Шла сегодня долго в своей легкой размахайке и с непокрытой головой по нашей сизой оттепели след в след за дамой в длинной-предлинной мохнатой шубе и в нахлобученной глубоко по уши, бывшей когда-то белой, шапке, даже мысли не было обогнать. Так величественно и важно она подметала подолом снежную грязь, так грузно прокладывала свой последний путь в роли перестарки-Снегурки, что мне показалось обогнать ее -- это, как насмешливо, по подростковому, нарушить февраля календарный строй. Выскочить -- и суицидально заблаговременно в чернилах снежных сгинуть, даже опыта жизненной тоски не испив.

Перед этим ехала в одном вагоне метро с дико-бородатым мужиком в амбре перекисших дрожжей. Он, как фокусник-самоучка, вытаскивал из всех карманов мелкие купюры, неумело пытаясь их пересчитать, но в трясучке рассыпал их щедрым размахом, рассыпал, поднимал, ронял и хохотал, хохотал заутробным басовитым гоготом кривоногого, перекошенного оттепелями, забытого и никому не нужного Деда Мороза из папье-маше под прошлогодней елкой.

Пришла домой. Зажгла огоньки на елке. Вроде, как впору разбирать, а душа все еще не насытилась сказкой.