В последнее время наблюдается усиленное действие ряда как отдельных исследователей, так и целых исследовательских групп, пытающихся противостоять официальной историографии. Причиной их недовольства оказываются не отдельные факты истории, излагаемые официальной наукой, а такие ее важнейшие положения, как хронология, последовательность событий, существование тех или иных государств или народов в истории. Таково, в частности, и моё направление, неудовлетворенное тем местом в мировой истории, которое отводится Руси. На Первом международном конгрессе по докирилловской славянской письменности и дохристианской славянской культуре подобная историография была атрибутирована как «колониальная». Это означает, что историю Руси писали не русские по духу люди, а представители тех государств, которые желали и до сих пор желают ее скорейшего исчезновения с карты мира.
Отношение официальной науки к альтернативным направлениям. Понятно, что никто не любит конкурентов, ибо перед их лицом приходится оправдываться, сознаваться в каких-то небольших погрешностях, а главное, приходится отдавать им на откуп какую-то часть своей клиентуры. Так обстоит дело не только в бизнесе, но и в науке. Поэтому вполне понятно, что официальная наука непременно должна была придумать некий компромат на творцов альтернативных точек зрения. И он появился. Его озвучила Википедия, и потому я приведу ее наиболее полное определение неклассической историографии. Она определяется как фолк-хистори, то есть, «народная история». Естественно, что я буду рассматривать приводимые в Википедии примеры на известных мне людях – академике А.Т. Фоменко и на себе.
Определение фолк-хистори. «Фолк-хистори, или фольк-хистори (также фолк-история, псевдоистория, параистория, анти-история, поп-история, история для народа, масс-история, самодеятельная история и др.) – обобщённое название совокупности претендующих на научность, но не являющихся научными литературно-публицистических трудов и идейно-теоретических концепций на исторические темы, созданных непрофессионалами с позиций негационизма. Термин имеет российское происхождение и употребляется, как правило, применительно к российским реалиям».
Рассмотрим это определение с точки зрения методологии науки. Автор нарочно смешивает три понятия, чтобы читатель с самого начала относился к альтернативной науке как к чему-то ненаучному. Первое понятие, которое тут специально опускается, - это понятие «другой науки», иными словами, «науки, представляющей собой иную парадигму». Такими науками, например, в истории физики были корпускулярная и волновая оптика, и когда одна становилась господствующей, то другая развивалась как альтернативная. И та, и другая опиралась на определенные эмпирически установленные факты, и т, и другая выстраивали свои теории. В ХХ веке они объединились. Правда, противоречия между альтернативными концепциями не всегда приходят к такому финалу. Например, концепция флогистона в химии, созданная Шталем, утверждала, что окисление есть выделение флогистона. Однако когда ему на смену пришла альтернативная концепция Лавуазье, она не объединилась с теорией Шталя, а вытеснила ее окончательно и бесповоротно. И никто не называл эту кислородную теорию фолкс-химией, псевдохимией, парахимией, анти-химией, или поп-химией.
Второе – это, действительно, совокупность претендующих на научность, но не являющихся научными литературно-публицистических трудов и идейно-теоретических концепций на исторические темы. Это - научно-популярная сфера, где достижения науки представлены в доступном для населения виде. Однако без этой «научной плазмы», «околонаучной атмосферы» сама наука существовать не может, она задохнётся, как в вакууме. Чиновник, финансирующий науку, читатель, покупающий научную литературу, студент, платящий за обучение, должны знать, во что и зачем они вкладывают деньги. Сама наука этого объяснить не может, у нее другие интересы. Или, точнее, помимо науки фундаментальной существует наука прикладная, которая обслуживает материальные потребности общества, создавая нужные предметы быта или удобные приспособления для промышленности, транспорта, сельского хозяйства. А существует наука популярная, которая создаёт приемлемый для неспециалиста научный продукт. Конечно, ряд тонких научных положений при этом неизбежно огрубляется, тем не менее, обычный гражданин может понять, зачем часть его налогов идёт на финансирование той или иной научной дисциплины.
