rus.ruvr.ru/images/static/i...rm_ukr.jpg

Современые украинцы не автохтоны Украины…

 

 

Вся пропаганда нынешних «свидомых и щирых» украинских националистов держится на простейших тезисах: украинцы были всегда, украинцы жили на Украине всегда, их предки говорили не на древнерусском, а на «древнеукраинском» языке (Я не буду комментировать ахинею о мове от которой  произошли все остальные языки, о народе от которого происходят все остальные племена, нации и народы, о Христе не из Галилеи, а из Галиччины….это все область деятельности врачей, а не людей вне психоневрологических клиник…вообще настоящая свобода мысли возможна только в пустой голове и, в конце - концов, « дурак- это не отсутствие ума, это такой ум»).

  О названии Украина не писал только ленивый, поэтому я только вскользь упомяну, что «Украина, украйна» испокон веков означало в русском языке окраину чего-то большего, целого.    В исторической географии русских земель название Украина появляется без этнографической привязки. Это – южная окраина русского мира, граничащая со степью, с «Диким полем», где уже начинался мир кочевых народов. В указанном значении данное слово появляется в письменных документах с XII века.

В документах XV столетия мы находим, например, «Рязанскую Украйну» на южных рубежах соответствующего княжества. Под 1517 годом в Новгородской летописи записано, как крымские татары приходили воевать московского «великого князя украйны под Тулу». Чернигово-Северская земля, входившая в состав Московского государства с конца XV до начала XVII века, была для него «юго-западной украйной»*. Большая часть современной Украины, с конца XIV столетия находившаяся в составе сначала Литовского великого княжества, а потом Речи Посполитой, была в этом государстве «южной украйной». Постепенно это название начинает применяться без прилагательного. Но о том, что это «украйна» именно русской земли, «украинцы» того времени не забывали. Богдан Хмельницкий был гетманом русским украинским , и этим титулом подписывал свои договора с поляками – первые документы, фиксирующие существование украинской государственности: она появляется в истории с именем Руси. Тщетны попытки доказать иное происхождение название Украина, связать его со словом «краина» в значении «край, страна». Даже в этом случае все равно совершенно прозрачно указание на периферию, восприятие этих земель как части чего-то более крупного. 

 Теперь поговорим о происхождении украинцев и русских. (я буду употреблять слова раса, темный, светлый, высокий не с точки зрения, кто хуже или лучше, а только с целью указать на происхождение того или иного народа. Для меня всегда было аксиомой, что важен не цвет кожи, глаз, не рост или форма черепа, а только серое мозговое вещество внутри последнего). Начнем с происхождения славян вообще…    

Изучая палеоантропологические материалы конца I тысячелетия до новой эры и начала I тысячелетия новой эры, исследователи смогли нащупать те группы древнего населения Европы, на базе которых образовалась славянская ветвь европейцев. Оказалось, что прародина славян находилась на стыке североевропеоидной, длинноголовой, светлопигментированной расы и другой расы - южноевропеоидной, круглоголовой, темнопигментированной.

Северные группы примыкали к Висле и побережью Балтийского моря, к Прибалтике. Южные же группы, вобравшие в себя некоторые скифские группы Восточной Европы и даже до-скифские элементы, возможно, кельтов, образовали пласт более или менее однородного населения, который тянулся по левобережью Дуная вплоть до Причерноморских степей. Данные археологии четко показывают, что славянская этноязыковая общность образовалась на основе разных племен, что она не восходит к какому-то одному племени.

Словом, праславяне не отличались ни чистотой расы, ни единством физического типа. И потому изначально в пределах обитания славян не наблюдается однородности антропологического типа. И тем не менее по комплексу антропологических показателей славяне четко отличались от большинства своих соседей - германцев, угро-финнов, народов Северного Кавказа и кочевых племен, приходивших из-за Урала.

В первой половине I тысячелетия новой эры славяне обнаруживают себя как обширное сообщество в Центральной и Восточной Европе. Оно не могло возникнуть быстротечно. "Существование антропологической общности славян в средние века свидетельствует о длительном периоде контакта представителей северной и южной ветви европеоидов, предшествовавшем образованию этой общности", - заключает Алексеева.

Что же объединяло эти многочисленные племенные группы, разбросанные на огромных пространствах, нередко отделенные друг от друга иными этническими группами и обитавшие в весьма разных условиях?

Вероятнее всего, это был язык, точнее - группа близкородственных диалектов. В первой половине I тысячелетия новой эры на их основе возник общеславянский язык, который сообщал чувство единства или родства значительной массе населения. К тому же вместе с языком эта масса усваивает общие идеологические взгляды, верования, обряды, элементы культуры. Позже - синхронно с миграциями славян - этот язык разделился на группы южнославянских, западных и восточных языков, сохраняющих заметное сходство и спустя полторы тысячи лет.

В середине I тысячелетия новой эры славянская общность распадается, и отдельные племена порознь и в разные времена начинают движение за пределы прежних своих территорий - на юг, запад и восток.**

Переселение славян на восток, в лесную и лесостепную зоны было процессом сложным и многоактным. Расселение осуществлялось не одновременно и из разных этнических регионов славянского мира.

Как представляется сейчас, наиболее ранним этапом того процесса был массовый приток населения на Среднюю Волгу и в верховья Оки в конце IV века. Это было следствием бегства населения из более юго-западных районов в результате гуннского погрома 376 года. 

Движение славян на восток осуществлялось сложными путями. Расселение племен и родовых групп в северной полосе - Новгород, Псков, верховья Днепра и Волги, междуречье Волги и Оки - происходило в основном за счет северной ветви прежней славянской общности. Поэтому здесь появляется значительная масса населения длинноголового и светлопигментированного. В южной полосе на восток, на Днепр и за Днепр, двигалось по преимуществу население южного типа с берегов Дуная, из Центральной Европы и с Карпат. Но и в этом процессе происходило перемешивание северных и южных элементов. "В Восточную Европу переселились с запада не северные и не южные европеоиды, а, если можно так выразиться, их конгломерат, в котором удельный вес исходных компонентов мог быть различен" (Алексеева).

 По данным палеоантропологии, основой этногенеза украинцев стали племена тиверцев, уличей и древлян, предки которых продвинулись на территорию современной Украины с территорий современной Молдавии и Румынии.

 Антские племена и их потомки - хорваты, уличи и тиверцы, - нужно полагать, заложили основу собственно украинских говоров. В XIX столетии известный историк М.П. Погодин, сопоставляя язык летописей Киева, Новгорода, Владимира и Ростова, пришел к выводу, что в домонгольский период язык основных центров Руси был единым, что и неудивительно, если учесть потоки переселенцев и с севера на юг и с юга на север. Этот вывод был подтвержден всеми крупными русскими лингвистами и иностранными славистами, указавших в то же время на расхождение наречий***. Расхождение же наречий сам Погодин объяснял тем, что коренное население Киевщины было смыто или уничтожено монголо-татарами в XIII веке, а позднее из Прикарпатья пришло население, говорившее на ином диалекте. Вполне убедительное объяснение встретило яростное противодействие идеологов нарождавшегося украинского национализма. По их убеждению, Киев не был центром единой древнерусской народности, а только центром малоросов-украинцев (примерно на этих же позициях стоит и современный украинский национализм). И когда  малороссийский историк И. Левицкий в 1876 году в соответствии с источниками заключил, что «после татарского нашествия Украина стала пустынею», то все его друзья – украинофилы накинулись на него, требуя отказа от этих выводов. (В самом деле как это, Нечуй – Левицкий – живой классик украинской литературы, может приходить к таким идеям, немедленно необходимо отречься от фактов если факты противоречат «национальной» идее. К чести И. Левицкого – он на это не пошел.).   

