Политическая карта мира состоит из соперников. И всякий раз, когда возникает необходимость кого-нибудь ущемить, возникает агитационный мотив насчёт «источника угрозы» или «больного общества». И тут мы не одиноки. Конкуренты бросают косые взгляды не только на Россию. Но когда мы представляем себя вечными изгоями – мы невольно впадаем в нытьё, в картинное самобичевание и… в ту же русофобию.

Русофобия никогда не была и не будет всеохватной: она – лишь одно из средств и продуктов политической пропаганды. В годы холодной войны самая могущественная «фабрика грёз» работала против «империи зла» - и Джеймс Бонд лихо утирал носы русским советским генералам с хрестоматийными фамилиями – Пушкин, Гоголь…

Каноны антироссийской пропаганды сложились давно – с тех времён, когда Европа, по словам классиков марксизма, сам султан Баязид, перед которым Европа трепетала, впервые услышали высокомерную речь «московита».

Усиливалась загадочная заснеженная страна.

Главное противоречие антирусского мифа бросается в глаза: северную империю считают варварской, жалкой, отсталой – и в то же время боятся русской экспансии.

Великие войны не обходятся без идеологической оснастки. Перед вторжением 1812 года в Париже выходит книга Шарля Лезюра «О возрастании русского могущества с самого его начала и до XIX столетия». Заказчик и вдохновитель (а то и соавтор) этого труда - сам Наполеон. В этой книге впервые увидели свет извлечения из так называемого «Завещания Петра Великого» - была такая лихая фальшивка, в которой первый русский император завещал потомкам подмять под себя Европу. Россия никогда не была империей вегетарианцев и непротивленцев. В лучшие годы империи наши политики добивались, чтобы «ни одна пушка в Европе без соизволения нашего выстрелить не могла». Действительно, после Петра Россия стала армейской державой, именно в военном искусстве ярче всего проявился русский гений в XVIII веке. Но к чему нагромождение фальсификаций?

Несколько раз в течение ста лет «Завещание» возмущало умы, с его помощью оправдывали любую экспансию против России, любое нарушение договорённостей с «осатанелыми агрессорами» – потомками Петра Великого. Подзабыли эту мистификацию только, когда ей на смену пришла концепция «советской угрозы»…

В программной для века Просвещения энциклопедии Дидро и Д`Аламбера статью о России де Жокур написал в снисходительном тоне. И, между прочим, заметил, что «русская церковь была столь малообразованной, что брат Петра Великого, царь Фёдор был первым, кто ввёл в ней церковное пение». Да, истоки пренебрежительного отношения к России – в католической спеси. Не католики – значит, чужаки.

Само слово «русофобия» вовсю звучало уже во времена Дениса Давыдова и Алексея Хомякова. Правда, в те времена его писали с двумя «с»: «руссофобия», но имели в виду не популярного в те времена Жан-Жака Руссо, а ненависть к России и ко всему русскому. Куда страшнее пропаганды Бонапарта внутренние перерожденцы. Те самые…

«За Красными воротами существовал отель-Левашев, предмет всеобщаго уважения, который не в шутку называли отель-Рамбулье. Общество его состояло из руссофобов, а еще гораздо более из руссофобок. Денис Давыдов, почти с ребячества вступивший на военное поприще в Петербурге, проведший большую часть жизни на биваках, под шатрами, и по обстоятельствам поселившийся в Москве, не мог равнодушно смотреть на это поганое гнездо», - рассказывает Ф.Ф. Вигель, прилежный мемуарист.

Это самая страшная русофобия – внутренняя: надменное, враждебное отношение к собственному Отечеству. Тут всех превзошёл Владимир Печерин:

Как сладостно отчизну ненавидеть

И жадно ждать ее уничтожения!

И в разрушении отчизны видеть

Всемирную десницу возрождения!

Эти строки написаны не для эпатажа, это – глубоко личное раздумье, не для публикации. Психология тут проста и сложна: агрессивное отторжение Родины возникает от изнеженного эгоцентризма. Они ведь не самобичеванием занимаются, когда бранят Россию – себя они с «этой страной» не отождествляют.