Таким образом, существование литературно-публицистических трудов и идейно-теоретических концепций на исторические темы является необходимым условием существования научной историографии при любой ее форме – академической или альтернативной. Однако если эта «атмосфера» начинает поддерживать не академическую историографию, а ее конкурентов, следовательно, что-то испортилось не в этой «атмосфере», а в самой академической историографии.
Наконец, существует и третья разновидность – это народные представления об истории, та самая folk history или «народные предания, сказания», которые изучаются фольклористикой. Это – особая форма устного народного творчества, пока слабо изученная исследователями, которая повествует о реальных полководцах как о народных героях, об императорах как о справедливых или несправедливых правителях, о давних временах как о неком социальном рае со сказочными всенародно любимыми монархами и т.д. Иными словами, это – разновидность мифологии, но имеющей своим объектом не силы природы и не сверхъестественное, а свой социум, свой этнос, свой язык как нечто аутентичное. Народные представления никогда не излагаются научным языком, как впрочем, и публицистика, поэтому приведённое выше определение фолк-хистори, относящееся именно к этому пласту народных представлений абсолютно неприменимо к альтернативным научным концепциям.
Не надо думать, будто бы лица, написавшие подобное определение (а авторство термина приписывается кандидату исторических наук, главному редактору журнала «Русское средневековье» Дмитрию Володихину) совершенно не разбираются в методологии науки. Напротив, они нарочно внесли путаницу, чтобы показать, что их противники – не такие же учёные, а разновидность рабочих и крестьян, которые к науке никогда никакого отношения не имели. Среди этих «крестьян» названы, например, – академик РАН, доктор физико-математических наук, заведующий кафедрой МГУ А.Т. Фоменко. Названа и моя фамилия, хотя и я – академик РАЕН и АФН, председатель комиссии по культуре Древней и Средневековой Руси, директор Института древнеславянской и древнеевразийской цивилизации, доктор философских наук, профессор. Поэтому даже в ссылках его назвали «математик», а меня «философ, физфак МГУ», но никоим образом не «рабочий и крестьянин» или даже не «литератор» и «публицист». Так что мы по определению не подходим под разряд творцов фолк-хистори.
При этом педалируется то, что нынешние разработчики альтернативного направления якобы не являются «профессиональными историками». Это – тоже манипуляция терминами. Тут верно только то, что они не занимают должностей, связанных с исследованием или преподаванием истории, однако по уровню профессионализма, как я полагаю, они не уступают многим докторам исторических наук. Вся их «вина», если можно так выразиться, состоит не в том, что они работают небрежно или невнимательно, а в том, что их выводы направлены против утверждений официальной историографии. И потому, в лучших традициях двойных стандартов, их отказываются считать учёными даже при наличии у них докторских степеней, утвержденных ВАКом.
Авторы такой подмены повторяются еще раз: «Существуют и иные статусные классификации – в частности, подразумевающие под «популярной историей» не историческую беллетристику (Дюма, Пикуль и др.), а популяризацию науки, научно-популярную историю, изложение несложным языком достоверных и признанных научных фактов, идей, концепций, гипотез. Но в обоих случаях фолк-хистори отличается принципиально: последняя претендует на научный подход, на то, чтобы её считали не тем, чем она является, – а наукой». Повторюсь и я: народное понимание истории никогда не претендует на научность, поскольку относится к совершенно другому виду духовной деятельности. Народный танец никогда не считался балетом, народное пение – пением академическим; сказки никто и никогда не относил к литературе, а народную мифологию – к религии. Не может претендовать на статус науки, да и никогда не претендовала и литературная публицистика. Так может сказать либо невежда в области методологии науки, либо сознательный лжец, что я и подозреваю в последнем случае.