Украинцы несомненно близкородственны великороссам.. Но вместе с тем в целом они не являются прямыми потомками основного населения Киевской Руси и, тем более, его главного племени, жившего в районе Киева, – полян. Об этом догадывался ещё историк М,П, Погодин в середине ХIX века, который по описанию спасшегося летописца, очевидца ужасного разрушения и апокалиптического пожара Киева в 1240 году, понял, что город и его население, а также жители всего этого региона были уничтожены и рассеяны татаро-монголами, после чего Киев не существовал пару столетий. Однако подтверждение этому дали лишь исследования археологов и антропологов в 60-е годы ХХ столетия. По свидетельству археологов, сделавших раскопки в Киеве, выяснилось, что культурные слои, то есть слои земли, в которых находят следы жизни людей, почти полностью обрываются на территории Киева, когда доходят до уровня ХIII-XV веков, а потом опять возобновляются. Таким образом, в течение 200-250 лет на месте Киева после фактического геноцида его населения люди почти не жили: археологи обнаружили только остатки редких хижин на месте великого города. А раз не существовал, не восстанавливался центр страны – Киев, значит, и окружавшая его территория, лишённая густых лесов, дающих беженцам укрытие от татаро-монголов, охотившихся на людей для угона их в рабство, была в запустении. Восстановлен Киев был гораздо позже уже новым народом и под властью поляков. Массовое исчезновение населения в Киевской Руси после погрома подтвердил в книге «Путешествие в Монголию» и средневековый итальянский миссионер-путешественник Джованни да Плано Карпини, который отправился в 1245 году (то есть всего спустя 5 лет после гибели Киева) из Лиона в Монголию в ставку великого хана по поручению папы Иннокентия IV как глава дипломатической миссии. Путешествие проходило через опустошённую Русь, через Волгу и далее вдоль берегов Аральского моря, по долине Сыр-Дарьи к Семиречью и вдоль склонов Монгольского Алтая. Повсюду в пути по Киевской Руси на безлюдных просторах путешественник видел груды человеческих костей... Крупнейший советский учёный-антрополог и антирасист В.П. Алексеев в книге «Человеческие расы» в те же 60-е годы писал, что раскопки древних могильников полян показали сильное несходство их черепов с черепами современных жителей Киевщины. Черепа полян более тонкостенные, средних размеров, как у северных великороссов, а черепа современных центральных украинцев массивные, крупные, то есть такие же, как у жителей Карпат, Словакии, Чехии что еще раз подтвердило мнение, что украинцы ближе в расовом отношении к чехам, румынам, восточным венграм, чем полякам и северным русским****. Учёный подтвердил мнение историков (например, М, Погодина, И.Левицкого, В. Ключевского), что часть киевских славян спаслась и бежала к Карпатам и в Польшу, расселившись до самого Кракова (где в XIV появились даже православные храмы), а другая – на север вплоть до Архангельска. Таким образом, напрашивается вывод, что значительная часть Киевской Руси, её срединная часть, была опустошена врагом и обезлюдела на долгий срок: славяне не решались на покинутой земле селиться до тех пор, пока там разгуливали отряды татаро-монголов. И лишь когда Орда ослабла, окраинное население Киевской Руси, особенно из Галичины (вместе с потомками киевских беженцев), которое, видимо, и в древности имело диалектные языковые отличия от киевской метрополии, стало от границ Польши в массовом порядке переселяться на пустующие плодородные земли, где встретило лишь остатки прежнего населения. Потомки беженцев считали свой язык русским, хотя и изрядно заполоненным полонизмами. Это подтверждается и своеобразной культурой украинцев, и их исторической памятью: в то время как у Белого моря память потомков беглых славян с Киевской Руси сохранила сказания («старины», названные позже «былинами») о киевских князьях и героях, украинский фольклор («думы») содержит только память о Карпатах и о подвигах казаков в их героической борьбе против поляков и крымскихтатар, в их сказках появились польские ксендзы, польские паны, которых облапошивает малороссиянин (которого, потом в 20 веке насильственно переименовали украинцем) крестьянин. О Киевской Руси и её князьях нет ничего в украинском фольклоре, так как, хотя основная, прикарпатская часть предков украинцев и была под властью киевских князей (и то не всегда) и называлась руськими или русинами (как нынешние «карпатороссы»), она обитала далеко от Киева у границ Польши и не имела представления о том, что там происходило при дворе Владимира Красное Солнышко и т. п. Переселение, разумеется, могло происходить только при гарантии безопасности, которую давало польское войско. Вместе с войском на новые земли прибыли и польские магнаты, которые получили от польского короля огромные латифундии на будущей Украине, то есть Окраине Польши, а переселенцы – будущие украинцы стали их холопами до 17 века (до освободительной войны во главе с Богданом Хмельницким)*****, а на западе страны и до 18-го. Впрочем и после раздела Польши, польские паны на Украине, присягнувшие на верность российскому императору, продолжали держать их  в крепостном состоянии до освобождения их Александром II.  

 Если сопоставлять восточно-славянские народы по комплексу физических признаков, то, по мнению Т. Алексеевой, русские и украинцы в целом могут быть противопоставлены друг другу. Русские более длинноголовы, узколицы, светлоглазы, часто обладают светлыми волосами и тяготеют к североевропеоидному типу. Украинцы более круглоголовы, широколицы, имеют темную пигментацию глаз и волос и тяготеют к южноевропеоидному типу. Белорусы же при подобном сопоставлении оказываются либо среди русских групп, либо на границе контакта между русскими и украинцами   

   Все эти факты четко говорят, что русские имеют законное право считать себя коренным народом Украины не менее чем, собственно, украинцы, особенно учитывая, что население Новороссии , Крыма и Слободжанщины составилось из жителей, в большей части, коренной России и эти земли вошли в УССР без учета мнения населения как тогда в 20-е годы так и в 1991году.

Референдум ведь проводился о статусе Украины в составе СССР и тогдашние руководители Украины ни словечком не обмолвились, что речь идет о распаде страны, а не о наделении её, т.е. Украины,  более обширными полномочиями в составе союзного государства(тогда они еще боялись реакции населения).

 *Прямые потомки  Великих князей Черниговских, кн. Волконские, верой правдой служили вначале русским, а затем и российским государям.

**Желающим подробнее изучить миграции славян предлагаю книгу С. В. Алексеева «Славянская Европа VII- VIII вв.»

***Понятие малороссийского наречия как языка,  Российской Академией в 1906 году было, под влиянием революционных событий, узаконено, что ли, большинством в один голос (кн. Волконский « Правда истории и ….)

