суд приговорил меня к смерти, через инъекцию. я не помню в чем я провинился.
кажется я не отдал долг банку, но скорее всего я что-то украл.
сказали прийти через два дня.
я простился с близкими, роздал все свои ценные вещи друзьям.
жена отказалась присутствовать при казни.
и вот пришел назначенный день. я приехал на стареньком польском Фиате.
вошел в здание суда. перед казнью мне предложили перекусить, последний ужин, за счет заведения.
кофе, пироженое Эклер или яблочный пирог, на выбор. я взял кофе и пирог. крупная барменша выдала
мне мой заказ и сообщила что я, если захочу, могу попросить чтоб после моего вскрытия, остатки пирога
извлекли из моего тела и запаковали в вакуумную упаковку, так-как пирог не успеет перевариться в моем желудке,
и отдать моим родственникам.
и тут я понял что совершенно не желаю умирать. я просто ушел. сел в свой польский Фиат и уехал.
долго следил в зеркало заднего вида за погоней - погони не было. немного покружив по городу я приехал домой.
сказал жене что я жив, и что нам прийдется уехать в Крым. Крым самое надежное место, и меня там не достанут.
до Крыма мне прийдется добираться пешком, через Морокко и дальше через северную Африку.
первым делом, чтоб замести следы, я избавился от своего Айфона, в киоске обменял его на старую Нокию без GPS
и выбросил банковскую карточку. ближе к вечеру остановился в парке отдохнуть и заодно подискать место для ночлега.
я заметил что в парке я не один. высокий мужчина со светло-рыжими волосами и сером пальто начал меня преследовать.
я умею не только летать но и становиться невидимым. я стал невидимкой и мой преследователь, не заметив меня прошел мимо.
тут я совершил ошибку, не выдержав, я побежал и выдал себя. мужчина резко обернувшись сватил меня за плечи.
мне ничего не оставалось делать и я брызнул ему в лицо из газового балончика.
в этот момент я проснулся - дети шумели на кухне, они готовили завтрак.

О домино — в конце...
Вино должно быть сухим, красным и желательно из Испании, провинция Риоха.
Кино — добротным и проверенным, желательно от мэтров.
Особую любовь к кино Локас* испытал в голодные девяностые, когда, надев наушники, синхронно переводил с английского прежде недоступные нам ленты. Голод миновал, а любовь осталась, в том числе и к отечественной продукции. Один из любимых фильмов Локаса — «Мой друг Иван Лапшин» Алексея Германа. Локас считал режиссера гением, в чем все же усомнился, посмотрев «Хрусталев, машину!» Локасу показалось, что в одном кадре этой мрачной хроники сталинских времен слишком много параллельного разнонаправленного действа, симультанных (одновременных) наслоений разных смыслов и образов. Да, пусть почти как в протекающем реале, но от этого, увы, лишь мешанина в голове. Чтобы осмыслить происходящее, продвинутому Локасу пришлось смотреть фильм трижды. Что в «Лапшине» было обнаженной правдой жизни, в «Хрусталеве» стало уже гротеском и плановым хаосом.

Возможно, действительность такова и есть, но потому мы и включаем восприятие лишь тогда, когда нам это нужно. Иначе можно сойти с ума. Вот, скажем, представьте, что все в вагоне подземки вдруг разом заговорят о своем, о том, что в данный момент роится в их головах. И что это будет? Какофония? Толковище на НТВ? Искусство, считает Локас, для того и существует, чтобы просеивать жизнь, удерживая главное. Хорошо сказал Андре Моруа: Искусство - это упорядоченная художником действительность, несущая на себе печать его темперамента, который проявляется в стиле.