Признаки фолк-хистори. «Фолк-хистори часто понимается как особый литературно-публицистический жанр масс-культуры, обладающий следующими признаками:

1. Сюжет строится по художественным законам беллетристики, что предполагает тенденциозный отбор лишь тех подробностей, которые укладываются в изначально заданные автором рамки концепции; часть фактов при этом откровенно додумывается, происходит фальсификация истории;
2. При этом сохраняется «наукообразие» и декларируется цель именно научного опровержения устоявшихся традиционных представлений о предмете; произведение в жанре фолк-хистори мимикрирует под научное – чем в корне отличается от литературного жанра альтернативной истории;
3. Настрой на сенсационность; отрицание и/или игнорирование твёрдо установленных наукой фактов;
4. Нарочитая скандальная грубость изложения, апломб, нападки и «разоблачения» предполагаемого заговора традиционных историков;
5. Стремление поразить читателя масштабами предполагаемых «подтасовок» и «сокрытия правды», глобальность, призыв к коренной ломке представлений о модели всемирной и отечественной истории;
6. Часто проводятся явные параллели с современностью; тексты носят публицистический характер «на злобу дня», порой гранича с памфлетом, пытаются «обосновать» те или иные проталкиваемые авторами актуальные политические идеи, служат им пиаром.

Как правило, произведения в жанре фолк-хистори создаются далёкими от профессиональной исторической науки лицами - и потому не содержат подробностей их собственных архивных исследований. Фактически это компиляции из прочитанной тем или иным автором литературы и прессы, особенно жёлтой. Типичное оправдание автора произведений фолк-хистори – что «его преследуют за правду», «архивы закрыты», «засекречены», «всё важное уничтожено, но удалось раздобыть единственный экземпляр» и проч.».
Попробуем разобраться в этом утверждении по пунктам. Ни у А.Т. Фоменко, ни у меня нет ни одного полностью или частично беллетристического произведения. Более того, нет и никаких изначально заданных автором рамок концепции, ибо заранее абсолютно неизвестно, чем завершится исследование. Что же касается «додумывания» части фактов, так это присуще абсолютно всем людям; многие события историками «по умолчанию» не описываются. Например, никто из историков лишний раз не напоминает, что до ХХ века царские особы передвигались на лошадях, поскольку автотранспорт либо не существовал, либо еще не был принят при дворе. Следовательно, каждый читатель это додумывает от себя, хотя, например, царя могли нести на специальных носилках, или он мог приплыть на корабле. Таким образом, не происходит никакой фальсификации истории ни в его, ни в моих работах. Однако результаты наших исследований могут показать ложность господствующей официальной историографии. Но это – не фальсификация истории, то есть, бывших событий, а фальсификации существующей историографии, которая их неверно описывает. Первый пункт, таким образом, содержит ложное утверждение, смешивая объект исследования (исторические события) с самим исследователем (историографом-лжецом), а также называя наши исследования беллетристикой. Хотя это и ложь во спасение, но всё-таки ложь.
Второе утверждение столь же ложно: разве даты по солнечным затмениям или по гороскопам с точки зрения астрономии не относятся к научным? Вот они-то и являются наиболее проверенными с точки зрения традиционной астрономии. Во всяком случае, пока ни один астроном не высказал сомнений в их истинности. Иными словами, это - настоящая наука, а вовсе не «мимикрия» под нее. Напротив, с точки зрения физико-математических наук многие положения академической историографии выглядят как раз «наукообразными» и «мимикрией» под настоящую науку.
Равным образом моё сочинение по дешифровке этрусского языка как раз научно, поскольку я рассмотрел все сколько-нибудь значимые достижения этрускологии, выполненные до меня, и смог оценить как их достоинства, так и недостатки. Мои предшественники этого не делали. В таком случае возникает вопрос, кто же из нас более научен, а кто только «наукообразен»? Я прочитал все рассмотренные мною тексты без изъятия, причем обнаружил на них также массу неявных надписей, чего также не делали мои предшественники. Иными словами, большей тщательности также не проявлял ни один этрусколог до меня. Так почему его достижения научны, а мои – нет? Не потому ли, что они не стыкуются с теми небылицами, которые принято говорить об этрусках?
Отсюда вытекает еще один вывод: альтернативная концепция объявляется «наукообразной» именно потому, что существующая историческая парадигма не может противопоставить ей ничего равноценного. Иначе эту альтернативную концепцию объявили бы не «наукообразной», а «строго научной».
Ложен и третий пункт. Никакого настроя на сенсационность ни в трудах Фоменко, ни в моих работах нет. Скажем, если я читаю в надписях на одном из этрусских намогильных камней надпись о том, что на Корсике требуется прораб для производства строительных работ в Африке, то это - содержание надписи, о котором заранее мне ничего известно не было. Таким образом, я лишь прочитал надпись. А сенсационность явилась следствием того, что академическая историография нам ничего не говорила о дружбе между Этрурией и Корсикой и об освоении ими Африки. Иными словами, сенсационность альтернативного исследования является прямым следствием недоработок академической историографии. Так что не нужно перекладывать с больной головы на здоровую.
