Ферганская область. Мечеть и мулла.Вся жизнь туземца — ночью. Днем он не может не только есть, но и пить воду; с заходом же солнца все собираются в мечети и после долгой службы едят особое кушанье...

Сходил по ссылке. Набрёл на очень интересный рассказ, правда не по теме, как она сложилась, но формально - вполне соответствующий названию :-)

lenta.ru/articles/2016/01/04/pustinka/

В начале лета 1985 года мы вчетвером на двух байдарках сплавлялись по реке Онеге, пересекающей с юга на север Архангельскую область до впадения в Онежскую губу Белого моря. Это примерно 400 километров. Стояли белые ночи. Солнце практически не садилось и, утопив в первый же день часы, мы скоро потеряли всякий счет времени.

Места вокруг выглядели совершенно безлюдными — ни собака не залает, ни мотор не заработает, даже самолетов не было слышно. Отмеченные на картах деревни оказались давно брошенными. В печальных, забытых церквях стояли порубленные кем-то злым и бедным иконостасы. Разрушенные дома пугали своей больше чем мертвой пустотой, в которой клочьями со стен свисали газеты конца 1940-х годов. Колючая проволока, вышки и бараки, которые можно было разглядеть на обоих берегах, никак не располагали к общению с возможными там людьми. Мы устали, сделались нервными и часто ссорились. В довершение всего на стоянках у нас стало появляться очень неприятное ощущение, что за нами наблюдают.

Было тихо, светло и жутко. Иногда на поворотах реки встречались не растаявшие еще глыбы льда. Молевой сплав, о котором мы в Москве даже не подозревали, вынуждал проходить крупные онежские пороги в полях плывущих бревен. И вот дней через десять сплава мы подошли к опасному порогу Мертвая Голова. Судя по карте, а ничего лучше туристской схемы Архангельской области в масштабе 1:1 500 000 у нас не было, где-то рядом находился загадочный населенный пункт с многообещающим названием Пустынька.

Выскочив из-за поворота реки, мы услышали рев большого порога, а затем и увидели его в полукилометре впереди. По правому берегу стояло несколько целых домов монастырской постройки и среди них удивительная, ни на что не похожая деревянная церковь с бочковидным перекрытием кровли. Чтобы не втянуло в порог, зачалились к каменистой косе. И почти тут же были окружены странными существами.


Существа эти выглядели людьми, но вели себя как-то уж очень необычно. Они возбужденно бегали по берегу, неловко размахивая руками, притопывали, что-то лопотали на не понятном даже им самим языке. Выглядели они еще чуднее. Невозможно было сразу определить их пол или возраст. Наряжены были в одинаковые халаты и башмаки, острижены коротко, почти наголо. В дополнение ко всему среди них прыгали и рычали несколько здоровенных лохматых псов.

Напуганные еще в Москве рассказами о раскольничьих скитах и скопцах, мы отступили к лодкам, вооружившись веслами и топором. Однако агрессии или угрозы в поведении «туземцев» не было. Большинство из них скорее даже сами побаивались нас и, несмотря на любопытство, близко не подходили. Постепенно успокаиваясь, я начал улавливать что-то очень знакомое в окруживших нас существах. И вдруг понял: да это же просто психи! Обыкновенные сумасшедшие. Но в тайге. За десятки километров от ближайшего жилья.

Сразу отлегло: слава богу, свои! А я-то перепугался. Приосанившись, я включил доктора-психиатра, которым работал в Москве к тому времени уже целых года три.

Видимо, это был очень смешной доктор, косматый, небритый две недели, в драном зеленом комбинезоне и нестиранной столько же, когда-то белой майке, босиком, с ножом на поясе и топором в руке.

— Так, на что жалуетесь? — громко обратился я к пациентам. Друзья мои, пытавшиеся в это время отплыть от берега, видимо решили, что я или спятил, или пытаюсь пожертвовать собою ради них. Но я уже был в своей стихии:

— Где дежурная сестра? Почему больные шумят?

Существа притихли и виновато закивали друг на друга, видимо, ища зачинщиков. Собаки завиляли хвостами и перешли на мою сторону. В это время тихо зазвонил церковный колокол. Больные послушно затрусили на звук. Наступало время раздачи таблеток. Я последовал за ними.

Небольшой старинного литья колокол висел во дворе, под навесом. Звонила пожилая женщина в чистом белом халате.