****Это ехидно подметил О. Бузина в своей книге «Тайная история Украины- Руси»

*****Может, Хмельницкий присоединил к России украинцев и Украину? Вот цитата из его речи на Перяславской раде: «Вот уже шесть лет живем мы без государя, в беспрестанных бронях и кровопролитиях с гонителями и врагами нашими, хотящими искоренить церковь божию, дабы имя русское не помянулось в земле нашей, что уже очень нам наскучило…» А где же живут люди, носящие «имя русское»? Еще цитата: «Это великий государь. Царь христианский, сжалившись над нестерпимым озлоблением православной церкви в нашей Малой России, шестилетних наших молений не презревши, теперь милостивое царское сердце к нам склонивши…» А Малой она звалась не по величине, хотя Хмельницкий и присоединил тогда только 10% от территории нынешней Украины. Именно отсюда, с Киева, с Малой Руси начиналась та Русь, которая потом стала Великой: «Киев – мать городов Русских». Потому-то она и Малая, что изначальная, а вовсе не в целях уничижения, как это преподносят наши измученные комплексом неполноценности национал-шовинисты. В Польше, например, есть регион, именуемый Малой Польшей – и его жителей это не волнует. Россия,едва начавшая оправляться от последствий  Смуты, не желала ввязываться в войну даже с целью присоединения и защиты от геноцида родственного народа польскими панами. В 1652 и 1653 гг. великие и полномочные послы бояре и князья Б. Репнин и Ф. Волконский убеждали короля Я. Казимира и «панов Раду» соблюдать права «Польской украйны». На что получили высокомерный ответ: «Лишь тогда мы помиримся с рабами своими, отвечала Речь Посполита, когда им на шеи свои сабли положим!».

Рекомендую просмотреть следующие источники: 

http://wap.slavanthro.borda.ru  

http://www.znanie-sila.ru/online/issue_642html

http://lib.crimea.ua/avt.lan./student/book5/part2/p2_10.html 

В. Алексеев « В поисках предков»

Я. Бутаков «Проект Русь-Украина»

А. Никитин «Костры на берегах».  

Е. Чистякова… «Да будет потомкам явлено…»

 

В заглавии картина К. Васильева (Константин Великоросс) " Илья Муромец освобождает узников"

http://www.zarusskiy.org/russ/2009/09/28/ukraittsy/

Читай сначала Богдан Хмельницкий. и За веру и волю!

Переговоры с Хмельницким стали для Польши лишь ширмой для подготовки к удару. Сейм санкционировал созыв королем посполитого рушенья. Ну а параллельно возник план физически устранить Богдана и протащить на его место более сговорчивого лидера. Для этого подослали шляхтича Смярковского. Однако и контрразведка Хмельницкого не дремала. Когда Смярковский стал организовывать заговор в окружении гетмана, его разоблачили и казнили. Узнав, что этот вариант сорвался, Ян Казимир разослал первый виц (приказ) о созыве ополчения (по закону их требовалось разослать три). Но Вишневецкий еще раньше начал собирать шляхту Русского воеводства (так называлась Западная Украина). Его отряды вторглись на Украину. А гетман Литовский Радзивилл пошел по Белоруссии, отбил у повстанцев Пинск, Туров, Брест, Мозырь, Бобруйск.


Тогда и Хмельницкий издал универсал: «Все, кто в Бога верит, чернь и козаки, собирайтеся в козацкие громады». 31 мая 1649 г. он выступил на войну. На этот раз к нему присоединился крымский хан Ислам-Гирей со всей ордой — Тугай-бей вернулся из прошлых походов почти без потерь и с огромной добычей. В июне авангард казаков, Брацлавский полк Данилы Нечая, потрепал у Меджибожа отряды Фирлея и Лянцкоронского. Они отступили к крепости Збараж. Туда же подтянулись части Вишневецкого, Заславского, Корецкого, Остророга. Когда подошел Хмельницкий с ханом и начал атаковать, многие готовы были бежать, но энергичный Вишневецкий удержал шляхту. Поляки построили укрепленный лагерь и изготовились держаться до подхода главных сил.

Да вот только дисциплина в Польше оставляла желать лучшего. Посполитое рушенье собиралось вяло. Поэтому Ян Казимир двигался с остановками — в Люблине, в Замостье. Ждал, не подтянется ли шляхта, проигнорировавшая призыв. Хотя под Збаражем положение ухудшалось. Казаки окружили лагерь, возвели вокруг валы выше, чем у поляков, втащили на них пушки и простреливали расположение врага. Потом начали придвигать свои земляные укрепления все ближе к панским. Поляки вынуждены были внутри оборонительного пояса строить еще один. А казаки, привычные к работе, копали неустанно, придвигали вал еще ближе. Полякам приходилось отступать, насыпать новые внутренние кольца, и они стеснились на совсем узком пятачке. У них кончались продукты, поели собак и кошек. В отчаянии слали гонцов к королю — один сумел пробраться, доставил письмо Фирлея о том, что пороха осталось на 6 дней, а еды нет совсем и близка катастрофа.

Тогда Ян Казимир пошел к Збаражу с теми силами, что успел собрать. Объявил о низложении Хмельницкого, назначив за его голову 10 тыс. злотых, а сдавшимся обещал милость и назначил казачьим гетманом перебежчика Забуского. Однако Хмельницкий узнал о приближении короля. Оставил под Збаражем пеших казаков и крестьян, а сам с конницей и татарами пошел навстречу и устроил засаду под Зборовом, в оврагах по берегам р. Стрыпа. Долина была болотистой, а недавно прошли сильные дожди и смыли переправы. Дорога превратилась в месиво грязи. Ян Казимир распорядился наладить мосты, но когда 5 августа начал переправляться, и войско разделилось, из густого тумана обрушились казаки и татары. Возникла паника, телеги и пушки вязли в грязи, создавая пробки. Поляки побежали. Король метался со знаменем в руках, хватал под уздцы коней, кричал: «Не покидайте меня, панове, не покидайте отчизны, памятуйте славу предков ваших». Но, как, доносил посол Кунаков: «Королевского войска поляки и короля видев и его королевские слова слыша, на бой против казаков и против татар никто не поехал, и хоронились в возы свои, а иные под возы, в попоны завиваясь. И король де, ходя пеш, тех панят и шляхту из возов и из-под возов порол на бой палашом».

Побоище прервала ночь, хотя исход был очевиден. Ян Казимир и сам надумал бежать, однако Оссолинский подсказал иной выход: «Единственное средство спасения — отлучить татар от казаков». Ян Казимир отправил его к хану, и канцлер заключил сепаратный мир, согласившись дать 200 тыс. талеров, внести невыплаченную дань за прошлые годы. Был и секретный пункт, разрешавший хану на обратном пути польские (т.е. украинские) «городы и уезды повоевать». Крушения Польши Ислам-Гирей не желал — ему было выгоднее сохранить у соседей неустойчивое равновесие, чтобы самому выступать арбитром. Он вызвал Хмельницкого и потребовал заключить мир, угрожая при отказе повернуть оружие против казаков.

Едва рассвело, битва возобновилась. Сломив остатки сопротивления, казаки пробились к ставке короля, он едва не попал в плен. Но под нажимом Ислам-Гирея уже спешно подписывался договор. Хмельницкий ворвался на коне в ряды атакующих и крикнул: «Згода!», прекратив рубку. По Зборовскому договору реестр казаков увеличивался до 40 тыс., Киевское, Брацлавское и Черниговское воеводства приобрели автономию — все руководящие посты там передавались православным, запрещалось размещение коронных войск, въезд иезуитов и евреев. И казаки говорили: «Отак, ляше, по Случь наше!» Киевскому митрополиту предоставлялось право заседать в сенате, при его участии сейм должен был решить вопрос об унии, восстановлении православных церквей и возврате их собственности.