Что же касается отрицания или игнорирования «твердо установленных наукой» фактов, то именно альтернативное исследование показывает, что за них принимаются некоторые допущения или условности академической историографии. Скажем, изображение на Туринской плащанице принимается многими исследователями за раннее и нерукотворное изображение Иисуса Христа. Однако радиоуглеродный анализ показал, что материал плащаницы был изготовлен в XIV веке, что гораздо лучше подтверждает концепцию «новой хронологии», чем академическую. А мои исследования показали, что на плащанице изображен лик Яра, а вовсе не Иисуса Христа. Обижаться на то, что ядерная физика или эпиграфика не подтвердила «твёрдо установленный наукой факт» может только тот, кто абсолютизирует какой-то исторический этап развития науки в ущерб всем остальным этапам. Опять мы имеем дело с полным непониманием развития науки, с насквозь ложным науковедением.
Четвёртый пункт ложен не менее других. Если я, например, показываю, что доктор исторических наук, эпиграфист, изображает грузило зеркально, а надпись на нём - в правильном порядке, но за счет такого приёма теряются как раз те знаки, которые показывают ложность атрибуции данной письменности как скандинавских рун, то я просто разоблачаю попытку эпиграфической подделки. И считаю, что фальсификатам как со стороны академической, так и со стороны альтернативной науки пребывать в теле науке нельзя. Но это – не «грубость» изложения, а выявление научной нечистоплотности. Это – не псевдоразоблачение, а реальное разоблачение научной махинации. Любая наука борется с подделками в довольно суровых тонах. Так что этот пункт якобы «характерной черты» фолк-хистори ложен.
Что касается «заговора историков», то здесь краски сгущены. Обычно после захвата тех или иных частей Яровой Руси новое государство на его территории составляет свою вымышленную историографию, подобно современной Украине (а через несколько лет этим же займётся и албанское Косово), так что это – не заговор, а подлинное историческое мифотворчество. А через несколько поколений эти мифы уже рассматриваются как некая «историческая традиция», тогда как их разоблачение – как фолк-хистори.
Пятый пункт соответствует геббельсовской пропаганде. Доктор Геббельс советовал не лгать по мелочам, но зато публиковать ложь в грандиозных размерах. Такую махину на его взгляд будет сложно опровергнуть. Поэтому разоблачение западной историографии поневоле связано с демонстрацией ее гигантских подтасовок. Но в этом виноват не тот, кто показывает эти фальсификации, а сам фальсификатор. Масштабы лжи задавал Запад. Так что нет смысла снова перекладывать с больной головы на здоровую.
Что касается шестого пункта, то он выдаёт подспудные желания учёного любого направления за особенность только альтернативной науки. Любой историограф, чтобы приблизить древность к пониманию читателя, сравнивает далёкое прошлое с современностью, озвучивает свою философию истории, в какой-то степени «пиарит» (рекламирует) свой труд. В принципе, пока это в разумных рамках, читатели не только приемлют, но и даже приветствуют такой подход.
Особняком стоит седьмой пункт, как бы выходящий за рассмотренные «признаки». Ни к Фоменко, ни ко мне он не имеет ни малейшего отношения. Ни Фоменко, являющегося академиком РАН, ни меня, избранного председателем Комиссии по древней и средневековой культуре Руси, нельзя заподозрить в отсутствии профессионализма – дилетантов на такие посты и в такие учреждения не избирают. Но методы у нас действительно не связаны с архивами. Фоменко проводит вычисления, например, положения тех или иных опорных звёзд и сравнивает их координаты с данными «Альмагеста», на основании чего приходит к выводу о том, что данное сочинение создавалось не в поздней античности, а в эпоху Возрождения. Я читаю надписи на зеркалах этрусков и прихожу к выводу, что этруски жили примерно на тысячу лет позже, чем утверждает современная историография. Ни в каких архивах подобные сведения прочитать нельзя – все архивы давно уже вычищены от соответствующих сочинений. Но современные историки не являются специалистами ни в астрономии, ни в эпиграфике, поэтому именно они-то и не являются профессионалами. Они привязаны только в подконтрольным правительству архивам. И если подобные вычисления проводил лично Фоменко, а чтения – лично я, то ясно, что ни в каких журналах – ни научных, ни популярных, ни, тем более, в «жёлтой прессе» эти результаты никто кроме нас опубликовать не мог, поскольку они до наших исследований никому не были известны. И почерпнуть их оттуда мы бы при всём желании никак не могли. Так что седьмой пункт не только лжив, он еще и какой-то весьма глупый.
