Сегодня на Эхе Москвы в связи с очередным переизбранием Н. Михалкова на посту Председателя Союза кинематографистов была полемика.
Одни ругали Никиту, другие защищали (в отношении 10 к 1). Я написал в комментах:
Беды Никиты Михалкова начались тогда, когда он стал снимать якобы "народное кино" - хавчик для пипла в духе Голливуда. Тут художник в нем и умер. Остался примитивный и циничный делец. Наш зритель оказался умнее и не повелся на его дешевку.
Теперь добавлю:
Думаю, что режиссерский талант Никиты Михалкова – не органичен, а скорее вторичен, это талант птицы-пересмешника. Когда он прежде цитировал или, скажем мягче, творчески перенимал высокие образы мирового кино, то что-то и получалось. Кстати, кинокритики отмечали массу цитат и заимствований в провальной (а ля Голливуд) опупеи «Предстояние»…
Своего исконного киноязыка у него нет. Он всегда снимал под что-то, что ему нравилось. И все-таки еще есть надежда, что «Солнечный удар» по рассказу Бунина может у него получиться. Пусть снимет хоть под Бертолуччи или Полански… Михалков по навыкам и приемам - камерный режиссер.

Этот рассказец про кайтинг я 20 марта предложил Эху Москвы. Как узнал, что ЮНЕСКО объявило этот день Международным днем счастья, так и предложил, поменяв название на «День счастья». Потому что в конце рассказа – там определенно счастье. Послал заявку. Через полчаса – ответ: «Мы литературные произведения в блогах не публикуем». Какое, блин, тут литературное произведение – тут документально зафиксированное счастье в жанре репортажа с места событий. Я решил, что тамошние мальчики-девочки из службы просто не просекают. Нашел адрес в твиттере Алексея Венедиктова. Написал ему. Типо, рассказ про счастье, а то у вас в блогах только разборки одни. Потом нашел еще и его адрес на Эхе и повторил запрос, сказав, что я сам, будучи профессионалом в литературе и журналистике, не могу определенно сказать, где проходит граница между литературным произведением и репортажем. Мой запрос вскоре исчез – и я подумал: Алексей Венедиктов прочел и щас прямо даст команду публиковать. Увы… Фиг вам, Куберский. Вам полный игнор от Алексея Венедиктова. Они заняты более важными делами.
Так я и не посветился в тот день на Эхе со своим приватным счастьем. Наверное, правильно. Зависть – плохое чувство.

Имя Ивана Сергеевича Шмелева (1873 — 1950), классика русской литературы, хорошо известно крымским читателям. С 1918 по 1922, в годы лихолетья, он жил в Алуште. Это отражено в его эпопее «Солнце мертвых», крымских рассказах. Несмотря на материальные трудности, голод, болезни, писатель занимался литературным творчеством, публицистикой, выступал с лекциями, чтением своих произведений. В Крыму были написаны Далее...

Запись Шмелев И.С.: классика русской литературы, хорошо известно крымским читателям впервые появилась Крым сквозь время.