А вот другое кино — пятисерийный телевариант «Анны Карениной» С. Соловьева, куда признанный режиссер, видимо, возвратил все, что не вошло в фильм, бывший в недолгом и малоуспешном прокате. С упорядоченностью там, вроде, все окей, но есть другие проблемы. И первый вопрос, который задал себе Локас после просмотра — для чего это было снято? Какова сверхзадача? Ведь браться за «Анну Каренину» после уже двадцать какой-то киноленты, это надо иметь свою заветную идею. В чем она? В том, что мы увидели актеров, на целое поколение старше героев романа - актеров, давно переживших кризис среднего возраста и утративших блеск в глазах — блеск радости жизни, блеск упоения страстью и любовью, блеск поиска ускользающих истин? Угрюмая Анна с вечно опущенными уголками рта, затурканный Вронский, унылый Стива, нелепый пожилой Константин Левин, тогда как ему должно быть всего 34...

Ну кто в пятьдесят будет терзаться левинскими вопросами о смысле жизни, ценности семьи и собственном предназначении? Да и играют все как-то устало, вполсилы, не говорят, а бормочут, словно проговаривая тексты своих ролей на первом коллективном чтении. И лучше прочих выглядящий Каренин вдруг оказывается центром киноповествования, его нравственным стержнем - государственник, образцовый семьянин, бескомпромиссный обличитель адюльтера, страдающая сущность... Помилуйте, о том ли роман? И, кстати, о чем эти назойливо звучащие почти в каждой сцене компилятивные музыкальные экзерсисы, редко имеющие к ней хоть какое-то отношение? Впрочем, в проигрыше команды обычно виноват тренер.

Есть в сериале и вовсе художественно сомнительные вещи, такие, скажем, как сон Анны, в котором на фоне падающих стружек, должных, видимо, изображать снежные хлопья, к ней в спальню крадется Вронский. Но ведь содержание сна совсем в ином. Цитата: «Одно сновиденье почти каждую ночь посещало ее. Ей снилось, что оба вместе были ее мужья, что оба расточали ей свои ласки. Алексей Александрович плакал, целуя ее руки, и говорил: – как хорошо теперь! И Алексей Вронский был тут же, и он был также ее муж. И она, удивляясь тому, что прежде ей казалось это невозможным, объясняла им, смеясь, что это гораздо проще и что они оба теперь довольны и счастливы. Но это сновиденье, как кошмар, давило ее, и она просыпалась с ужасом».

Вот психологическая правда, до которой в своих поисках своей Анны режиссер так и не смог добраться. Под конец он зачем-то отправляет ее блуждать среди паровозов тридцатых годов следующего века, далее камера безжалостно, в жанре хоррора фиксирует, как колеса прокатывают по шевелящемуся телу Анны, а затем нам еще покажут и расчлененку — на подстилке ножки отдельно, ручка отдельно. Техасская резня бензопилой? Это и есть «аз воздам»? Жаль Анну, тем более что для этой роли сейчас, как сказали бы спортивные обозреватели, у нас довольно длинная скамейка — то есть с дюжину молодых, улыбчивых и талантливых красавиц актрис.

Роман «Анна Каренина» ошеломил своих современников как откровение, подчас стыдное, он затронул чуть ли не все узлы тогдашней жизни, особенность которых, между прочим, в том, что они никуда не делись и посейчас. Семья, любовь, долг, мезальянс, богатство, бедность, вера... Ну, например, вот такие размышления Левина:

«Да, одно очевидное, несомненное проявление божества — это законы добра, которые явлены миру откровением, и которые я чувствую в себе, и в признании которых я не то что соединяюсь, а волею-неволею соединен с другими людьми в одно общество верующих, которое называют церковью. Ну, а евреи, магометане, конфуцианцы, буддисты – что же они такое? – задал он себе тот самый вопрос, который и казался ему опасным. – Неужели эти сотни миллионов людей лишены того лучшего блага, без которого жизнь не имеет смысла?»

