но юбка-клеш в горох, струящаяся по ногам вешними водами, делает доброе настроение. А, если на грудь еще и тельняшку, а на шею шарф в якорях, то женщина из ледокола неожиданно превращается в легкий прогулочный катерок. В которые веки позволила себе в пятницу, самый сумасбродный, сумасшедший день рабочей недели, побыть немного легкокрылой прожигательницей жизни: не спеша дышать весной и просыпающимся от стужи и морока Городом. А всего лишь просто взяла и пошла на каблуках в одно место по делу ногами. 

Липки, мои любимые Липки, не смотря на все катаклизмы цивилизации, все так же прекрасны. Прошила их крупным стежком сквозь родные подворотни и старые уютные дворики (пятнадцать лет на карете в этом районе -- это не стаж, это -- жизнь). Еле сдержалась, чтобы в очередном дворе не упасть на скамейку, отключить телефоны и пропасть, забраться с ножками на шею головокружительного запахами братца-апреля и вознестись на нем вверх, наконец-то, поцеловать зеленый пух растрепанных головок старых лип, припасть губами к чистой синеве небес и пить, пить, пить жадно, как заблудившийся путник в пустыне, что не веря себе, неожиданно находит оазис.

Давно приметила, как давно и смирилась, со свойством своей натуры -- мимикрией. Если место, человек мне люб, я не зависимо от себя, практически неконтролируемо, приобретаю его черты, будь то интонация в голосе, какие-то привычные, угадываемые с первого раза, жесты, если место, то во мне проходящие мимо читают, чуть ли на лбу, "местная", и спрашивают, конечно, про адрес, топоним. Этот раз тоже не стал исключением. Два иностранца, хорошо говорящие и читающие по-русски, совсем растерялись в легком несоответствии символов-букв в адресе по улице Шелковичная-Шовковична. Стояли, как истуканы, перед этим 7-а и не могли никак разобраться, то это или не то, и все им было невдомек, что такие у нас тут особенности украинского перевода: шелк -- это шовк, Банковая - это Банкова, Липская -- это Липська, а вот весна у нас на два народа одна, пусть и звучит в транскрипции немного по-разному.

А сегодня утром на выгуле пса Семёна, пока он метил территорию, приметила, что груши расцвели. И так завсегда бывает: один занят делом -- метит территорию, колет лед ледоколом, а другой -- живет, просто и невитиевато без всех этих "прогнуть мир под себя".