Размышляя сегодня в душе над тем, что лучше написать в своем отзыве об этой замечательной книге, я пришла к идее, что одной из прочитанных за год книг надо присуждать награду «Лучшая книга года». Конечно, звучит претенциозно, и к тому же я не могу похвастаться тем, что читаю книжные новинки. Хотя какая разница, когда была напечатана книга?! [...]

В прошлую пятницу я отдала айпад в ремонт, который затянется как минимум до следующего понедельника, и это повергло меня в настоящую панику, ребята: я привыкла, что под рукой у меня целая библиотека книг, которые я читаю или собираюсь прочесть; все мои лекции, заметки, стихи, вотэвер. Пять гигов текста. Да я почти срослась с этим планшетом.
И вот уже шестой день я читаю бумажные книги, и это, конечно, совсем другая история, потому что электронную книгу ты не выбираешь: не понравится одна – откроешь другую. Бумажную книгу перед поездкой в метро, походом в ванну или на балкон покурить выбираешь тщательно и придирчиво, почти как в магазине (я уже почти забыла это ощущение).
Но я молодец, я ни разу не облажалась с выбором, и теперь хочу написать про все эти книги, потому что они охуенны, а моя память – не очень.
Это пост, конечно, скорее для себя, - но, может, кому-нибудь тоже пригодится.


Павич
Рассказы Павича – невероятно интимное событие, на мой взгляд. Даже не как секс, - скорее, как сон, смерть или поездка в метро (моменты, в которые ты бываешь одинок, как никогда). Я прочла его в первый раз лет восемь назад («Внутренняя сторона ветра»), и никогда больше не искала его книг, хотя обычно у понравившегося автора стараюсь прочесть все, что только возможно. Другие его вещи потом как-то попадали мне в руки, я, разумеется, читала, наслаждалась этим ощущением (словно ты – единственное существо в этой жутком, колдовском, нелогичном, нелинейном мире) и никогда ни с кем не обсуждала прочитанное, - ни с друзьями, ни с родственниками, потому что это один из немногих случаев, когда я а) почти уверена в том, что кто-нибудь другой, открыв эту книгу, увидит что-нибудь совершенно другое; б) не очень уверена в том, что эти книги (и этот автор) вообще существуют.

Гейман
Гейман мастерски создает вещи, ужасные и изысканные в этом ужасе (не на европейский, но на американский лад). Иногда он пытается быть милым, но выходит все равно жутко (пожалуй, даже еще страшнее). Этот человек может писать про святой Грааль, котов, ангелов, котов-ангелов, иллюзионистов, оборотней – и не быть пошлым, а для этого действительно нужен большой талант.

Борхес
Я перечитывала «Энциклопедию вымышленных существ» (это покетбук, побывавший со мной в трех странах, на берегу моря и на высоте 4000 над его уровнем; сильнее из моих книг истрепан только Сильмариллион), и чуть не плакала от счастья. Любителей Средневековья часто упрекают в том, что их Средние века – сладкие, выхолощенные, фэнтэзийные; рыцари, дамы и замки, и ничего больше.
Мое Средневековье – это Средневековье бестиариев и лапидариев, алхимических и богословских трактатов; Средневековье Аквината и Бэкона, Фичино и Мирандолы (мне нравится идея ле Гоффа о долгом Средневековье, закончившемся дай бог в 19 веке); средневековье круглых карт, в центре которых – Иерусалим, средневековье диспутов и университетов; средневековье – Толедо и Прага, Иль-де-Франс и Святая Земля, города Италии, княжества Германии; средневековье рационально-иррациональное, населенное христианами и мусульманами, крестоносцами и ведьмами, ангелами и демонами, львами и драконами (как они все умещались на таком крохотном клочке земли, - ума не приложу).
Борхес знает об этом средневековье всё, - и кое-что даже рассказывает.

Стоппард, «Розенкранц и Гильденстерн мертвы»
Дочитав, я пошла печь пирог и думать о смерти. Пирог удался, насчет мыслей о смерти не могу сказать ничего определенного. Эти диалоги определенно навевают какой-то невыразимый ужас, заставляют черную дыру в твоей груди оживленно ворочаться; если читаешь с утра, не успев до конца проснуться – легко в середине пьесы забыть свое имя и планы на вечер.
Определенная доля этого ужаса принадлежит чувству предопределенности, которое сопровождает тебя с первой и до последней страницы и усиливается с каждой знакомой классической репликой. Еще пугает легкость и непринужденность, с которой текст выворачивается наизнанку.
Спасибо постмодернизму за то, что он не дает чувствовать себя уютно в этом мире (и в любом другом из возможных миров).