Ветерок приличный, но не убийственный, как в прошлый раз, когда я выдержал его всего минуту: страшная скорость и единственное желание – прекратить этот мазохизм. Тогда я поднял кайт над головой, чтобы умерить свирепую тягу. Меня пронесло по инерции вперед, кайт остался за спиной, что чревато, и, как следствие, я потерял управление, наехал на стропы, одну разрезал кантом правой лыжины – на том катание и кончилось. С севера дуло так, что по заливу шла жесткая поземка, все снежные холмики превратились в когтистые лапы неведомых зверей…и ни одного кайтиста, кроме меня, психа. Считается, что ветер больше 12 м в секунду – опасен. Хотя я брал тогда свой малый кайт (парафойл), с небольшой парусностью.
Ну а тут солнце, и ветер хоть и резв, но не смертелен, почему я и взял свой большой кайт. Распаковался довольно быстро, и ноги довольно легко влезли в горнолыжные ботинки (не как обычно), для чего я изобрел ноу-хау: нагреваю ботинки предварительно на батарее, а затем упаковываю в две полиэтиленовые сумки, сверху и снизу - так что я вынул их из рюкзака еще тепленькими. А теплый ботиночный пластик гораздо податливей для ноги. Трапеция — типа спасательного пояса с лямками, перехватывающими бедра — надета и плотно подогнана. Все как подобает…
Над заливом в чистом небе плавали – я подсчитал – семь кайтов. Я -восьмой. Ветер поддавал изрядно, и, чтобы снарядить кайт, нижний его край пришлось присыпать снегом. Но вот я потянул за стропы, кайт приподнялся, наполнился северным ветром, я еще потянул - он отряхнулся от снега и взлетел, потянув за собой мощью в лошадиную силу, а то и в две…
Северный или южный ветры для василеостровского питерского кайтиста, то есть для меня – это лучший вариант. Это значит – ты несешься перпендикулярно берегу Финского залива от «Морской набережной» вдаль, а потом, развернувшись, летишь обратно. Очень удобно, тогда как, например, восточный ветер ( со стороны города) может отжать тебя далеко от берега, и попробуй потом, хоть галсами, вернуться. И вот я понесся под кайтом с умеренной скоростью вдаль. Условия идеальные. Наст на сантиметра три присыпан свежевыпавшим снежком, я мчусь на два маяка вдали, обозначающие фарватер для судов, идущих из города на Кронштадт и Петергоф и обратно.
До маяков было километра четыре, но ветер дул ровно, лыжи хорошо скользили. Мой фиолетовый, с красным правым ушком кайт плыл напротив солнца, заслоняя меня от него, его тень мчалась чуть позади меня справа, а когда я опускал кайт, делая им восьмерку, солнце резко ударяло по глазам, и все вокруг было ярким, белым, ослепительным и, пожалуй, прекрасным. Под лыжами то шуршание наста, то гул наледи, то шипение тормозящих снежных наносов… и вскоре я уже был у финиша.
Маяки оказались довольно серьезными сооружениями на бетонных сваях, видимо, вбитых в дно. Когда начнется летняя навигации, надо будет посмотреть, как они светят. Итак, возле ближайшего маяка я развернулся, чтоб пуститься обратно, удивляясь, что у меня все пока так гладко, и тут же из-за моего не слишком удачного маневра, кайт упал на снег, да еще успел перевернуться. Перевернутый кайт – это всегда нехорошо, но есть шанс, если ветер неслабый, развернуть его обратно, для чего одну сторону следует приспускать, а другую, наоборот, натягивать. Мне это удалось, кайт сделал оборот влево, как пропеллер, взмыл, но, увы, правый его край не полностью расправился, похоже, перехваченный парой строп. Кайт тянул, но его край висел сарделькой. Я опустил кайт, снял лыжи и пошел с ним разбираться. Пока я до него дошел, вернее, добежал, он еще под ветром успел покувыркаться, так что стропы еще больше запутались.
Есть негласное правило для кайтиста-чайника: не уезжать слишком далеко от берега. Мало ли что может случиться, и первая из неприятностей - если вдруг пропадет ветер. Тогда придется возвращаться на своих двоих, да еще в тяжеленных горнолыжных ботинках, да еще с горными лыжами… На сей раз я этим правилом пренебрег, и напрасно… От берега я был далеко, светило солнце, метрах в трехстах от меня чернели фигурки троих рыбаков. Но они мне не подмога. Лет тридцать назад, когда я, раскатывая на велосипеде по апрельскому льду залива, провалился в полынью, никто из таких вот рыбаков даже не пошевелился, чтобы мне помочь. Выбрался сам и велосипед не утопил…
Довольно долго я возился с кайтом, приводя его в рабочее состояние, а еще поговорил по телефону с женой. Она мне звонила раньше, когда я мчался к маяку и не мог достать мобильник. Я доложил, что со мной все в порядке и волноваться не стоит. А волновалась она привычно, поскольку знала, что с кайтом у меня просто не бывает.