Что же мы имеем в сумме всех высказываний? Ложь, ложь, и ещё раз ложь. Могу лишь утверждать, что когда я полемизирую с оппонентом, я никогда не пытаюсь унизить его достоинство и представить его как дилетанта, неуча с апломбом, компилятора и пересказчика информации из жёлтой прессы. А здесь мы имеем именно такой перехлёст. Иными словами, как в полемике с Гордоном, альтернативную науку шельмуют с самого начала.
Причина появления альтернативной историографии. Оппоненты усматривают ее в следующем: «Возникновение фолк-хистори как явления относят к постперестроечному периоду в СССР/России и тогдашней волне ревизионистских книг и публикаций в периодике, направленных на «разоблачение» исторической науки. Эта волна берёт своё начало в середине-конце 1980-х годов, достигает пика популярности к середине-концу 1990-х и продолжает стабильно её удерживать и в наши дни». На мой взгляд, причина здесь опять показана неверно.
В советское время история, равно как и философия, относилась к идеологии, которая тщательно охранялась государством, так что публиковать соответствующие исследование разрешалось далеко не каждому. Уже в перестроечное время опека идеологии со стороны государства ослабла, а с начала 90-х годов исчезла совсем. И историография, потерявшая монополизм на истину, почувствовала себя дискомфортно. Такие положения, как «норманнская теория», тезис о связи возникновения письменности с возникновением государства, существование татаро-монгольского ига и ряд других теперь, в новых условиях, когда исчезла «руководящая и направляющая» политическая сила, стали подвергаться критике, поскольку их тенденциозность оказалась очевидной. Вместо того, чтобы согласиться с некоторыми перегибами в своей науки, связанными с требованиями властей, историки заняли круговую оборону. Оказалось, что они сочли себя полностью непогрешимыми, и потому учёными, а своих оппонентов – простыми неучами. В пылу полемики они стали настаивать на ряде нелепиц только потому, что их создала историческая школа периода тоталитаризма. Именно это и удивило широкую научную общественность.
«Среди предшественников фолк-хистори иногда называют историка Льва Гумилёва, пассионарная теория этногенеза которого (а также многие частные выводы) жёстко критикуются многими коллегами-историками. Эксперты считают, что Гумилёв, сам оставаясь в рамках исторической науки, тем не менее… подготовил почву для бурного произрастания разнообразных творцов псевдоисторического бреда… с необходимой аудиторией потребителей их продукции. Без него ни первые не были бы столь самоуверенны, ни вторые столь многочисленны. Ибо Л. Гумилев своим авторитетом как бы санкционировал произвольное обращение с историей».
Замечу, что альтернативные концепции никогда не характеризуют слабые или ложные теории академических учёных как «бред», поскольку еще сохранили представление о научной этике; напротив, представители якобы «специалистов» совершенно беспардонны, как Виктор Маркович Живов, который называл высказывания Михаила Задорнова не только «бредом», но и «вонючей похлёбкой». Грубость характеризует именно их, а не сторонников альтернативной историографии. Что касается Льва Гумилёва, то он высказал свою точку зрения, не более, и любой исследователь может с ней соглашаться или нет. Таковы условия демократии. Например, ни Фоменко, ни я не ссылаемся на его положения.
