Ирине Кулик после одной из её очень интересных лекций о современном искусстве задали примерно такой вопрос: как назвать человека, который занят «поиском и распространением новых форм и способов жизни» (определение художника, принадлежащее Гройсу), проверяет на прочность и трансгрессирует жизненные программы и культурные протоколы, умеет не вляпаться в циничную и золотозубую земную институцию и всё такое — но при этом у него отсутствует зритель, то есть никто о нём ничего не знает?

Ирина ответила очень быстро, жёстко и раздражённо: «Этот человек — плохой художник. Потому что искусство — принципиально публичная деятельность».

Что ж, это логично в контексте, категорически отказывающемся допускать наличие у художника Зрителя, кроме живых людей, соседей по материальному миру. Действительно, по устному свидетельству вышеупомянутого Сергея Чапнина, в современном условно-академическом искусствоведении любая апелляция к существованию Бога как абсолютного Зрителя, абсолютного Критерия — автоматически и моментально выводит такого апеллирующего из дискуссии, причём с позорным клеймом «мракобес».

Хорошо, кто не хочет, тот в Бога не верит, это нормально. Но ведь простейшая поляризованная пара «автор—зритель» это уже элементарная земная институция, порабощения которой художник должен стремиться избежать, верно? В конце концов, при известной гибкости ума автор может назначить зрителем и самого себя. Я рассуждаю профанически, потому что я именно профан и внешний наблюдатель, и читал очень мало журнала «Артхроника».

Зато один из выпускников интенсива, Ярослав Емцов, нарисовал мой портрет. Называется «Олег и каракатица»:



И ещё несколько студенческих картинок, без указания авторства, которое невозможно восстановить, потому что они были сделаны в ходе анонимного упражнения.

[Пятиминутный фотошоп и живые коллажи из рваных журналов]