Итак я наконец поднял кайт и двинул к берегу. Однако за это время ветер прибавил, и меня стало сносить в сторону от трассы, прямо к ковшу новой пристани, где летом теперь швартуются огромные многопалубные пассажирские суда-паромы из Скандинавии. Худо-бедно я прокатил с километр, в том числе через торосы, где льдины торчали из снега как шестилитровые бутыли из-под питьевой воды. Счастье, что мне удалось избежать столкновений. Ветер все нажимал, и, как я ни упирался, меня сносило все правее и правее - закантовать лыжи в насте не получалось и скорее не вперед, а вбок кайт и тащил меня. Если так будет продолжаться, то мне уже ни за что не выехать против встречного ветра - придется объезжать пристань с южной стороны. Поэтому я снова опустил кайт и, отстегнув лыжи, пошел налаживать оснастку, поскольку кайт опять успел кувырнуться.
Позвонила жена – сказала, что ей в «Ленту» за продуктами, а потом она может заехать за мной. Я сказал, что не знаю, когда буду у берега, поэтому заезжать не нужно. Снова возня со стропами – на морозе, при минус восьми, на ветру, с голыми руками… но, когда в крови адреналин, руки вообще не мерзнут.
Пока я приводил оснастку в порядок, ветер стал прерывистым, и так я и поехал - зигзагами, констатируя притом, что меня все равно сносит прямо к причальному ковшу. В какой-то момент ветер наддал, я не успел на него среагировать, и мой кайт с размаха носом, то есть воздухозаборниками уткнулся в снег.
Тэк-с… Это стало уже надоедать. До причала было метров семьсот, до берега еще плюс километр. Чтобы не упереться в причал, следовало двигаться галсами, под острым углом к ветру. Но к берегу таким образом не получалось - слева кайт начинал складываться, а это означало край ветрового окна, то есть минимум тяги. Оставалось повернуть обратно в сторону маяков, что я и сделал, рассчитывая все-таки отыграть у ветра потерянное. Я поднял кайт, и ветер, словно поджидая этого мгновения, задул так, что меня понесло со скоростью километров 50-60 в час. Господи, так быстро я никогда еще не ездил. Было страшно. Промчавшись с минуту в сторону маяков, я решил больше не испытывать судьбу и опустить кайт. Но как это сделать на такой скорости? От меня ничего не зависело – не я кайтом, а он управлял мной. С трудом я подтянул на себя нижние стропы – кайт заполоскал левым краем, превращаясь в тряпку, но правый надутый край продолжал тянуть – правая рукоятка вырвалась у меня из руки, и, чтобы не упасть, я выпустил кайт. Он схлопнулся, перевернулся в воздухе, свалился в метрах пятидесяти от меня и пополз по снегу – я же припустил за ним, чтобы успеть схватить за ручки. К счастью, кайт так сложился, что скольжение его замедлилось, и я его настиг.
Что в результате? Я снова далеко от берега. Кайт запутан и, похоже, у меня начинаются серьезные проблемы - я не могу добраться до берега. Солнце опустилось ниже, время шло…
Очередной звонок от жены:
- Ты как? Я еще могу за тобой заехать.
- Не знаю. Позвони через минут сорок. Может, я уже буду у берега. А пока далеко.
- Все нормально? – спрашивает она.
- Абсолютно! – говорю я. - Тут хорошо, солнце…
Снова все распутав и наладив, и поехав, на сей раз я остановился еще ближе к пристани – до нее оставалось метров триста, но меня уже отнесло так далеко от моего маршрута, что двигаться дальше не имело смысла. Снег был легкий, рассыпчатый, мои затупившиеся лыжи невозможно было закантовать в жестком насте, сопротивляться мощной тяге я не мог – и меня просто волокло поперек желаемого направления…
В общем, я решил, что с меня на сегодня хватит – осталось сложить кайт, смотать оснастку и пехом дойти до причальной стенки, а там подняться, переобуться и двинуть к берегу. Но тут оттуда послышался лай собак, и я вспомнил, что территория эта охраняется. Не только собаками, но и людьми. Паспорта у меня с собой не было, а разборок, порванных брюк и задержаний как-то не хотелось. Придется идти в обход. Это еще плюс километр. Сложенный кайт я запихнул в рюкзак. Снятые лыжи соединил прочной резинкой от эспандера. Посмотрел на часы - прошло сорок минут, а жена не звонила. Я полез во внутренний нагрудный карман куртки за телефоном – его там не было. Не было его и в нижних карманах куртки и в карманах лыжных брюк...
Как же так? Уронил? Потерял? Однажды я уже терял на заливе телефон и тоже из-за кайта. Я ощупал куртку, жестко перепоясанную трапецией, за крюк которой и цепляешь стропы кайта – одними руками это чудовище удержишь недолго. Телефон мог из кармана выпасть внутрь куртки, однако его там не было. Значит, он выпал наружу - я ведь расстегивал куртку, чтобы достать его… Я подумал о всех занесенных в него номерах, которые потеряю, а еще о том, во сколько мне обойдется новый телефон при нынешнем моем ( надеюсь, временном) безденежье, и решил вернуться обратно по следам к своей предыдущей остановке, где я и говорил по телефону в последний раз. Видимо, я выронил его, когда наклонялся над оснасткой с ее чертовыми узелками…
Взвалив рюкзак на плечи, с лыжами в руках, в тяжеленных горнолыжных ботинках, совершенно не приспособленных для ходьбы, я потопал назад. Да, проехал я километр-полтора, одолел их, можно сказать, потом и кровью, и теперь все это коту под хвост. Жаль. Но и телефона было жалко. Мысль – наплевать на него и забыть, было, появилась, но я ее отмел. Телефон е...