А вот когда, например, я показываю неверные атрибуции археологических предметов, сделанные историками, я не произвожу шаманских камланий вокруг этого и не говорю, что археолог Ошибкина при атрибуции жреческого посоха как каменного топора или Мельникова, читающего текст на русской рунице по-скандинавски, угощают читателя настоящим бредом и самой прогнившей похлёбкой, а терпеливо объясняю, что академическая наука в данных конкретных примерах ошибается. Именно сами историки, археологи и эпиграфисты подобными вопиющими ошибками создали прецеденты произвольного обращения с историей, а вовсе не Лев Николаевич Гумилёв. В исторической науке дух корпоративности и чинопочитания давно заслонили бескорыстные попытки понять ход истории. Отсюда появились довольно слабые, а то и полностью ложные научные монографии. Так, например, Л.С. Клейн в книге «Воскрешение Перуна. К реконструкции восточнославянского язычества» (СПб, Евразия, 2004) за изображения Перуна принимает рисунки с ликом Яра, поскольку совершенно не знаком с иконографией этого божества, а М.Б. Щукин в книге «Готский путь» из 17 якобы готских надписей не читает ни одной, и не приводит чтения ни одного текста профессионалами, однако убеждён (неясно, почему), что перед ним находятся готские тексты. На деле все тексты оказались русскими. Но эти лживые работы почему-то считаются научными, никто не спешит их обвинить в произвольном обращении с историей. Иными словами, академическим историкам произвольно обращаться с историей можно, а всем другим – нельзя. Или иначе – в чужом глазу заметна соринка, тогда как в своём и бревна не видно.
Таким образом, монополизм в трактовке истории привёл академическую историографию к бесконтрольному выдвижению ряда ложных тезисов, с опровержением которых сами историки явно не спешили. И тогда эту работу за них стали делать другие, уже не историки, то есть люди, не повязанные корпоративной этикой. Но если в советское время любая публикация по вопросам историографии в силу научного монополизма была возможна только с одобрения самих историков, то теперь этого не требовалось. И потому историков стали теребить уже не только домохозяйки, но и солидные учёные, специалисты в смежных областях. Но историки за годы монополизма перестали обращать внимание на подобные вопросы «дилетантов», так что ответы пришлось искать самим вопрошающим. Иными словами, вовсе не беспричинная волна публикаций, направленных на «разоблачение» исторической науки, явилась толчком для возникновения альтернативных концепций, а тупое молчание историографии, которая так и не смогла дать никаких вразумительных объяснений.
Вместо того чтобы повести разъяснительную работу и признаться в слабости и ошибочности в разработке ряда проблем, историки ощетинились и стали «разоблачать» своих оппонентов. Теперь весь пар пошел в свисток. Академическая наука еще сильнее встала на позиции норманнской теории, постоянно подтверждая свою точку зрения археологическими находками, которые, например, указывали на сходство изделий варягов, скандинавов, и северной Руси. Но читать надписи на этих изделиях историки до сих пор не научились. Иначе они бы поняли, что речь идёт не о разных культурах, но о разных вариантах одной культуры, а именно русской.
Получается, что мне, человеку, пришедшем со стороны, хватило 5 лет для того, чтобы каждый месяц отыскивать и читать на рунице или протокириллице всё новые надписи, хотя я занимался этим только в свободное от работы время. А вот профессиональным историкам, которые тратят на это основное рабочее время, не хватило и 20 лет, чтобы не только проделать такой путь самим, но даже просто воспользоваться тем, что сделал я. Они до сих пор отрицают существование руницы и крайне скептически относятся к протокириллице. Поэтому и путаются в трёх соснах.
И последнее: Дмитрий Володихин, на которого ссылается автор данной статьи, подразделяет совокупность трудов, касающихся истории, на три вида: высокую (академическую) историю, популярную (беллетризированную) историю и фолк-хистори. Иными словами, его классификация в точности соответствует моей. Однако историков профессионального уровня тот же автор относит к фолк-хистори, то есть к низшему уровню только потому, что они стоят в оппозиции к традиционной историографии. А это уже явная подтасовка.