Брайан Грин, «Элегантная вселенная»
Это научно-популярная книга о физике, если точнее – о теории струн, но чтобы подвести читателя к теории струн, Грин почти половину книги тратит на объяснения теории относительности и квантовой физики, и это просто волшебно. То есть с одной стороны, книга понятна даже такому конченому гуманитарию, как я; с другой, она в должной мере передает чувство, что ты ничего не понимаешь и не поймешь, поскольку даже сами физики мало что понимают, поскольку вселенная настолько огромна и удивительна, что –
…Мои представления о мире успели кардинально поменяться раз пять, пока я ее читала.
И вот еще: это одна из самых поэтичных книг, которые я когда-либо читала.

Юли Цее, «Темная материя»
Книга вышла в ’12 году, ее нет в интернете, ради нее я в неудобных туфлях дошла до книжного и потратила последние деньги, но она стоит этого и еще большего – от первого и до последнего слова. Изумительный детектив, в котором преступление совершается на первых страницах, комиссар появляется ближе к середине, но все равно понимает, что произошло, быстрее, чем преступник.
Идеально было читать ее сразу после «Элегантной вселенной», поскольку главные герои – физики, и Вселенная постоянно присутствует в тексте: то ненавязчиво, на заднем плане, то обрушиваясь всей своей непознаваемой, нелогичной бесконечностью на голову кого-нибудь из персонажей.
Я влюбилась в автора еще со слов «физика принадлежит влюбленным», простите за тавтологию; я прочитала книгу на одном дыхании теперь невероятно хочу забыть ее и прочитать снова.

Йейтс
Я люблю Йейтса, во-первых, за это:

And no more turn aside and brood
Upon love's bitter mystery;
For Fergus rules the brazen cars…

Эти строки для меня – практически аналог вот этой гифки, но от Геймана на трамплине сердце не замирает, а вот от медных колесниц Фергуса, - ну, вы понимаете.

Во-вторых, за это:

The host is riding from Knocknarea
And over the grave of Clooth-na-Bare;
Caoilte tossing his burning hair,
And Niamh calling: Away, come away…

Это почти как “…and miles to go before I sleep”, - строки, которые можно повторять бесконечно, и каждый раз они будут звучать, как новые.

Брэдбери
Часто мне очень не хватает рядом человека, который разделял бы со мной мнение о том, что как бы то ни было, человечество все равно достигнет звезд, потому что в этом и заключается наша конечная цель, ну, насколько цель вообще может быть конечной; в такие моменты мне остается только читать Юдковски или перечитывать Брэдбери, но первый не пишет уже почти полгода, а второй всегда рядом, на полке. Его рассказы для меня – как таблетка от повседневности, от бытового конформизма, хамства и нетолерантности; принимать можно не очень часто, поскольку хватает надолго.

91 год жизни классика научной фантастики в цифрах.

умер в Лос-Анджелесе на 92-м году жизни. Брэдбери мечтал стать писателем с детства, его первые рассказы были напечатаны в 1938 году, когда ему было всего 18 лет. Мировую славу Брэдбери принес роман-антиутопия "451 градус по Фаренгейту", который вышел в 1953 году. PublicPost решил вспомнить его высказывания о жизни и творчестве.



Про русских



Русские еще не стали внутренне свободны, еще до конца не освободилась их энергия, их страсть. Так что предстоящее столетие увидит, как русские люди освободятся от всего, что сковывало их внутренне последние триста лет. И Россия станет сверхмощной державой только благодаря тому, что люди научатся любить самих себя. (Интервью Дмитрию Диброву, 2005 год.)



Про людей



Люди — идиоты. Они сделали кучу глупостей: придумывали костюмы для собак, должность рекламного менеджера и штуки вроде айфона, не получив взамен ничего, кроме кислого послевкусия. А вот если бы мы развивали науку, осваивали Луну, Марс, Венеру... Кто знает, каким был бы мир тогда? (Из интервью “АиФ”, 2010 год.)