Актуальны и споры Константина Левина со Стивой Облонским. Вот выжимка:
(Левин) – «...Это зло, приобретение громадных состояний без труда, как это было при откупах, только переменило форму. Le roi est mort, vive le roi! Только что успели уничтожить откупа, как явились железные дороги, банки: – тоже нажива без труда.
(Облонский) – Да, это все, может быть, верно и остроумно… Но ты не определил черты между честным и бесчестным трудом. То, что я получаю жалованья больше, чем мой столоначальник, хотя он лучше меня знает дело, – это бесчестно?
– Я не знаю.
– Ну, так я тебе скажу: – то, что ты получаешь за свой труд в хозяйстве лишних, положим, пять тысяч, а наш хозяин мужик, как бы он ни трудился, не получит больше пятидесяти рублей, точно так же бесчестно, как то, что я получаю больше столоначальника…
– Нет, позволь, – продолжал Левин. – Ты говоришь, что несправедливо, что я получу пять тысяч, а мужик пятьдесят рублей: – это правда. Это несправедливо, и я чувствую это, но…
– Да, ты чувствуешь, но ты не отдаешь ему своего именья, – сказал Степан Аркадьич, как будто нарочно задиравший Левина.
– Я не отдаю потому, что никто этого от меня не требует, и если бы я хотел, то мне нельзя отдать, – отвечал Левин, – и некому.
– Нет, уж извини меня; это парадокс... Так так-то, мой друг. Надо одно из двух: – или признавать, что настоящее устройство общества справедливо, и тогда отстаивать свои права; или признаваться, что пользуешься несправедливыми преимуществами, как я и делаю, и пользоваться ими с удовольствием.
– Нет, если бы это было несправедливо, ты бы не мог пользоваться этими благами с удовольствием, по крайней мере я не мог бы. Мне, главное, надо чувствовать, что я не виноват.»

На этот разговор героев Толстого обратил внимание Достоевский в своем «Дневнике писателя» и посвятил ему несколько глав, ибо это действительно вопрос вопросов русской жизни как тогда, как и сейчас. Доживи «невиноватый» Константин Левин до 1917 года, его хозяйство было бы экспроприировано, а сам он скорее всего убит, если бы не успел сбежать за границу...

Картину господства меньшинства над большинством путем подмены христовых заповедей циничным (якобы для общей пользы) практицизмом дал и сам Федор Михайлович в своем «Великом инквизиторе». Вот что говорит Инквизитор пришедшему Мессии: «О, никогда без нас они не накормят себя! Никакая наука не даст им хлеба, пока они будут оставаться свободными, но кончится тем, что они принесут свою свободу к ногам нашим и скажут нам: "Лучше поработите нас, но накормите нас". Поймут наконец сами, что свобода и хлеб земной вдоволь для всякого вместе немыслимы, ибо никогда, никогда не сумеют они разделиться между собою! Убедятся тоже, что не могут быть никогда и свободными, потому что малосильны, порочны, ничтожны и бунтовщики». (И далее):

«Говорю Тебе, что нет у человека заботы мучительнее, как найти того, кому бы передать поскорее тот дар свободы, с которым это несчастное существо рождается. Но овладевает свободой людей лишь тот, кто успокоит их совесть. …Есть три силы, единственные три силы на земле, могущие навеки победить и пленить совесть этих слабосильных бунтовщиков, для их счастия, - эти силы: чудо, тайна и авторитет».

Прервем монолог Инквизитора, ибо Локасу и так понятно, что то, что было, то и есть, во всяком случае, в России. «Слабосильные бунтовщики» не побеждены а совесть не успокоена, ибо «чудо» - это лишь нынешняя цена на нефть, «тайна» — это махинации Избиркома, а «авторитет» имеет электоральный рейтинг где-то около 30%. С такими «силами» как не готовиться к переменам...

И насчет домино... Помните, что такое эффект домино? Это политическая теория, согласно которой какое-либо одно изменение влечёт за собой неизбежную череду других изменений, аналогично падению выстроенных в ряд косточек домино.

______________________________

*Локас - собирательный образ нашего современника - И.К.

И Локаса осенило!
Он вдруг понял, зачем человеку дается такая унизительная вещь, как старость. Старость дается, чтобы умалить вожделение и примирить с неизбежной смертью.