Персоналии. Весьма любопытно перечисление персоналий. Так, первое место отдано А.Т. Фоменко и Глебу Носовскому. Они фигурируют просто как математики, о том, что первый из них академик РАН, а второй – тоже признанный учёный, ни слова. А второе место занимает перебежчик, бывший сотрудник ГРУ Виктор Суворов (Резун). Иными словами, патриоты поставлены на одну доску с предателем. За ними идут Александр Бушков, Александр Асов, Мурад Аджи, Виктор Кандыба, Юрий Петухов, Эдвард Радзинский, Юрий Мухин, Владимир Щербаков, Валерий Чудинов. Иными словами, в одну кучу собраны все, кто пытается дать свою трактовку истории, и ни один не показан со всеми своими регалиями. На самом деле все они относятся к разным уровням критики существующей историографии, и только некоторых можно отнести действительно к фолк-хистори. У меня, например, к «фолк-хистори» отнесли работы «Тайные руны древней Руси» и «Вернём этрусков Руси». Иными словами, дешифровка руницы, этрусской письменности и демонстрация древности рун Рода – это, оказывается, совокупность претендующих на научность, но не являющихся научными литературно-публицистических трудов и идейно-теоретических концепций на исторические темы, созданных непрофессионалами с позиций негационизма. Но, спрашивается, коль скоро речь идёт о дешифровке, с каких пор работы дешифровщиков относились к литературе? Или к публицистике? Или к идейно-теоретическим концепциям?
Такое вопиющее непонимание жанра работ по дешифровке древних письменностей сразу ставит вопрос о квалификации автора подобных совершенно ненаучных дефиниций. Как обычно, автор статьи в Википедии остаётся анонимным; однако он даёт ссылки, например, на статью Александра Балода «Восемь ножей в спину науке, которая называется «история». Сетевая Словесность (23 ноября 2005 года)». Там Балод, в частности, пишет: «Современная историческая наука находится в кризисе – это признают практически все, в первую очередь сами историки. Конечно, каждый понимает это явление по-своему. Некоторые ученые даже призывают не делать из кризиса проблемы. Кризис – ординарное событие для любой социальной науки; некоторые из них пребывают в этом состоянии едва ли не с момента своего создания». С этого утверждения, вполне созвучного нашему пониманию, начинается его статья. Так что причиной альтернативной историографии, по Балоду, всё-таки является кризис историографии академической.
Рассуждения Александра Балода. А далее он констатирует: «Историческая публицистика в последние годы пользовалась намного большей популярностью, чем труды профессиональных ученых-историков. Вспомним книги Игоря Бунича, Виктора Суворова, Эдуарда Радзинского или Александра Бушкова. Главное оружие их создателей – профессионализм, только не научный, а литературный. Популярность их произведений вызывает среди историков чувство недоумения, смешанного с презрением. Появился даже специальный термин для обозначения сочинений подобного рода – «Фольк-хистори» (история для народа). К числу основных направлений фольк-хистори обычно относят: Беллетризированные биографии и версии исторических событий. «Новую хронологию» академика А.Т.Фоменко и его школы. Националистические, или «самостийные» варианты истории».
Заметим, что тут утверждается ряд весьма интересных положений: 1) что историческая публицистика пользуется намного большей популярностью, чем труды профессиональных ученых-историков; 2) что творят ее профессионалы, хотя и в области литературы; 3) что популярность их произведений вызывает среди историков чувство недоумения, смешанного с презрением; иными словами, что историков побили на их собственном поле деятельности совершенно другие профессионалы и 4) что к фолк-хистори он перечисленные направления сам не относит, но это делают другие.
«Расцвет фольк-хистори оказался сюрпризом для историков; большинство из них поначалу не знали, как реагировать на это явление и даже делали вид, что его просто не существует. Впрочем, постепенно ученые почувствовали необходимость более активных действий. Всякая реформация неизбежно рождает контрреформацию, – и кому, как не историкам, знать это? Наибольшее негодование историков, как и следовало предполагать, вызвала «новая хронология» Фоменко. Если остальные жанры фольк-хистори можно было интерпретировать просто как другие сегменты системы исторических знаний, – например, популяризацию, пусть и не слишком умелую, достижений фундаментальной исторической науки, то с теориями Фоменко ситуация обстояла совершенно иначе. Школа Фоменко поставила под сомнение святая святых традиционной исторической науки – хронологию событий мировой истории. Историкам не оставалось ничего иного, как попытаться нанести свой контрудар. Впрочем, как это часто бывает в ситуации неравенства сил, в выигрыше снова оказался противник».
