Поневоле вспомнил, как от Вавулич аж до Лунинца от немцев, а не от французов бегала мама (царство ей небесное), 1908 г.р., что потом "од ДВУХ нимцюв и двух полякув, да и от 4-х советув ны бигала) и результат был в итоге не хуже, чем если бы в беженцы каждый раз при смене власти подавалась...

тем более помню, как коллега (инж-конструктор СКБ БЭМЗ) объяснял Гале, что это О-о-чень интересно ей прочитать другую классическую вещь, как одна княжна, в беженцах во Франции так "мучилась", как сказала бы мама "ПРЫ ПЭРШЫХ СОветах". что она, бедная, в свои 33 года выглядела на все 32, потому что хотя стирала ей прачка, убирала горничная, но она, бедняжка, сама себе готовила, за неимением средств на кухарку...

Спасиба за классику

ВОСПОМИНАНИЕ О МАРУСЕ

Маруся рано будила меня,
Поцелуями покрывала,
И я просыпался на ранней заре
От Марусиных поцелуев.

Из сада заглядывала в окно
Яблоневая ветка,
И яблоко можно было сорвать
Едва протянув руку.

Мы срывали влажный зеленый плод,
Надкусывали и бросали -
Были августовские плоды
Терпки и горьковаты.

Но не было времени у нас, чтобы ждать,
Пока они совсем созреют,
И грустно вспыхивали вдалеке
Лейтенантские мои звезды.

А яблоки созревали потом,
Наливались, падали наземь.
И грустно по саду она брела
Мимо плодов червоных.

Я уже не помню ее лица,
Не вспомню, как ни стараюсь.
Только вкус поцелуев на ранней заре,
Вкус несозревших яблок...

Ендогуров Иван Иванович (1861 - 1898)

[File Attachment: IvanEndogurovDozhd.jpg]

[File Attachment: IvanEndogurovGornoeozerovokretnostjahaMjunhena.jpg]

[File Attachment: IvanEndogurovMhi.jpg]

[File Attachment: IvanEndogurovZimnijpejzazh.jpg]

[File Attachment: IvanEndogurovRanjjavesna18851.jpg]

Я люблю эти дни, когда замысел весь уже ясен и тема угадана,
а потом все быстрей и быстрей, подчиняясь ключу,-
как в "Прощальной симфонии" - ближе к финалу - ты помнишь,
у Гайдна -
музыкант, доиграв свою партию, гасит свечу
и уходит - в лесу все просторней теперь - музыканты уходят -
партитура листвы обгорает строка за строкой -
гаснут свечи в оркестре одна за другой - музыканты уходят -
скоро-скоро все свечи в оркестре погаснут одна за другой -
тихо гаснут березы в осеннем лесу, догорают рябины,
и по мере того как с осенних осин облетает листва,
все прозрачней становится лес, обнажая такие глубины,
что становится явной вся тайная суть естества,-
все просторней, все глуше в осеннем лесу - музыканты уходят -
скоро скрипка последняя смолкнет в руке скрипача -
и последняя флейта замрет в тишине - музыканты уходят -
скоро-скоро последняя в нашем оркестре погаснет свеча...
Я люблю эти дни, в их безоблачной, в их бирюзовой оправе,
когда все так понятно в природе, так ясно и тихо кругом,
когда можно легко и спокойно подумать о жизни, о смерти, о славе
и о многом другом еще можно подумать, о многом другом.

Что делать, мой ангел, мы стали спокойней,
мы стали смиренней.
За дымкой метели так мирно клубится наш милый Парнас.
И вот наступает то странное время иных измерений,
где прежние мерки уже не годятся - они не про нас.

Ты можешь отмерить семь раз и отвесить
и вновь перевесить
и можешь отрезать семь раз, отмеряя при этом едва.
Но ты уже знаешь как мало успеешь
за год или десять,
и ты понимаешь, как много ты можешь за день или два.

Ты душу насытишь не хлебом единым и хлебом единым,
на миг удивившись почти незаметному их рубежу.
Но ты уже знаешь,
о, как это горестно - быть несудимым,
и ты понимаешь при этом, как сладостно - о, не сужу.

Ты можешь отмерить семь раз и отвесить,
и вновь перемерить
И вывести формулу, коей доступны дела и слова.
Но можешь проверить гармонию алгеброй
и не поверить
свидетельству формул -
ах, милая, алгебра, ты не права.
Ты можешь беседовать с тенью Шекспира
и собственной тенью.
Ты спутаешь карты, смешав ненароком вчера и теперь.
Но ты уже знаешь,
какие потери ведут к обретенью,
и ты понимаешь,
какая удача в иной из потерь.
А день наступает такой и такой-то и с крыш уже каплет,
и пахнут окрестности чем-то ушедшим, чего не избыть.
И нету Офелии рядом, и пишет комедию Гамлет,
о некоем возрасте, как бы связующем быть и не быть.

Он полон смиренья, хотя понимает, что суть не в смиренье.
Он пишет и пишет, себя же на слове поймать норовя.
И трепетно светится тонкая веточка майской сирени,
как вечный огонь над бессмертной и юной
душой соловья.