Сан-Франциско, январь 1990-го... Я бродил на северной его окраине по аллеям парка, проложенным сквозь зеленые, несмотря на ночной морозец, холмы, - с одной стороны был солнечный город, с другой - Тихий океан и где-то там мост «Золотые ворота». Я был дико простужен, кашлял, как сумасшедший, и кашель все не проходил. В тот день у меня была намечена встреча с новой американской подружкой, которая была не против, чтобы я переехал к ней. Она работала массажистом в парилке в подвальном этаже одного весьма приличного отеля и ждала, что я к ней сегодня в эту парилку снова приду лечиться, как приходил вчера. Но мне расхотелось приходить - я подумал, что так моя жизнь и продолжится в подвале... И вот в таких размышлениях я шел по аллее парка — кажется, кроме меня, там была еще негритянка, подгребавшая мусор к урне, но не факт. Факт — когда вдруг к моим ногам упал, подкатившись, маленький рубчатый пластмассовый шарик. Я никогда прежде не видел шариков от гольфа, но догадался, что это он. Тут надо мной из-за гребня холма выглянула голова пожилого джентльмена в бейсболке, следом еще одна голова, помоложе, и пожилая голова в исключительно вежливой форме спросила, не буду ли я так любезен кинуть им шарик. Любезность мне ничего не стоила - я поднял шарик и кинул им. Обе головы, благодарно кивнув, исчезли, а меня будто током прошибло — перед глазами проплыла заключительная сцена кинофильма «Blowup» (« Фотоувеличение»). И, помню, я подумал: что я здесь потерял?

Фильм вышел в 1966 году, когда я уже учился в Университете, на филфаке, после трех лет службы в армии на Крайнем Севере в войсках ПВО. Был ли он у нас в прокате или это был какой-то специальный просмотр, возможно, в 1967 или 68-годах, - неважно. Важно, что он произвел тогда на нас, на мое поколение да и на всю нашу так называемую интеллигенцию оглушительное впечатление. Мы, жившие за железным занавесом и не очень-то информированные о том, что там, на Западе, на самом деле, увидели иную жизнь, иной стиль жизни, и новизна этого иного, как бы более продвинутого и глубокого, более настоящего, чем наше собственное, именно ощущение этой новизны было острым, почти болезненным - перехватывало дух и хотелось что-то немедленно начать делать, чтобы вот так же, как там, у них...

Это ведь и в самом деле было время большого перелома, больших социальных сдвигов в Европе, в ее мировоззрении, когда во весь голос заявило о себе молодежное движение. Это привело к переоценке привычных ценностей, к смене жизненных стереотипов, к возникновению контркультуры. Это было время сексуальной революции, в Штатах сняли наконец запрет на публикацию скандальных романов Генри Миллера, в моде уже были всякие там битники со своим собственным культом свободы, и Джек Керуак, главный среди них, - на смену им шли хиппи. Молодежь искала себя в свободной любви, в путешествиях, в марихуане и буддизме, в клубах Великобритании уже выступали «Битлз» и «Роллинг стоунз» (наши одногодки), общество повернулось лицом к молодежи, как бы признав, что ее интересы, ее ценности, ее приоритеты - чуть ли не самое главное (скажем, фильм-ретро «Мечтатели» Бертолуччи). Об этом мы тогда только догадывались, слушая доходившие до нас разными путями музыкальные композиции ливерпульской четверки.

Поп-арт, артистическая богема свободных художников, модные фотоателье… Сами отношения в кадре героев фильма «Фотоувеличение» ( я бы перевел – «Крупным планом») итальянского режиссера Микеланджело Антониони подсказывали нам другие поведенческие модели... Разве что еще таким же мощным стилистическим вторжением в нашу жизнь с другого конца был фильм Клода Лелуша «Мужчина и женщина», выпущенный в том же 1966-м. То было особенное время - время новой эстетики, новых надежд и новых ожиданий, нового стиля, время снятие прежних запретов... Каким-то верхним чутьем мы улавливали этот воздух перемен с его пафосом пацифистского кайфа.