И опять: сам А. Балод вовсе не утверждает, что школа академика Фоменко принадлежит именно к фолк-хистори, но что, тем не менее, она нанесла самый чувствительный удар академической исторической науке. Более того, он верно подмечает: «Впрочем, пространные и неудобоваримые комментарии к трудам Фоменко («Антифоменко») не имели успеха среди читателей, и скорее создали дополнительную рекламу его школе. Сенсация, как и фокус, интересна всем, – разоблачение фокуса, которого требовал герой Булгакова, не вызывает ничего, кроме скуки (если при этом не сопровождается отрыванием головы)».
Далее А. Балод анализирует работы самого последовательного борца с фолк-хистори: «Главным борцом с химерой фольк-хистори в нашей стране выступает историк Д. М. Володихин. Назвав в характерном для него патетическом стиле фольк-хистори «Чудовищем стозево и лаяй», он заявил, что люди, не принадлежащие к научному сообществу, не имеют право участвовать в профессиональных диспутах, – по крайней мере, до тех пор пока не сумеют «овладеть методическим и техническим арсеналом, которым располагают его оппоненты», – суждение, которое едва ли возымеет действие на активность представителей фольк-хистори.
Фольк-хистори, по мнению Володихина, опасна не только своим дилетантизмом, но и своими амбициями - в первую очередь тем, что пытается занять в глазах общества то место, которое раньше занимало сообщество ученых-историков и тем самым способствует его изоляции и превращения в «секту профессионалов». Что влечет для них нешуточные проблемы, вплоть до угрозы снижения финансирования. Что же, финансирование – это серьезно; уже упомянутый философ-киник наверняка в этом месте перестал бы ходить вокруг Зенона, а остановившись, ехидно усмехнулся и покачал головой. С грустью приходится признать – доля вины за успех «истории для народа» лежит на самих историках. И дело не в том, что, как считают некоторые, историки не сумели вовремя дать отпор «популяризаторам» и «конъюнктурщикам». История – одна из немногих наук, которая интересует людей сама по себе, а не в виде материальных продуктов, создаваемых на основе внедрения в жизнь ее достижений. Увы, историки не слишком успешно используют открывающиеся перед ними возможности. Разрыв между историей, точнее историками и жизнью грозит оказаться пропастью».
Полностью согласен с последними суждениями. Действительно, историки вовсе не анализируют самые интересные исторические события. В моём случае, ни филологи, ни историки не выказали ни малейшего желания дешифровать ни руницу, ни этрусскую письменность, и, естественно, оказались теперь в положении далеко отставшей от прогресса стороны. Они могут сколько угодно обвинять мои дешифровки в отсутствии историзма, однако любой прочитанный мною текст обладает статусом первоисточника, что на весах самих историков, перевешивает любые их исследования. Поэтому их позиция полного неприятия просто смешна: провозглашая первичность источников над исследованиями, они сами же отказываются выполнить своё же установление, и тем самым дали повод обвинять их в гораздо большем непрофессионализме.
«Большинство работ историков имеет слишком специализированный характер, перегружены цитатами, комментариями и ссылками, и в таком виде попросту неинтересны для широкой читательской аудитории. Впрочем, дело не просто в форме научных работ, ссылках и комментариях, а скорее в их содержании – историки не занимаются (или недостаточно занимаются) тем, что интересно обществу.
Может быть, они не считают для себя солидным идти навстречу вкусам широких масс. Те ниши, которые они оставили пустыми, теперь заполняет фольк-хистори. Спрос рождает предложение, – иначе и не может быть в условиях свободы слова и рыночной экономики. Люди читают биографии Радзинского, как когда-то запоем читали книги Пикуля, потому что они написаны более увлекательно, чем труды историков, изучают «новую хронологию» Фоменко, потому что разуверились в традиционной хронологии и искренне верят в то, применение математических методов способно произвести переворот в любой отрасли знаний, и читают книги про тайны истории того же Балабухи… просто потому, что любят тайны.
Что мешает историкам бросить вызов «стозевому чудовищу» и сразить его, как Святой Георгий поразил змия? Сразить не критикой и требованиями запрета, а ч