Правда, многим украинцам примирение вылезло боком — татары по пути в Крым разоряли села и местечки, угнав тысячи людей. На Хмельницкого посыпались упреки, пошли слухи, что он сам расплатился таким образом с союзниками. Поляки же издали о кампании две реляции: для рассылки внутри страны и для других государств. В обеих битвы под Збаражем и Зборовом изображались блестящими победами, вынудившими казаков к миру. Но шляхта выразила бурное негодование — особенно та, что в войну отсиживалась по поместьям. Дескать, раз по реляциям победили, то почему согласились на условия, унизительные для «польской чести»? Бушевали и те, чьи поместья располагались на Украине. На сейме стали кричать, что договор недействителен — его, мол, заключил «здрайца» (изменник) Оссолинский. Королю грозили рокошем (мятежом). Вмешался и Рим. Католическая церковь предложила 150 тыс. на продолжение войны.

Но... неожиданно подала голос Россия. В сентябре в Москву поехало посольство Чеклинского, чтобы добиться для нового короля подтверждения Поляновского мира. Его вдруг отправили назад «без дела» (без ответа). А на сейм прибыл русский посол Григорий Кунаков, которому были даны разведывательные инструкции. Требовалось узнать, «нет ли на короля рокошу», где находятся магнаты и даны ли им имения взамен утраченных, прочен ли мир с казаками, каково состояние польской армии? А также уточнить, каковы отношения Польши с Австрией, Трансильванией, Крымом, Швецией, Турцией. И Кунаков доносил об обстановке на сейме: «Такова де злово несогласия и во всех людех ужасти николи в Польше и в Литве не бывало». Ну а кроме разведки посол учинил скандал по поводу «умаления чести» царя. Мол, «даже помыслить непристойно и страшно», что «радные паны» в своей грамоте хотели написать сперва своего короля, потом архиепископа гнезненского, а уже третьим Алексея Михайловича. Да и сам царь в ответе на письмо Яна Казимира резко выговорил королю, что тот «непристойно» назвал покойного Владислава «великим светилом христианства, просветившим весь свет», поскольку есть «одно светило всему, праведное солнце — Христос». А по канонам тогдашней европейской дипломатии «умаление чести» было отнюдь не мелочью. Полякам стало ясно, что Россия ищет повод для ссоры.

Украина тоже прислала на сейм делегацию во главе с полковником Несторенко и митрополитом Косовым. Причем Хмельницкий, зная о соглашательской позиции Косова, напутствовал его довольно круто: «Ты, отче митрополите, если в тех наших речах заданных не будешь стоять на ляхов и на что новое изволите над нашу волю, то, конечно, будешь в Днепре». Делегация объявила, что до утверждения договора панов не пустят в их украинские имения. А Кунаков тут же вошел в альянс с Несторенко, демонстрируя с ним секретные переговоры. Поляки запаниковали и поспешили отправить дипломата обратно в Москву. Но хитрый Кунаков еще и подсуетился накупить в Варшаве книг с оскорбительными выпадами в адрес России и царя — в Польше таких издавалось не меньше, чем на нынешнем Западе гадостей о русских.

Демонстрации Москвы подтолкнули сейм все же утвердить Зборовский договор. Хотя и «без внесения в сеймовую конституцию» — таким образом, сохранялась возможность отменить его. И договор на самом-то деле не удовлетворил ни одну из сторон. Паны считали его позорным и не скрывали, что нарушат при удобном случае. Впрочем, сразу нарушили — Киевского митрополита в сенат так и не пустили. Зато требовали, чтобы Хмельницкий выполнил свои обязательства, оставил 40 тыс. реестровых казаков, а остальных вернул в «хлопское» состояние и допустил в поместья хозяев. Но если в прошлых мятежах такой реестр показался бы казакам пределом мечтаний, то теперь поднялась вся Украины. А получалось, что человеческие права обретут всего 40 тыс.

В декабре, когда к Хмельницкому прибыли царские послы Богданов и Неронов, гетман уверенно заявил им — новая война будет. Правда, со своей стороны он пытался соблюдать видимость выполнения договора. В Киеве казнил 20 казаков за убийство шляхтича и издал универсал, обязавший всех, не записанных в реестр, повиноваться законным хозяевам под страхом смерти. Но к его универсалу поляки тут же присоединили королевский — объявивший, что в случае бунтов их будут совместно усмирять коронное и казачье войско. На Украине это вызвало шквал возмущения. Брацлавский полковник Нечай отказался повиноваться универсалам, был мятеж в Киеве. Причину Хмельницкий прекрасно понимал. Как и то, что Варшава снова надеется расколоть повстанческое движение, после чего и его голова на плечах не задержится. И он шел на хитрости. В свой, гетманский, реестр вместо 40 вписал 50 тыс. И добавил еще один, как бы для персонального войска сына Тимоша — 20 тыс. Кроме того, придумал новое правило, что «наймиты» казака тоже должны пользоваться казачьими вольностями. Тем не менее, рада, созванная в Переяславле для утверждения реестра, прошла чрезвычайно бурно. Да и поляки таких нововведений, разумеется, никогда не утвердили бы.

И мир стал нарушаться почти сразу. В поместья возвращались владельцы. Магнаты осторожничали, посылали на свои земли мелких шляхтичей. Встречали их враждебно, выгоняли. Крестьяне объявляли себя казаками, отказывались от податей и повинностей. Некоторые хозяева приезжали с отрядами слуг, начинали наводить «порядок» порками и виселицами. В ответ вспыхнули восстания на Волыни, Брацлавщине. Забурлило Запорожье. Правительство взывало к Хмельницкому насчет обещанного усмирения. Но он эти обращения игнорировал. Ведь если бы он даже и захотел помочь полякам против собственного народа, то тут же потерял бы опору в массах — что и требовалось панам.

Однако и повстанческая анархия его не устраивала. И чтобы взять ее под контроль, Хмельницкий провел серьезную реформу, фактически создав на Украине новое государственное устройство. Страну он разделил на 16 полков — это были не только военные, а и административные единицы, которые в мирное время управлялись полковниками, а в военное выставляли войсковые части. Столицей гетманства стал не Киев, а Чигирин — Киев был центром духовенства, торгового сословия, а Чигирин — казачества. Хмельницкий ввел единые налоги с хозяйств и промыслов, пошлины на ввоз иноземных товаров, кроме военных. Оружие закупалось везде, где можно. Налаживалось и его изготовление на месте.