Сорок семь лет прошло, и все теперь другое. Другие ценности, другие идеологемы, другие светофильтры на том, что мы считаем реальностью. Кино стареет быстрее, чем литература. Меняется не только антураж действительности, попадающей в объектив камеры, не только автомашины и мода, но и сам киноязык вкупе с техническим возможностями. Однако про фильм Микеланджело Антониони, показанный на днях по каналу «Культура», этого не скажешь. Ленту можно смотреть без вежливой поправки на ее возраст. Хотя проблематика кинокартины или, скажем, срез жизни, показанный в ней, сегодня уже далеко не мейнстрим. Фильм-полузагадка без разгадки: кто убил, за что убили… Даже тогда это казалось не очень-то важно, а сегодня тем более. Едва ли теперь актуально и то, почему в финале на теннисном корте играют воображаемыми ракетками с воображаемым мячиком, и почему главный герой под магией устремленных на него взглядов условно кидает в корт упавший за сетку мячик. Жизнь - как договоренность играть по определенным правилам, под знаком того, чего, может быть, вовсе и не существует?

Мир стал жестче и, пожалуй, беспощаднее, стал поляризованней, зависимей и уязвимей. Мир болен, и в нем снова намечаются тектонические сдвиги. Тогда они были скорее духовного плана, касались раскрепощения человека от унаследованных догм, сегодня они скорее касаются проблемы элементарного выживания. Идеология нынче почти ничто, власть – почти все. Кто воссел, тот и съел. И где та другая жизнь, о которой когда-то так грезилось? Иллюзия, воображаемый теннисный мячик, воображаемый теннисный корт, воображаемая игра... Мы были просто мечтателями, примерно такими же, как те, по ту сторону железного занавеса.

Дэвид Хеммингс, исполнитель роли культового фотографа, умер в 2003 году, в возрасте 62 лет, уже совершенно непохожим на молодого себя, светловолосого грешного ангела с бледно-голубыми глазами... Совсем недавно умер 92-летний Тонино Гуэрро, сценарист, в 2007 умер сам маэстро Микеланджело Антониони, кумир семидесятых. Ему было 94 года... В его фильмах не только разобщение одиноких душ, но и молчание, сотни метров кинопленочного молчания. В 1985 году у режиссёра случился инсульт, и оставшиеся двадцать два года жизни он не мог произнести ни слова…

Эскапизм, одиночество, взаимонепонимание — это уже не бренд. Слишком много накопилось других проблем. Но как забыть ту неподвижность камеры с долгими планами одного и того же, будто там, в парке, под сенью шевелящихся под ветром крон, сокрыто что-то главное, иное, недоступное нашему глазу... Теперь — другое кино, и мы точно знаем, что за деревьями на дальнем плане нет ничего, кроме того, что и здесь – тот же неустроенный жесткий мир, еще более разобщенный, в котором всем нам, кому больше, кому меньше, придется жить.

Аннотация:

С утра — работа в музее этнографии, вечером — новости по Рен-ТВ, по выходным — митинги и секс с бывшим мужем, научным работником среднего звена. Лиза — типичный представитель питерской интеллигенции. Вика — обычная провинциалка. Отпуск в Петербурге для нее — это водка, вечеринки и авантюры. Казалось, между ними нет ничего общего. Однако, по воле случая они встретились — и сошлись: вода и пламень, синий чулок и тусовщица, интеллигенция и народ. Лиза и Вика — две стороны одной медали по имени Россия.

За Авдотьей Смирновой наблюдал давно, но только в передаче «Школа злословия», где она и Татьяна Толстая опускали приглашенных гостей. Впрочем, опускали не всегда и не всех — иным мирволили. Так было со знакомыми мне Сашей Житинским, с Димой Горчевым... Но вот, помню, что хорошего питерского писателя и председателя нашего писательского союза Валеру Попова они не только опустили, но и, образно говоря, «поимели». Потом он в постинтервью обещал подумать и «поработать над собой», мужик 70 лет... Однако...

По той «Школе злословия» можно было сделать вывод, что Авдотья девушка умная, весьма начитанная, с характером и железно ведет свою линию в беседе. Хотя и вполне деликатно. Да, слышал, что она к тому же кинорежиссер и сценарист, но как-то не приходилось увидеть хоть что-нибудь. А тут случайно по Первому каналу показали фильм «Кококо» ( 2012 года выпуска ), где она и режиссер, и один из сценаристов. Я после лыжной прогулки по заливу и сухого красного вина «каберне совиньон» был в кайфе ничегонеделания и решил посмотреть наше кино («наше», пардон, смотрю редко). И вот что я вам с опозданием на полгода скажу: Авдотья Смирнова — молодчина!

