От перестроечного кино в определенных кругах принято отмахиваться - мол, коварные либералы дорвались до власти и принялись злостно очернять великое прошлое, снимая клеветнические фильмы про советскую власть. Но с "Чекистом" Александра Рогожкина такой прием не работает.

Дело в том, что этот фильм является экранизацией повести вполне советского писателя Владимира Зазубрина, в свое время получившего лестные отзывы и от Ленина, и от Горького. В 1923 году автор решил выпустить повесть "Щепка", основанную на рассказах сотрудников ЧК - непосредственных участников и исполнителей "красного террора" в Сибири. Причем посыл в произведении был скорее про-советский, основная мысль сводилась к теме: "Сложно работать в ЧК: целый день людей стреляешь сотнями, пальцы на курок жать устают, нервы, опять же, шалят, некоторые спиваются - пожалейте тружеников и дайте им молоко за вредность". Под это же были подведены философские изыскания главного героя, которые в основном также сводились к тому, что истреблять людей просто за одну только принадлежность к социальному классу - это тяжкий труд и такая революционная необходимость. В итоге получилось слишком откровенное людоедство, в последний момент "Щепку" все же решили не публиковать и до массового читателя она дошла только в конце 80-х.

Для сценария же, впрочем, повесть была несколько переработана - мысли и галлюцинации главного героя остались в основном за кадром, а некоторые моменты были прямо-таки смягчены. Например, эпизод, где молодая девушка с огромными глазами перед расстрелом вдруг начинает просить о пощаде: "Товарищи, жить хочется!" - и даже у палачей появляется некая доля сомнения в необходимости расстрела (подаваемый режиссером в контексте "тоже люди, хоть и звери"), в книге выглядит гораздо жестче и однозначнее :

"Голая женщина уступила одетому мужчине. С дрожью в холеных ногах, тонких у щиколоток, ступала по теплой липкой слизи пола. Соломин вел ее осторожно, с лицом озабоченным.
Другая - высокая блондинка. Распущенными волосами прикрылась до колен. Глаза у нее синие. Брови густые, темные. Она совсем детским голосом и немного заикаясь:
— Если бы вы зн-н-ннали, товарищи... жить, жить как хочется...
И синевой глубокой на всех льет... Из кармана черный браунинг. И прямо между темных дуг бровей, в белый лоб никелированную пулю. Женщина всем телом осела вниз, вытянулась на полу. На лбу, на русых волосах змейкой закрутились кровавые кораллы. Полногрудая рядом без чувств. Над ней нагнулся Соломин и толстой пулей сорвал крышку черепа с пышной прической..."

То есть никаких сомнений у тружеников красного террора. И это - еще раз - текст, скорее оправдывающий работу чекистов, написанный скорее как апология их работы.

Но надо признать, что все же отступления от повести сделали фильм в некоторых моментах глубже и интереснее. Например, полная неспособность главного героя на сексуальную близость с женой видится мне прямой отсылкой к образу Ильи Бунчука из "Тихого Дона" (где имелся практически идентичный эпизод), а, например, сцена, когда палачи после казни принимают душ прямо в расстрельном подвале, встав на те же места, где незадолго до этого стояли их жертвы, полна символизма сразу на нескольких уровнях, не только как предчувствие будущего пожирания Революцией своих детей в годы "большого террора". Столь же символична эпизодическая героиня Нины Усатовой, постоянно моющая полы и протирающая стены - с одной стороны работники ЧК ее брезгливо обходят (хотя, казалось бы, вот он - тот самый народ, за счастье которого они сражаются), а с другой - могут и песни вместе затянуть, и в одном душе не постесняются мыться (намек, что все эти палачи - все же не "внешняя сила"), но могут и допросить (потому что никто не в безопасности).

В целом же, главным героем фильма является не столько чекист Срубов, медленно сходящий с ума и в итоге вставший "к стенке", но не в расстрельном подвале, а в сумасшедшем доме, а скорее машина террора сама по себе. Сначала революционная "тройка" штампует приговоры один за другим, особо не вникая в суть дела (вплоть до того, что герой Алексея Полуяна, позднее сыгравшего инфернального капитана Журова в "Грузе 200", в какой-то момент приговаривает к расстрелу сам себя, просто на автомате, когда его коллеги в шутку произносят его фамилию среди обвиняемых). Потом людей утомительно однообразно расстреливают - на экране проносятся множество самых разных человеческих историй, но финал везде один. После чего тела точно также методично и скучно достают из подвала и складывают в грузовики, чтобы увезти в неизвестном направлении. Из-за этого обилие обнаженной натуры уже почти сразу воспринимается без малейшего намека на эротику, скорее как мясо.

В итоге, конечно же, фильм оставляет довольно тягостное впечатление. Но, во-первых, не столь гнетущее, как, например, сборник "Красный террор глазами очевидцев", от которого нельзя отгородиться спасительной мыслью о художественных преувеличениях, а во-вторых, это тоже страница нашей истории, которую нужно знать и помнить.