Вокруг Украины завязался сложнейший дипломатический узел, в котором сплелись интересы России, Польши, Турции, Крыма, Венгрии, Швеции, Рима. Турецкий султан был готов на все, лишь бы не возобновились казачьи нападения. Выражал готовность принять Украину под свою протекцию, слал приказы в Крым «не обращать очей и ушей своих к Польше». Но Ислам-Гирей вел собственную политику. Для него главной была возможность совершать набеги на соседей и получать добычу. А сближение Украины с Москвой создавало угрозу для таких предприятий. Мало того, погромив и ослабив Польшу, подтвердив свое право на дань, хан вынашивал планы напасть на Россию. Направил послов в Польшу и в Швецию с предложениями о совместном ударе на «московитов». Рассчитывал привлечь и казаков, чтобы заодно поссорить их с русскими. Ну а полякам и папе, чтобы раздавить Украину, требовалось оторвать ее от Турции, Крыма и России. С этой целью в Чигирине появился священник Вимина, якобы посол Венеции, а на самом деле — Ватикана, взявшийся уговаривать Хмельницкого начать войну с Портой. Но гетман быстро раскусил дипломата, поводил за нос и отправил ни с чем. С другой стороны, Варшава вела интенсивные пересылки с ханом, подталкивая его к выступлению против Москвы, пропустила через свою территорию татарское посольство в Швецию для антироссийских переговоров.

Чего же добивался сам Хмельницкий? Очевидно, его устроило бы автономное государственное образование наподобие Молдавии или Валахии, которые в данный период вообще непонятно от кого зависели, поляки считали их своими вассалами, турки — своими. Но вассалитет оставался чисто номинальным. И несмотря на просьбы к царю о подданстве, похоже, что где-то до Зборова гетман еще надеялся на возможность подобной автономии без формального разрыва с Польшей. Но чем дальше, тем отчётливее понимал, что это нереально. И стал целенаправленно ориентироваться на автономию под властью царя. Подобные примеры у него тоже были перед глазами — сохранивший самоуправление Дон, княжества Северного Кавказа. Позиция украинского народа также не была единой. Изрядная часть старшины и киевского духовенства предпочли бы остаться в составе Польши — если их уравняют в правах с польской верхушкой. А вот рядовых крестьян и горожан «свободы» власть имущих, наоборот, не прельщали. Поэтому для них оказывались предпочтительнее российские порядки. Без всякой автономии, а с сильной властью царя, ограждающей подданных от самоуправства местных начальников. Наконец, как и в любой гражданской войне, выделился слой разбуянившейся вольницы, для которой главное было погулять и пограбить, и заведомо враждебной установлению любого порядка — для таких оптимальным было продолжение смуты.

И все же, несмотря на разброд, политическая линия клонилась к сближению с Россией. Без этого было уже невозможно. Военное разорение и уход в войско крестьян создали угрозу голода. Выручила Москва, разрешив по дешевке покупать продовольствие, а то и поставляя бесплатно. Путивльский воевода Плещеев доносил царю, что местным жителям продуктов уже самим не хватает, поскольку из Севска, Комарицкой волости, Рыльска «весь хлеб пошол в Литовскую сторону». О том же сообщали из Белгорода. И Хмельницкий выражал Неронову горячую благодарность за то, что «государева милость к нему и ко всему Запорожскому Войску большая, и в хлебе недород... велел их в такое злое время прокормить и... многие души от смерти его царского величества жалованием учинились свободны и с голоду не померли».

Продолжались поставки оружия, пороха. И мощная дипломатическая поддержка. Весной 1650 г. в Варшаву пожаловали послы братья Пушкины. С ходу объявившие, что поляки нарушили «вечное докончанье», то бишь мирный договор 1634 г. Нарушили тем, что пишут царский титул с пропусками и ошибками. «Великий государь изволит гневаться на вас, поляков, за нарушение крестного целования. При вечных и докончанных грамотах мирных постановлено было, чтобы титул царского величества писался с большим страхом и без малейшего пропуска, а вы этого не соблюдаете». Поляки пробовали возражать, что нарушения допущены не в государственных документах, а в переписке частных лиц, и... попались на удочку. Послы развели руками — вот и казните этих лиц. И назвали Вишневецкого, Потоцкого, Калиновского.

Но это были еще цветочки. Дальше послы предъявили те самые книги, которые купил в Варшаве Кунаков, и заявили: «Его царское величество требует, чтобы все бесчестные книги были собраны и сожжены в присутствии панов, чтобы не только слагатели их, но и содержатели типографий, где они были напечатаны, наборщики и печатники, а также владельцы маетностей, где находились типографии, были казнены смертию». Уж конечно же, в Посольском приказе сидели люди далеко не наивные и знали польские законы о «свободах» печати (подчеркнем — «свободах» односторонних, с жесткой цензурой, поскольку антикатолическая и антипольская литература и ее авторы сурово преследовались). Но и в сенате сидели люди не наивные. Придирки они восприняли именно так, как рассчитывала Москва: русские готовы к войне и ищут ее.

Панов это привело в шок. Юлили так и эдак, объясняя, что за действия частных лиц правительство не отвечает, что казнить за это по польским законам не положено. Уговаривали, что разбирательство «бесчестных книг и преследование их сочинителей не только не произведет уменьшение, но прибавит оскорбления его царскому величеству». Послы упорно стояли на своем. А потом вдруг выдали новый фортель. Согласились — хорошо, можно и миром поладить. Если вернете Смоленск и прочие города и уплатите 500 тыс. злотых. А не хотите — значит разрыв «вечного докончанья». Вдобавок в Варшаву прибыло украинское посольство Богдановича-Зарудного, и Пушкины напоказ завязали с ним интенсивные контакты. Поляки вспомнили о «классовой солидарности», убеждали, что «лучше ведаться с панами, чем с мужиками». Уламывали не помогать мятежникам, «чтобы глядя на нас, самим избежать подобной опасности». Разрыва все-таки не произошло, потому что такой цели посольство не имело. Демарш являлся лишь серьезным предупреждением. Но заставил поляков оттянуть часть сил на русскую границу и сорвал удар на Украину в 1650 г.

Москва же вступать в войну считала преждевременным, пока не испробованы дипломатические средства. Однако Хмельницкого эта осторожность раздражала. Ему казалось, что им пренебрегают, трусят, не желают подать более существенной помощи. В пьяном виде он даже угрожал русскому послу: «А я пойду изломаю Москву и все Московское государство, да и тот, кто у вас на Москве сидит, от меня не отсидится». Ясное дело, такие слова тоже передавались в Посольский приказ и царю. Но гетманские эмоции русское правительство оценивало правильно, значения им не придавало и делало вид, будто не знает о них. Из чего, кстати, видно, что отношение к «бесчестным словесам» в нашей дипломатии было довольно гибким и зависело от требований политики.

Польша берёт реванш

Вступать в войну Россия, в общем-то, и не могла. 1649 г. выдался тяжелым — недород, нашествие саранчи. На царя обрушилось личное горе — умер годовалый наследник Дмитрий. И обострились отношения со Швецией. Оксеншерна, высматривая, с кем развязать войну, прицепился к «проблеме беженцев» — тех самых крестьян, которые во множестве удирали из шведских владений за рубеж. Что являлось нарушением Столбовского мира. Царское правительство предпринимало колоссальные усилия, чтобы предотвратить столкновение. Со шведским послом Эриком Оксеншерной, сыном канцлера, шли переговоры в Москве. Одновременно Россия активизировала связи с Данией, и Копенгаген был настолько заинтересован в союзе, что даже предал забвению недавний казус с принцем Вольдемаром.