Там у нее все очень по делу, очень профессионально - и оператор, и художник, и музыка. И актеры неплохи. В роли главной героини Анна Михалкова. Анну довольно часто снимают, наверное, еще и из-за папы. Актриса она, на мой сугубо личный взгляд, небольшого диапазона, играет примерно одно и то же, одни и те же характеры, с затаенной горечью в глазах по поводу своей внешности, что и придает ее героиням некий дополнительный духовный объем. Тут она играет интеллигентку, работницу музея, у которой в квартире - мастерской умершего отца-художника волею случая оказывается боевитая и «харизматичная» провинциалка, приехавшая оттянуться в северной столице... Это и есть роль совершенно мне неизвестной досель актрисы Яны Трояновой, сыгранная блистательно, выше всяких похвал.

Если взглянуть на сюжет широко, шире аннотации, то это как бы вечные отношения тоненького слоя русской интеллигенции и народа. Впрочем, не вечные - они ведь началась примерно двести лет назад, после окончания войны 1812 года, а еще точнее — после восстания декабристов 1825 года. Пропасть между узким просвещенным слоем элиты и непросвещенным народом в России была огромна, да, пожалуй, она такова и сейчас. На западе эту пропасть заполнила буржуазия, у нас же припозднившаяся народиться буржуазия плюс профессура были уничтожены в 1917 году, далее из люмпенизированного народа стали выращивать новую интеллигенцию ( дети рабочих и крестьян). Вырастили-таки, а потом, в конце 90-х, снова кинули, то есть по сути уничтожили. Так вот, за всю свою сравнительно недолгую драматическую историю русская интеллигенция считала себя в ответе за свой народ — об этом Достоевский, Герцен, Толстой, Чехов, Блок наконец. Да, она считала себя в ответе и предпринимала всякие способы сближения с ним — от хождения в народ при царизме до массового ликбеза, ликвидации безграмотности, при советской власти. Однако с тех пор мало что изменилось, а если что и изменилось, то вспять. И все же принято за догму, что интеллигенция перед своим народом виновата. Виновата и за 1917 год, виновата якобы и сейчас — покойный Березовский ( в прошлом интеллигент, доктор технических наук) просил прощения у России за нынешнего президента...

Итак, дочь народа, его типичная представительница, становится приживалкой в квартире интеллигентки и постепенно начинает вытеснять свою гостеприимную хозяйку — присваивать ее пространство, сначала территориальное, а потом и личное: спит с ее бывшим мужем. И хозяйка, до того одержимая идеей добра и милосердия к ближнему, пытавшаяся достойно трудоустроить свою гостью, воплощавшую в себе якобы народную мудрость, силу и выживаемость в любых условиях, произносит наконец очевидные слова: «ты хабалка, ты дрянь, ты шлюха». И вот дальше — гениальный момент, гениально сыгранный Яной Трояновой ( все время кажется, что это не актерская игра, а героиня, взятая из гущи народного гумуса): гостья начинает аффектированно, по-жлобски так, по-тюремному, по-зэковски в горло, с надрывом рыдать, бить на жалость... Жалость в вечно кающейся, с комплексом вины интеллигенции, естественно, тут же просыпается, а затем следует и прощение. О, коварство самоуничижения, коварство самопопрания, магия лжепокаяния - перед этим никакой интеллигент не устоит! В довершение этого трагикомичного фарса гостья резюмирует сквозь всхлипывания: «Вы ведь в ответе за тех, кого приручили». Как по-новому, с каким сарказмом звучит эта фраза из модного в СССР «Маленького принца» де Сент-Экзюпери. Это, я вам скажу, полный пи...ц улет!

Таков месседж от Авдотьи Смирновой.

Спасибо, Дуня. Получили!