Главное — это личные контакты. Идите в библиотеку и постройте сеть из полдюжины ваших друзей и приятелей, как это делал я на протяжении всей своей жизни. Прекратите общаться по телефону, а тем более — по совершенно идиотскому интернету. Это пустая трата времени. (Из интервью журналу Wired, 1999 год.)



Про политику



Мы вертимся в круговороте либерального и консервативного импульсов. Я либерал и, возможно, во многом избаловал своих четырех дочерей и семерых внуков. Но я счастлив, что мы верим и живем такими "старыми" ценностями, как любовь, дружба, верность. (Из интервью "Комсомольской правде", 1992 год.)



Наш президент сказал, что хочет подключить к компьютерной сети каждую классную комнату. Я могу согласиться лишь с тем, что это стоит делать со студентами. Начальную школу не надо привязывать к компьютерам, дети вначале должны научиться читать и писать, чтобы потом суметь прочесть инструкцию по обращению с компьютером. Необходимо вернуть обучение на уровень общения — с родителями, с учителем, со старшими товарищами. А что может знать правительство об образовании? Ровным счетом ничего. (Из интервью журналу Wired, 1999 год.)



Про писателей



Я влюблен в фантастику, ибо вырос, читая Уэллса. Обожаю Роберта Хайнлайна, Айзека Азимова, Жюля Верна. А вообще, мне нравится Чарльз Диккенс, Джордж Бернард Шоу, Толстой, Достоевский. С удовольствием читаю пьесы Мольера, хайку, Шекспира. (Из интервью "Комсомольской правде", 1992 год.)



Про Вселенную



Я верю во Вселенную. В ее непознанную и непознаваемую непредсказуемость — это же с ума сойти! Само ее существование является фактом нелогичным и сверхъестественным! Она невозможна, но она есть. Вы можете своим интеллектом осознать, что это такое? Я нет. И не верьте тому самовлюбленному снобу, который скажет, что может. (Из интервью "Комсомольской правде", 1992 год.)



Про технический прогресс



Любые технические новшества вызывают у меня панику. Я их попросту ненавижу. Нет, лифт еще нормально, правда, мне в доме он не нужен. Я бы не отказался, конечно, от личного космического корабля, но только в том случае, если его подарят вместе с командой и ящиком снотворного. Принял таблетки — и спи по дороге на милый Марс. (Из интервью для "АиФ", 2011 год.)



Про смысл жизни



Давайте вообразим, что я совершаю на машине времени путешествие в минувшие века. В Багдаде я пошел бы гулять по рыночной площади и заглянул бы на ту улочку, где сидят старики, рассказывающие сказки. Вот там, среди заслушавшихся мальчишек и старых рассказчиков, я и хотел бы занять свое место, чтобы тоже рассказывать, когда придет моя очередь. Потому что это старая традиция, замечательная, добрая старая традиция. И если лет через сто на мою могилу придет мальчишка и карандашом напишет на плите: "Здесь лежит человек, который рассказывал сказки", — я буду счастлив. О другом имени я не прошу. (Из интервью американскому журналу "Шоу", 1967 год.)



Я прожил замечательную, чудесную, удивительную жизнь, и, честное слово, жалеть мне не о чем. Мой самый большой успех — мое творчество. Я написал 25 книг, 300 рассказов, 30 пьес, подготовил 60 телесериалов... Я и сейчас не могу и не хочу бросать писать. В мае, к примеру, еду в Прагу на премьеру моей оперы "451 градус по Фаренгейту"... А неудач было мало. (Из интервью "Комсомольской правде", 1992 год.)

Нельзя потерять то, чего у вас никогда не было. Если вам 12 лет и вы слышите разговор о сексе, то просто не понимаете, о чем идет речь. Я никогда не умел водить машину, и поэтому я не знаю, чего я лишился. Я вырос со своими роликовыми коньками, велосипедом, перемещался на электричке и автобусе. При этом я уверен, что если вы поместите меня в комнату с карандашом и стопкой белой бумаги, а напротив посадите сотню людей за самые современные компьютеры, то я смогу создать нечто гораздо более интересное, чем все они, вместе взятые! (Из интервью журналу Wired, 1999 год.)

Ну вот и Брэдбери нет... Уходит эпоха.

Печально всё это.

Настроение сейчас - убитовское

В колонках играет - сопение и гул