Высокомерие всегда направлено против «чужаков».

Сначала – презрение к ближнему, к плебсу, потом – рассуждения про «страшную русскую жизнь», от которой хочется спрятаться в иностранщину, как в кокон.

Болезнь вполне банальная – и снова не исключительно отечественная. Снобы и предатели попадаются всюду. И эпидемия этой болезни может поразить любое общество.

Одну такую вспышку приметил Ф.И. Тютчев: «Можно было бы дать анализ современного явления, приобретающего все более патологический характер. Это русофобия некоторых русских людей — кстати, весьма почитаемых…».

Тут не одна ненависть, но и желание принизить, окарикатурить. Повторю: не только в России цветёт надменность по отношению к родному народу, к его традициям… И во Франции, и в Англии, и в США в разные эпохи возникали прослойки, стремившиеся принизить всё отечественное, наплевать в душу своего народа. В каждой стране, увы, встречаются люди, которые свысока (и даже с ненавистью) относятся к своей матери… И, если «пятые колонны» возникают, значит, это кому-нибудь нужно. Тут можно было бы посмеяться вслед за Денисом Давыдовым:

Но назло врагам она (речь идёт о России – А.С.)

Все живет и дышит,

И могуча, и грозна,

И здоровьем пышет.

Насекомых болтовни

Внятием не тешит,

Да и место, где они,

Даже не почешет.

А когда во время сна

Моль иль таракашка

Заползет ей в нос,- она

Чхнет - и вон букашка!

Но не всё так просто. Снобистские проповеди – сильное искушение для многих умов, а, если доморощенные снобы запевают хором с пришлыми идеологами – жди беды.

Михайло Васильевич Ломоносов возмущался, что исследователи (как правило – немцы, но дело не только в происхождении!) из истории русского народа выпячивают позорные, постыдные факты и деликатно умалчивают обо всём, чем мы могли бы гордиться. С такими врагами Отечества наш просветитель готов был сражаться не только пером, но и кулаками…

«Миллер во всей речи ни одного случая не показал к славе российского народа, но только упомянул о том больше, что к бесславию служить может» - такого вердикта академической комиссии на сочинение заезжего историка добился первый русский академик. А разве нам такие мотивы не знакомы?

Чего только не придумают, чтобы русский человек разуверился в себе и плюнул на Отечество. Сто раз мне приходилось слушать такое рассуждение: нашенский человек способен только лежать на печи и мечтать о дармовом незаслуженном счастье, о «халяве». В доказательство приводят сказку о Емеле – вот, дескать, где закодирован русский характер! Или вспоминают Илью Муромца, лежавшего на печи тридцать лет и три года.

Значит, Емеля? Существует немало вариантов этой сказки. Подчас Емеля предстаёт трудолюбивым, но бедным крестьянином, подчас – плутоватым лентяем. Обаятельных и везучих плутов немало в любом фольклоре – скажем, в немецких сказках. При этом, конечно, никто не считает немцев ленивыми лежебоками.

Но как у Емельяна появился волшебный помощник – всемогущая щука? В награду за добросердечие: ведь Емеля поймал щуку руками в проруби (для этого, между прочим, нужна сноровка!) – и отпустил её, внял мольбе. Правда, в некоторых вариантах сказки Емеля, прежде чем отпустить щуку, кочевряжился и торговался. И всё-таки не за здорово живёшь получил он награду, а за добрый поступок.

А уж Илья Муромец и вовсе бескорыстно помог каликам перехожим. Пересилил недуг, встал, спустился в погреб, чтобы напоить, накормить Божьих людей. Нетрудно понять христианский смысл сказки и былины. Но многим из нас, увы, нелегко расставаться со щегольскими стереотипами…

Илью Муромца нечасто вспоминали в Европах – зато имя Суворова звучало повсюду, в особенности – после Измаила, после польской кампании 1794 года и в 1799-м – во время Итальянского и Швейцарского похода. Когда во французском «Обозрении военных событий» граф Рымникский в очередной раз увидел поклёп на русскую армию – он сначала пришёл в ярость, а потом изрёк:

«У этого наемника историка два зеркала: одно увеличительное для своих, а уменьшительное для нас. Но потомство разобьет вдребезги оба, а выставит свое, в котором мы не будем казаться пигмеями».