А в Стокгольм поехали послы Пушкин и Алмаз Иванов. Они умело использовали противоречия между «молодой» и «старой» партиями, подыгрывая Христине, учли и слабое место шведской политики — отсутствие денег в казне. И сумели достичь соглашения — из подданных обеих сторон, бежавших за рубеж за 32 года, выдаче подлежали только те, кто перешел в последние 2 года. Но под власть царя перетекло куда больше людей, чем в Швецию. И чтобы компенсировать убыль подданных, Москва согласилась заплатить 190 тыс. руб., часть деньгами, а часть зерном.

Однако для России это соглашение обернулось второй полосой бунтов. Если причиной мятежей 1648 г. стали злоупотребления «верхов», то теперь маятник как бы качнулся в обратную сторону, и разыгралось своевольство земских «низов», вознамерившихся регулировать государственную политику по собственному разумению. После «соляного бунта» открылось, что юного царя обманывали злые бояре, откуда следовало, что ведь и опять могут обмануть. Глаз да глаз нужен! В Москве шведскому комиссару Иоганну де Родесу отсчитали 150 тыс. наличными. А подряд на закупку ржи на остальную сумму, как велось в России, правительство передало псковскому гостю Федору Емельянову. Он привлек ряд субподрядчиков, не скрывая, что зерно пойдет в счет долга шведам. Новость стали обсуждать по кабакам и базарам, и народ пришел к выводу, что бояре — изменники. Нарочно уступили «немцам» такую уйму денег и зерна, чтобы те могли напасть на Россию.

Псковичи взбунтовались, возглавил их некий Демидов. Изгнали воеводу. Емельянов успел сбежать, но его дом разграбили и пытали жену, добиваясь, где спрятаны деньги. Пришлось бежать еще нескольким купцам и дворянам, участвовавшим в торговых операциях. Одним из таковых был Ордин-Нащокин, примчавшийся в Москву и доложивший царю «про псковский мятеж и бунтованье, отчего и какими обычаи то дурно учинилось». А псковичи послали ходоков в Москву и Новгород — поддержать «патриотический порыв», не допустить вывоза денег и хлеба. Алексей Михайлович направил своих уполномоченных, чтобы успокоить народ. Но горожане совсем распоясались, его грамоту объявили поддельной и «изменной», а уполномоченных, и воеводу не пускали во Псков. Потом пустили, но лишь для того, чтобы избить и арестовать.

За Псковом взбунтовался Новгород. Тут буяны напали на проезжавшее через город датское посольство Граба, то бишь вообще на потенциальных союзников (тоже немцы!), ограбили и взяли под стражу. Воевода Хилков и митрополит Никон хотели угомонить людей, послали безоружных стрельцов разгонять толпы и закрывать кабаки. Но их отмутузили, сотника Басенка хотели казнить — он спасся только чудом. Когда митрополит с клиром вышли увещевать людей, их тоже избили. Над Никоном хотели учинить самосуд, но дети боярские, примкнувшие было к мятежу, оказались более благоразумными и отбили его у толпы. Как и во Псков, сюда приехал царский уполномоченный с грамотой, дворянин Соловцев. Его даже не стали слушать, посадили в темницу. Но подобные безобразия отрезвили часть новгородцев, служилые стали переходить на сторону воеводы и митрополита.

Алексей Михайлович действовал мудро. Созвал Земский Собор, разъяснив делегатам причины бунтов, и представители всех уездов поддержали царя, осудив псковичей и новгородцев. Теперь получалось, что два города противопоставили себя «всей земле», мятеж был локализован. Шведам за непоставленную рожь доплатили 40 тыс. деньгами. А против бунтовщиков стал собирать армию Алексей Трубецкой. Передовой полк Ивана Никитича Хованского выступил сразу, к нему присоединились полковники Корнмихель и Гамильтон с 4 тыс. солдат, стоявших в Олонце и Старой Руссе. И новгородцы, оценив ситуацию, сдались. Псковичи пробовали сопротивляться, но быстро пали духом и тоже открыли ворота. Пятеро смутьянов из Новгорода, виновных в нападении на датского посла, и столько же заводил псковских погромов были казнены. Несколько сот бунтовщиков, в том числе инициатора Демидова, отправили в ссылку. А пострадавшего Никона царь вызвал в Москву, обласкал — и после этих событий он стал «собинным» (особенным) другом Алексея Михайловича.

Не успела разрядиться ситуация на западе, как стали поступать тревожные сигналы с юга — крымский хан выступил со всей ордой, расположился на притоке Днепра р. Орель и обратился к Хмельницкому, стараясь увлечь его в набег на Россию. Но уже собралась армия Трубецкого, не понадобившаяся против мятежников. Ее срочно перенацелили под Тулу. А Хмельницкий уклонился от ханских предложений, дипломатично ссылаясь на опасность со стороны Польши. Он в это время затеял женить сына Тимоша на дочери молдавского господаря Лупула Домне-Розанде. Таким способом Хмельницкий рассчитывал и возвысить собственный род, и создать союз малых государств, который мог бы стать самостоятельной силой.

Лупулу он писал по-простому, без реверансов: «Сосватай, господарь, дщерь свою с сыном моим Тимофеем, и тоби добре буде, а не виддашь — изотру, изомну, и остатку твоего не останется, и вихрем прах твий розмечу по воздуси». Господарь был в трансе. Его старшая дочь была замужем за литовским гетманом Радзивиллом, а женихом младшей считался польный гетман Калиновский. Претендентами на ее руку были также Вишневецкий и Потоцкий. И Лупул, отнюдь не стремившийся породниться с «мужиком», понадеялся на их помощь и отказал Богдану. Но польские женихи, заверявшие господаря в поддержке, даже не успели раскачаться, Хмельницкий организовал экспедицию в два счета. А заодно отвлек татар от похода на север. Крымцы прикинули — в России их ждали полки Трубецкого, а Молдавия сулила куда более легкую добычу. И изменили планы. 15 тыс. казаков и 20 тыс. татар во главе с Тимошем ринулись на Лупула, бурей прокатились по Молдавии, захватили Яссы, и Лупулу пришлось сдаться. Выплатить контрибуцию и пообещать руку дочери.

На поляков эти события подействовали, как красная тряпка на быка — «мужик» обнаглел до того, что вознамерился вступить в родство с венценосной особой! Вдобавок умер Оссолинский, и при разборе его бумаг нашли переписку канцлера и короля Владислава с казаками — ту, что предшествовала восстанию. Разразился скандал, в Варшаве снова вопили об «измене». А следовательно, и Зборовский договор заключил «предатель». Королевскую партию смешали на сейме с грязью, и канцлером стал епископ Лещинский — магнат и ставленник магнатов. Постановили — воевать. Вместе с тем поляки решили «симулировать» переговоры с казаками и расстроить их связи с царем и ханом. В Москву поехало посольство Пражмовского, чтобы «по-дружески» предостеречь об опасности нападения Хмельницкого на Россию вместе с татарами. Но царское правительство прекрасно знало реальное положение, задурить себе головы не дало и выпроводило Пражмовского восвояси. Поляки не успокоились — в Москву прибыли их дипломаты Витовский и Обухович, привезли копии переписки Богдана с ханом и султаном. За эту «услугу» паны просили царя совместно с ними ударить на казаков, приказать донцам для отвлечения хана напасть на Крым, разрешить закупить в России продовольствие для польской армии и дозволить ей при боевых действиях заходить на русскую территорию.