— Здравствуйте, я врач-психиатр из Москвы. А вот то — мои коллеги. — Я показал пальцем на троих оборванцев, отчаянно выгребавших из потока.

— Очень рада, я старшая сестра, Вероника Матвеевна. Мы вас не ждали, но все равно очень рады.

Женщина была искренне приветлива.

— Не волнуйтесь, можете все на берегу сложить, они ничего не тронут. Пойдемте, вы, наверное, проголодались. Когда будете больницу смотреть?

Так мы попали в эту удивительную больницу, оказавшуюся архангельским областным интернатом для психохроников. Здесь постоянно находились около ста женщин и примерно десять мужчин — все с глубокими и необратимыми психическими расстройствами, которые принято в медицине называть дефектом или приобретенным слабоумием.

Вылечить их было нельзя, родственники от них отказались, вот и отправили их подальше, с глаз долой. Но жилось больным не так уж и плохо. Снабжали больницу вертолетом или по зимнику. Снабжали вполне сносно. Были они всегда сыты, опрятно одеты. Обращались с ними хорошо. Персонал состоял из уже знакомой нам старшей сестры и шести девочек, выпускниц Калининградского медучилища. По распределению их направили в Архангельск, а там, не долго думая, послали в Пустыньку.

Девчонки оказались славные, больных не обижали. За это те их тоже любили и старались по возможности помогать. Ключница была выбрана из больных. Бестолковая, но очень ответственная олигофренка Матреша. Матреша должностью своей гордилась и ни разу не потеряла ключей. Именно она сопя отпирала нам палаты с беспокойными больными, служившие раньше очевидно кельями. В кельях было чисто.

Днем больные обычно гуляли по небольшой территории между рекой и лесом. Или собирались на церковном крылечке. Собаки присматривали, чтобы они не уходили далеко в лес. Нам рассказали, как однажды, лет за пять до нас, двое больных ушли в тайгу, да так и пропали. Может быть, их задрал медведь. Но такое случилось только раз.

Скоро я узнал, что в Пустыньке есть и врач. На просьбу свести меня к нему, Вероника Матвеевна отвечала, что доктор тоскует по жене, работающей гинекологом в какой-то другой Пустыньке, на другом конце Архангельской области, поэтому всегда грустный и выпивший. На следующее утро, возвращаясь с реки с зубной щеткой и полотенцем, я увидел сидящего на намытых водой бревнах еще более косматого и небритого, чем я сам, мужика. Мужик был в телогрейке, валенках с галошами и с баяном. Играл он «Амурские волны». Решив, что это один из больных, живущих здесь в подмогу женщинам — дров напилить или воды натаскать, я громко и с расстановкой поздоровался:

— Здрав-ствуй-те, как ваше здоровье?

Мужик что-то пробубнил, но от «Амурских волн» не отвлекся. Вернувшись в дом, я опять спросил о докторе. Одна из девочек кивнула в окно:

— Да чего уж там, вон он сидит, на баяне играет. Только вряд ли он с вами говорить будет, грустный он.

Так и не пообщались мы с грустным доктором. В другой раз я спросил, часто ли туристы в Пустыньку заплывают.

— Да, часто бывают, — ответила Вероника Матвеевна, — в прошлый год двое проплывали, вот вы, теперь.

Пробыли мы в Пустыньке два дня. Перед нашим уходом девочки испекли блинчики и выставили на стол, наверное, все самое вкусное, что у них было. Попрощавшись, мы спустились ниже порога и, когда уже отошли километра на полтора, увидели бегущих за нами по берегу, спотыкающихся и машущих руками, что-то пытающихся кричать пациентов. Впереди всех, вытянув одну руку вверх, бежала Матреша. Мы повернули к берегу.

— Что? Что стряслось?
— Нозычик, — Матреша протягивала одному из нас оброненный где-то нож, — как зы вы без нозычка-то.

По ее лицу текли слезы.

Над Архангельским областным домом умалишенных плыл звон старинного колокола. Пациентам было пора пить таблетки.

Река тихо вносила нас в Синегорье — одно из самых светлых и спокойных мест Русского Севера. И мы отчетливо ощущали, как плохое и темное, что не отпускало нас раньше, осталось позади, не смея перейти через Пустыньку.

Извиняюсь, не с начала начал.
lenta.ru/photo/2016/01/07/barentsevosea/#0