Да, прежде всего тех самых, из кинофильма режиссера Станислава Ростоцкого «А зори здесь тихие» по повести Бориса Васильева. Жалко до слез и больше. Не должны были женщины воевать. Но воевали... и не только санитарками и врачами, но и летчицами, зенитчицами, снайперами, стрелками-радистами, пулеметчицами, разведчицами и даже танкистами. Девчонки из повести Васильева погибли все. Кто-то из начальства Госкино просил оставить хоть одну в живых, для нашего-де социального оптимизма. Так когда-то и к фильму «Чапаев» братьев Васильевых хотели приделать счастливый конец — Чапаев, опираясь на плечи товарищей, выходит на тот берег Урала...

Но было, как было. К счастью (для меня лично) - если строго документально, именно такая история как у Бориса Васильева все же не имела место быть. То есть какая-то кучка бойцов действительно стойко держалась в такой же примерно ситуации, но не одни женщины... Не женское это дело война — пусть меня и осудят современные скандинавские феминистки. Однако искусство — на то ведь и искусство, чтобы все сгущать, обобщать, бередить чувства, будоражить сознание и тревожить совесть.

В разные времена разные женщины являли удивительные примеры стойкости и героизма. Что далеко ходить... Вот народоволка Вера Засулич — в1878 году она вошла в приемную петербургского генерал-губернатора Трепова и выстрелила в него в упор из револьвера (Трепов был ранен, но выжил). Далее произошло следующее — суд присяжных ее оправдал. Мотив покушения — оскорбление человеческого достоинства. Незадолго до того генерал Трепов посетил одну из петербургских тюрем и там велел высечь плетьми политического заключенного - студента-народовольца Боголюбова. Высечь только лишь потому, что тот не снял перед генералом шапку. Защищали ее тогда известнейшие в России адвокаты — и защитили. Цена человеческого достоинства, понятие общечеловеческой морали оказались высоки — общество встало на сторону Засулич.

Софью Перовскую, именем которой в СССР были названы улицы 34 городов, защитить не удалось. За соучастие в убийстве Александра II в 1881 году ее, дворянку, дочь военного губернатора Санкт-Петербурга Льва Перовского повесили вместе с другими террористами. Считается, что именно это убийство остановило тогда назревшие либеральные реформы в России, без которых страна закономерно пришла к фатальному 1917 году. Свидетели отмечали поразительную силу духа Перовской перед казнью и во время казни. «Идейной Жанной д'Арк» - назвал ее Лев Толстой.

Безумно жалко таких женщин — пусть они заблуждались и средства для воплощения своих идей выбирали негодные. Жалко — потому что это лучшие представительницы своего народа, самоотверженные, способные на подвиг. Ровно так же сегодня жалко узниц совести, сидящих за колючей проволокой уж, право, не знаю, за что. Или, если хотите, за то, что теперь называется «оценочным суждением». Я про Надежду Толоконникову и Марию Алехину. Официальная пропаганда сделала все, чтобы представить их какими-то монстрами и моральными уродами, но на самом деле это те самые девчонки из нашего прошлого, силу духа которых не сломить. Так уж случилось, что именно они напоминают нам сегодня о человеческом достоинстве, о мужестве, о силе духа, за что когда-нибудь мы еще скажем им свое жалкое спасибо.