Ответ был отрицательным. Наоборот, царь запретил торговлю с поляками на время войны — в то время как украинцам подтвердил право на беспошлинный торг. А поскольку стало ясно, что Варшава дипломатическим предупреждениям не вняла и собирается раздавить Украину, Алексей Михайлович повелел готовиться к созыву Земского Собора. О польских дипломатических игрищах в Москве знали, и к Хмельницкому послали Лариона Лопухина с задачей достать грамоты, где Ян Казимир подстрекал хана к нападению на Россию. Вдогон Лопухину поехал еще и подьячий Степанов с разъяснением — дескать, нужно, чтобы «Яна Казимира короля неправда и вечному докончанью нарушение было ведомо подлинно». Царю требовались доказательства враждебных действий Польши, чтобы предъявить их Собору.

Хмельницкий тоже понимал, что дело идет к столкновению, и направил своих послов в Варшаву, поставив ребром наболевшие вопросы. Потребовал уничтожить унию, вернуть православной церкви всю отнятую собственность, подтвердить со стороны нового канцлера Зборовский договор. И чтобы 4 знатнейших пана проживали на Украине в своих поместьях, но без войск. То бишь стали бы заложниками. Сейм возмутился, и король 15 января 1651 г. издал первый виц на созыв посполитого рушенья. Планировалось внезапно напасть на Украину с нескольких направлений — со стороны Литвы, Польши и Молдавии. Но внезапность была скомкана традиционной польской неорганизованностью. Налоги на войско собирались плохо, шляхта отбрыкивалась, заявляла, что уже платила на прошлое ополчение. И приезжать на службу не спешила.

Начали действовать только отряды Калиновского и Лянцкоронского. В феврале они вероломно вторглись в Подолию и Брацлавщину. Налетели на Красное, где стоял со своим полком Нечай. Казаки как раз в это время беспечно пировали, и полк был разгромлен. Нечай погиб, а его подругу схватили, объявили колдуньей, вывели нагишом на мороз, подвергли на площади диким пыткам и посадили на кол. Перебили и жителей Красного. Опустошая на пути селения, поляки взяли Шаргород, Ямполь. Подступили к Виннице, но там укрепился Богун. Отразил налет, и поляки взяли город в осаду.

Москва на начало боевых действий отреагировала жестко. 19 февраля 1651 г. открылся Земский Собор о «литовском деле», на котором Алексей Михайлович повелел «объявить литовского короля и панов рады прежние и нынешние неправды, что с их стороны совершаются мимо вечного докончания, а также запорожского гетмана Богдана Хмельницкого присылки, что они бьют челом под государеву высокую руку в подданство». И Собор высказался за разрыв с Польшей и принятие Украины под власть царя. Хотя окончательного решения о войне принято не было. Скорее, это было еще одно, самое крайнее предупреждение для Варшавы, а для России — подготовка общественного мнения к войне. Вопрос о чрезвычайном налоге, обычный при вступлении в войну, на Соборе не поднимался, что свидетельствует о его предварительном характере.

Хмельницкий же издал универсал о призыве к оружию и отправил подкрепление в Винницу. Богун, получив подмогу, нанес поражение Калиновскому и Лянцкоронскому, они отступили к Каменцу. А в самой Польше попытались поднять восстание мелкие шляхтичи Костка и Наперский, но их выступление быстро подавили. Россия уже открыто помогала единоверцам. Разрешила украинскому полку Ивана Шохова, действовавшему на Черниговщине, пройти через свою территорию. Было велено выделить Шохову проводников, «людей добрых и знающих», а крестьян власти мобилизовали для строительства мостов. 6 тыс. казаков прошли через Брянский уезд, ударили в тыл литовским частям и овладели Рославлем и Дорогобужем.

Радзивилл доносил, что на границе «полно московских войск», просил подкреплений. И секретарь короля Юдицкий выражал протесты российскому послу Старому, что царь поддерживает повстанцев. Но военной помощи Хмельницкому Россия еще не оказала. События развивались слишком быстро. 20 апреля король прибыл в Люблин к войскам. Папский нунций Торрес объявил его «защитником святой веры», препоясал золотым мечом, который освятил сам папа, благословил всех участников похода и объявил им отпущение грехов. Общая численность армии достигала 150 тыс. — шляхта, жолнеры, наемники. Хмельницкий отправил 20 тыс. человек под командованием Небабы в Белоруссию против литовцев, а сам с главными силами двинулся на короля. Причем проявились разногласия в украинской верхушке — митрополит Косов даже отказался благословить казаков на войну. Благословил их митрополит Коринфский, ехавший в ту пору через Украину в Москву — греческое духовенство, крепко связанное с Россией (и Турцией), поддерживало борьбу с католицизмом куда решительнее, чем местные соглашатели.

К Богдану снова присоединился хан, и 200 тыс. казаков и татар в июне сошлись с врагом у г. Берестечко, в болотистой долине р. Стырь. Поляки успели занять более удобные позиции, укрепились на господствующих высотах. Казаки расположились в приречных низинах. Увы, наложилась еще и личная трагедия Богдана. Та самая красавица-полька, которую он отбил обратно у Чаплинского, вела весьма вольный образ жизни и в отсутствие гетмана активно наставляла ему рога. Сигналы об этом поступали не раз, но Хмельницкий страстно любил жену и доносам не верил. А сын Тимош, судя по всему, относился к молодой мачехе враждебно. А ну как родит не пойми от кого нового «наследника»? Обзавелся агентурой в доме отца. Когда гетман уехал, его сын задержался, собирая подкрепления. И получил известие, что к мачехе пожаловал хахаль. Нагрянул с отрядом в Субботов, захватив любовников с поличным, и не долго думая, учинил расправу. Обоих раздели догола, заставили обняться и изобразить любовное соитие, в таком положении связали вместе и повесили на воротах.

Хмельницкий узнал о случившемся перед самой битвой. И с горя запил. Казаки и татары начали атаки без гетманского руководства, под командой полковников и мурз. Понесли тяжелый урон. Надежды хана на легкую, как в прошлый раз, победу, улетучились — он потерял 6 тыс. всадников. К тому же, как мусульманин, он презирал пьянство, и орал на казачьих вождей: «Ну что? Проспался уже ваш Хмель? Он обманывал меня нелепыми баснями, будто польское войско слабо и неопытно. Ступайте к нему, пускай идет сперва сам выбирать мед у этих пчел, да пускай прогонит прочь такое множество жал!» А поляки, отразив натиск, перешли в контратаки, тесня противника к болотам Стыри и ее притока Пляшевки. 20 июня Вишневецкий стал готовить решающий удар. Казаки угадали направление атаки и организовали засаду, но поляки сумели ее обнаружить и разгромили. После чего вклинились в боевые порядки украинцев.