Будем в это верить! Но… В 1800 году в Париже и Амстердаме вышла книга, рассказавшая европейцам о России и русском герое: «Суворов был бы всего-навсего смешным шутом, если бы не показал себя самым воинственным варваром. Это чудовище, которое заключает в теле обезьяны душу собаки и живодера. Аттила, его соотечественник, и, вероятно, предок, не был ни столь удачлив, ни столь жесток… Ему присуща врожденная свирепость, занимающая место храбрости: он льет кровь по инстинкту, подобно тигру… Его деяния в Польше – это подвиги разбойника… Павел отставил его по восшествии на престол. Ропот солдат вынудил его потом снова призвать Суворова. Говорят, он намерен воспользоваться им как бичом для наказания французов…» Читаю эти строки и невольно вспоминаю пропагандистскую волну, охватившую Германию, Францию и Великобританию весной 2005 года, накануне 60-летия Победы. «Русские солдаты насиловали всех немок в возрасте от 8 до 80. Это была армия насильников», − кричали газетные заголовки.

Им вторит из недр истории доктор Геббельс: «В лице советских солдат мы имеем дело со степными подонками... В отдельных деревнях и городах бесчисленным изнасилованиям подверглись все женщины от 10 до 70 лет». Статистика кричит о бесчеловечном варварстве Наполеона и Гитлера, а профессиональные пропагандисты знай наигрывают песенку про кровавых казаков…

Увы, современная Европа легко поверит в любой навет на Россию: недруги Суворова мастерски подготовили почву…

Верно разглядел Иван Ильин: «Живя в дореволюционной России, никто из нас не учитывал, до какой степени общественное мнение Запада настроено против России и против Православной церкви: Западные народы боятся нашего числа, нашего пространства, нашего единства: нашего душевно-духовного уклада: и для самоуспокоения внушают себе, что русский народ варварский, тупой, привыкший к рабству, к бесправию и жестокости; что религиозность его состоит из суеверия и пустых обрядов». Шарль Франсуа Филибер Массон (1762—1807) – француз, вырос в Швейцарии, пригождался там, где платили. В Петербурге служил его старший брат. В 1886 году осчастливил своим приездом северную Пальмиру и сам месье Шарль. Преподавал математику, наконец, благодаря тайным связям, оказался учителем великих князей Александра и Константина, был принят при дворе Екатерины. В 1795-м стал секретарем будущего государя – великого князя Александра Павловича, женился на дочери барона Розена. Через год по приказу императора Павла обоих Массонов высылают из России – за шпионаж. После убийства Павла Петербург не возвратил Массона (из корыстных побуждений он бы, сверкая пятками, рванул в презираемую Россию, а фигу держал бы в кармане). Что ж, теперь не нужно было лицемерить, он смог излить свою искреннюю злобу на Россию, злобу европейского сверхчеловека. Красноречивый факт: после Тильзита Наполеон на время запрещает хождение книги Массона во Французской империи. Это был дружественный жест в сторону России. Памфлет Массона показал, как глубоко сидело во многих европейцах, служивших российскому престолу, презрение к России. Пропагандисты, писавшие о России, указывали: «Вот, вот страна, которую не жалко уничтожить!.. Вот народ, который не заслуживает доброго слова!..»

Это настроение было присуще и Наполеону, последовательно принижавшему значение Суворова (вопреки своим соратникам, французским генералам, которых Суворов разбил в 1799-м). Генерал Бонапарт, великий полководец и политик, построивший карьеру на крови и провокациях, вынес Суворову однозначный приговор: «Это варвар, обагренный кровью несчастных поляков». Нельзя требовать от Наполеона объективности. На острове Святой Елены поверженного императора обуревало вполне естественное честолюбие. Записки были для него своего рода реваншем, император же был особенно уязвлен провалом русского похода, поражением от «дикарей». Предполагалось (и не без оснований), что потомки составят по ним образ великого человека. Противники – русские, англичане, немцы на этих страницах выступают в роли кордебалета, оттеняя приму, солиста – Наполеона. Он не отличается от большинства военных мемуаристов тем, что постоянно преувеличивает численность войск и потерь противника, преуменьшая потери французов.