Они держались с трудом, в эпицентр сечи явился и Хмельницкий, едва очухавшийся от похмелья. И в этот момент вдруг пронеслась весть — татары уходят. Ислам-Гирей без предупреждения снял орду и повел прочь. Хмельницкий, передав командование полковнику Джеджалию, поскакал за ханом в надежде уговорить и вернуть. Вышло еще хуже. Татары захватили его и насильно увезли с собой. А чтобы окупить поход, рассыпались на загоны и принялись угонять в полон украинское население — боеспособные мужчины ушли на войну, села лежали беззащитные. Казаки, ошеломленные уходом союзника и оставшиеся без предводителя, дрогнули. Впрочем, довольно организованно отступили к р. Пляшевке, огородились таборами из телег и дальнейшие польские атаки обернулись лишь большими потерями. Но враг обложил лагерь с трех сторон, а с четвертой была речка и топкое болото. Над массой людей, стесненной на небольшом пространстве, нависла угроза голодной смерти. И поляки на рожон больше не лезли. Выжидали, когда сами сдадутся, выдвинув требования разоружиться, выдать начальников и пообещав амнистию рядовым. Хотя, по признанию современника-шляхтича, намеревались после сдачи перебить всех до единого.

И все же Богун, сменивший в руководстве Джеджалия, нашел выход. Приказал собрать все подручные материалы — седла, тулупы, жерди, разобрать на доски телеги. Из них стали тайно строить плотины и гати через болото. И в ночь на 30 июня начался выход из окружения. Полк Богуна выбрался нормально. Но значительная часть войска состояла из неопытных крестьян. Одни сочли, что начальство хочет их бросить, другие боялись не успеть. Беспорядочные толпы ринулись к гатям, разрушили их своей тяжестью, многие тонули. Поляки сперва не поняли, что происходит в лагере. А когда разобрались, устроили общую атаку, ворвались в табор и рубили всех попавшихся. Бойня шла целый день, пока не стемнело. 300 казаков засели на острове и отбивались. Король, восхищенный их мужеством, объявил, что дарует им жизнь. Но они его милость отвергли и дрались, пока не полегли все. Спаслись лишь те, кого вывел Богун, и те, кому удалось пересидеть резню где-нибудь в зарослях и уйти под покровом ночи.

Но и поляки не использовали возможность добить Украину. Сразу после победы шляхта стала требовать роспуска посполитого рушенья. Мол устали, поиздержались, товарищей потеряли. Посол Богданов доносил: «Посполитого де рушенья люди и день в обозе не стояли, все разъехались и без королевского повеления по домам». А следом отправился Ян Казимир — посверкать на победных торжествах, пожать триумфальные лавры. В армии остались только отряды магнатов и коронные войска. Возглавили ее Вишневецкий и Потоцкий и двинулись в глубь Украины, разоряя все и истребляя всех на своем пути. Шляхтич Мясковский писал коро

Суворов Александр Васильевич (1729—1800) — великий русский полководец, один из основоположников русского военного искусства, князь Италийский (1799), граф Рымникский (1789) и Священной Римской империи, генералиссимус российских сухопутных и морских сил. Последний прижизненный портрет худ. Крейцингер И.

[...]Оставалось покончить с Варшавой. Весть о плене Костюшко встречена была здесь отчаянием. Верховный совет дал ему в преемники генерала Вавржецкого. Сделаны были разные распоряжения; все войска сосредоточены около столицы; всех жителей заставили работать над укреплениями Праги; но уже со всех сторон громко толковали о необходимости сдаться Русским на милость. Суворов не заставил себя долго ждать, тем более, что ему хотелось предупредить Прусского короля. 4 ноября на рассвете Русские начали атаку Пражских укреплений, особенно тех, которые находились на левом берегу Вислы. В короткое время все они были взяты, людей не жалели с обеих сторон, 8000 Поляков погибло, вся их артиллерия досталась Русским. Прага, состоявшая преимущественно из деревянных домов, представляла одни обгоревшие трубы и кучи пепла. Бомбы много зажгли домов и в самой Варшаве. Верховный совет решился, наконец, сдать город; сначала он отправил к Суворову Игнатия Потоцкого; но Суворов не принял Потоцкого, объявивши, что не войдет в сношения ни с одним из глав мятежа. Тогда магистрат назначил троих уполномоченных депутатов, которые и подписали с Суворовым условия сдачи: жителям обещана была личная и имущественная безопасность и прощение прошлого; они были все обезоружены.


Революционное правительство было уничтожено; король на время вступал опять во все свои права и написал Екатерине следующее письмо: «Судьба Польши в Ваших руках, Ваше могущество и мудрость решат ее; какова бы ни была судьба, которую Вы назначаете мне лично, я не могу забыть своего долга к моему народу, умоляя за него великодушие Вашего Императорского Величества. Польское войско уничтожено, но народ существует; но и народ скоро станет погибать, если Ваши распоряжения и Ваше великодушие не поспешат к нему на помощь. Война прекратила земледельческие работы, скот взят, крестьяне, у которых житницы пусты, избы сожжены, тысячами убежали за границу; многие землевладельцы сделали то же по тем же причинам. Польша уже начинает походить на пустыню, голод неизбежен на будущий год, особенно если другие соседи будут продолжать уводить наших жителей, наш скот и занимать наши земли. Кажется, право поставить границы другим и воспользоваться победою принадлежит той, которой оружие все себе подчинило».

Екатерина отвечала: «Судьба Польши, которой картину Вы мне начертали, есть следствие начал разрушительных для всякого порядка и общества, почерпнутых в примере народа, который сделался добычею всех возможных крайностей и заблуждений. Не в моих силах было предупредить гибельные последствия и засыпать под ногами Польского народа бездну, выкопанную его развратителями, и в которую он, наконец, увлечен. Все мои заботы в этом отношении были заплачены неблагодарностью, ненавистью и вероломством. Конечно, надобно ждать теперь ужаснейшего из бедствий, голода; я дам приказания на этот счет сколько возможно: это обстоятельство вместе с известиями об опасностях, которым Ваше Величество подвергались среди разнузданного народа Варшавского, заставляет меня желать, чтоб Ваше Величество как можно скорее переехали из этого виновного города в Гродно. Ваше Величество должны знать мой характер: я не могу употребить во зло моих успехов, дарованных мне благостью Провидения и правдою моего дела. Следовательно, Вы можете покойно ожидать, что государственные интересы и общий интерес спокойствия решат насчет дальнейшей участи Польши».

Королю очень не хотелось выехать из Варшавы; он представил Суворову, что ему не с чем выехать в Гродно, не с чем оставить в Варшаве своих родных и служителей, потому что он давно уже не получает никакого дохода, живет в долг. Суворов отвечал, что князь Репнин позаботится об этом в Гродне. Король обратился к Репнину, и тот отвечал, что в Гродне все готово к его принятию, и он не будет иметь ни в чем нужды. Барон Аш, заведовавший дипломатическими делами, уверял короля, что все остававшиеся после него в Варшаве будут обеспечены. Король в разговоре с Ашем, упомянув о новом разделе Польши, сказал, что в таком случае он согласится лучше отречься от престола и провести остаток жизни в Риме. Аш отвечал, что отречение совершенно зависит от воли королевской, что Его Величество может устроить это дело в Гродне с князем Репниным. 8 генваря 1795 года Станислав-Август простился с главнокомандующим и был так тронут нежным прощанием Суворова, что растерялся и не припомнил всего, что хотел ему сказать. [...]

Станислав-Август не возвратился в Варшаву; Польша исчезла с карты Европы.

Соловьёв Сергей Михайлович. История падения Польши. — М., 1863. С. 354


ertata