В новаторской системе Наполеона и Суворова было немало общего: тактика наступательной войны, основанная на генеральных сражениях, убежденность в том, что армия, а не территория противника, является главной целью наступления.

Многое роднит полководцев. Но император не хотел этого замечать, отдавая должное лишь боевому духу «северного Атиллы»: «Маршал Суворов имел душу великого полководца, но не имел головы такового. Он был одарен сильной волей, неутомимой активностью и бесстрашием, но не обладал ни гением, ни знанием военного искусства». Осознавая значение Суворова для российской армии, Наполеон стремится повергнуть святыню Российской империи, присоединяясь к наемным газетчикам своего времени…

Именем Суворова во Франции пугали малых детей, обыгрывая игру слов: Souwarou – loup-garou, Суворов – оборотень. Таким же «людоедом СуварУ» представляется Европе современный российский солдат. Позволю себе личное воспоминание. В день уничтожения генерала Дудаева я оказался в Испании, на международном форуме. Тогда в России многим казалось, что козыревская дипломатия уступок превратила нас хотя и в младших, но партнёров, союзников Запада. Ничего подобного!

Все испанские телеканалы скорбели по Дудаеву и порицали варварство Москвы. Без сомнений, без дискуссий – просто скорбели и порицали. И это – в стране, которая не прекращает борьбы с кровавым сепаратизмом.

Но… «Что позволено Юпитеру…». Кирилл Пигарев в книге «Солдат-полководец», отвечая недругам Суворова, привел другие примеры из военной истории суворовского века: «В 1705 году Петр I представил британскому, прусскому и голландскому послам в Москве двух солдат, бежавших из шведского плена: у обоих на руках и ногах были обрублены пальцы. По их показанию, это было сделано на глазах шведского короля. В предшествующем году шведы сожгли здание, в котором находилось до двухсот русских военнопленных… В 1706 году с исключительной жестокостью были умерщвлены все русские, взятые в плен при Фрауштадте: их клали один на другого по два и по три и кололи штыками, пиками, ножами… В Семилетнюю войну, в битве под Цорндорфом, Фридрих II приказал не щадить ни одного русского. Исполняя приказ короля, пруссаки сбрасывали в ямы раненых русских солдат и закапывали их вместе с живыми». Эти художества, как и зверства наполеоновцев и гитлеровцев, получили индульгенцию от публицистов-русофобов. Наветы на Суворова не отделить от идеологии 1812-го и 1941 года… Можно согласиться с историками А.К. Соловьевой и В.А. Золотаревым, связавшими антисуворовскую пропаганду с предтечами расизма: «Отметим, что выяснение отношения многочисленных иностранных авторов к Суворову и русскому народу особенно интересно в наше время. Черчилль придерживался «английской расовой теории», исследователи корней философии фашизма знают, что французский автор Гобино своей книгой «Essai sur l`inegalite des races humaines» (Paris, 1853) содействовал развитию расизма у себя на родине, но главным образом в Германии. Книга подтверждает мнение Петрушевского о том, что отношение иностранных авторов к Суворову формируется на фоне их общего отношения к русскому народу».

Всё так. И напрасно иные умы представляют национал-социализм неожиданной бурей, прошумевшей над Европой в течение трех десятилетий.

Изуверская идеология, конечно, не господствовала, но существовала веками – Гитлер и Муссолини просто вовремя раздули пламя, взяв на вооружение в том числе и русофобскую легенду о диком кровавом Суворове, о темном народе, который понимает только грубую силу...

Эту легенду будут еще не раз возрождать по политической необходимости. Легкий «тюнинг» – и старые идеи снова пригодны к употреблению. 

Читал это и думал: не уж то правда все это?