Север не найден Голосов: 1 Адрес блога: http://hrivelote.livejournal.com/ Добавлен: 2008-04-20 12:35:49 блограйдером Lurk

2010-08-29 21:52:09 (читать в оригинале)

Прекрасный журнал для любителей сказочного, если кто вдруг еще не.

---

2010-08-26 18:54:03 (читать в оригинале)

sany_ok тут попросил что-нибудь про любимые книжки сказать. А у меня как раз давно лежит составленный список. Это книги, которые что-то во мне изменили. Были другие, которые мне нравились, их было приятно читать, я про них могу говорить "любимые". А про книги из списка я бы сказала, что каждая из них была частью шифра к кодовому замку, и все вместе они взломали мне мозг. Внутри оказались заплесневелый сыр, бронзовая собачка, пенсне с треснувшим очком и четыре мертвых муравья.

1. С. Эриксон "Амнезиаскоп"


2. Р. Лорига "Токио нас больше не любит"


3. Г. Гарсиа Маркес "Сто лет одиночества"


4. Э. Сведенборг "О небесах, о мире духов и об аде"


5. У. Эко "Маятник Фуко"


6. Т. Толстая "Кысь"


7. Л.-Ф. Селин "Смерть в кредит"


8. А. Кристоф "Толстая тетрадь"


9. Дж. Р. Р. Толкин "Сильмариллион"


10. Х. Кортасар "62. Модель для сборки"


11. У. Голдинг "Повелитель мух"


12. Ч. Паланик "Удушье"


13. Д. А. Ф. де Сад "Сто двадцать дней Содома"


14. М. Шолохов "Алешкино сердце"


15. Дж. С. Фоер "Полная иллюминация"


16. Г. Бёлль "Бильярд в половине десятого"

---

Арысь-поле

2010-08-25 02:09:16 (читать в оригинале)

Сказку запоздало посвящаю Стеше kermek. На нее (сказку) у меня ушло полтора года и пара недель ебанистического труда, я неимоверно счастлива, что она наконец-то кончилась. Если бы не начала выкладывать ее кусками, так бы она и валялась недоделанная. Я, кажется, разучилась писать коротко, зато впервые за две недели могу лечь спать, не терзаясь судьбами нейланда, шмуквистов и шматтерсонов.


Дом Нюквистов он нашел сразу же. Никакие совпадения в мире уже не могли бы его удивить: Том был уверен, что сама рука судьбы ведет его по мощеной дорожке между голых кустов живой изгороди. Продираясь сквозь них, он сильно оцарапал ладонь. Вечерняя прохлада превратилась в ощутимый холод, весенний ветерок – в пронизывающий сырой ветер. Том стоял на внушительного размера лужайке перед домом, окна которого горели уютным желтым светом. Что делать дальше, он не имел ни малейшего представления. Позвонить в дверь? Начать свистеть, выкликая возлюбленную? Влезть по водосточной трубе на второй этаж и обойти дом по карнизу, заглядывая в окна, как вор? Свернуться калачиком на крыльце и тихонько завыть от бессилия?

Вдруг на ум ему пришла мысль, которую он за последние сутки ни разу не удосужился подумать. Что если Фликке не хочет его? Что если, покинув ратушу, она и думать забыла о незадачливом кавалере, даже не сумевшем произвести хоть сколько-нибудь приятное впечатление на ее отца? От этой мысли Том оцепенел. «Старый я дурак», - подумал Том. Он вспомнил о Малесте, с которой так неблагодарно поступил, и уже почти раскаялся, что позволил себе эту страсть, - так, как будто в его силах было не позволить. Том готов был уйти; не хотелось только снова лезть через кусты. Он медлил, размышляя, не стоит ли дойти до ворот и попробовать перебраться через них. «Надо взять себя в руки», - подумал Том, - «Моя старая жизнь все еще при мне, я еще не успел наломать дров, ничего не разрушил, всего могу избежать».

Тем временем Фликке в благословенном отчаянии влюбленного сердца решилась на побег. Все чувства, испытываемые ею, были ей внове, ей открылась пропасть любовного вдохновения. И Фликке смело шагнула в бездну, предвкушая, как бесперые, бестелесные ангелы, сотканные из света небесного, тут же подхватят ее и понесут невредимо. Каждый, кто любит впервые, уповает на них.

Девочка решила, что не возьмет с собою из родительского дома ничего, уйдет налегке, без единой монеты, без смены белья. Там, куда повлекут ее светоносные птицы, она найдет все, что ей необходимо: любовь Тома, легкий и прочный кокон, который защитит ее от невзгоды и смерти. Фликке надела пальто поверх ночной рубашки и туфли, в которых танцевала на балу. Туфли были ее талисманом, туфли должны были привести ее к Тому, где бы он ни был. Надела бы и платье, но оно было конфисковано матушкой и заперто в чулане. Фликке в последний раз окинула взглядом свою комнату. Комната была чужая, ничто в ней было не мило, не близко, не дорого сердцу. Убедившись в этом, девочка легко распахнула окно и вспрыгнула на подоконник.

Изумлению Тома не было предела. В раскрытом окне увидел он силуэт Фликке, и прежде, чем Том хоть что-то сообразил, силуэт исчез. Девочка не спланировала вниз бесшумно, как чайка, не опустилась плавно, как русалка в морской пучине, окруженная ореолом развевающихся волос. Она рухнула на взрытую клумбу и пребольно подвернула ногу. В сумерках Том едва мог разглядеть ее, зато ей самой превосходно было видно Тома, шагающего к ней через прямоугольники света, льющегося из окон. Не успела Фликке порадоваться тому, что он так скоро ее нашел, как где-то совсем рядом послышались тихий рык, оборвавшийся коротким стоном, и шумное звериное дыхание.

Из темного ниоткуда за спиной Тома длинным и ловким скачком вылетело странное существо, вроде тонконогого пса или высокой лисицы; вокруг холки и боков его полоскалась не то ткань, не то лоскуты кожи. Омерзительное и грозное, оно целилось в шею человека, спешащего на помощь Фликке, а человек, знала девочка, даже не мог его слышать. Крик Фликке был бы напрасен; без участия мысли рука ее выхватила из кармана горсть заговоренной соли и изо всех сил швырнула в зверя.

Зверь успел задеть лапой плечо Тома; Том не удержался на ногах и упал. Арысь-поле взвизгнула тонко, почти по-девичьи, и в ту же секунду ее объяло темное, красноватое пламя. Поднимаясь с колен, Том видел, как перед самыми его глазами разогнулись в последнем прыжке шерстяные ноги. Пылающая лисица подмяла под себя ребенка, нет, обняла его, прижала к сердцу всеми четырьмя лапами, и огненным клубком они покатились с клумбы, дальше по лужайке, по склону в сторону озера. Том бежал вслед, бесполезно размахивая руками. Он догнал лишь клочья черного пепла, поднявшегося в воздух; дразня и танцуя, они летали у его лица.

Шалый зверь Арысь-поле нашла своего детеныша, и ничто отныне не могло разлучить их, пригоревших друг к другу намертво.


Мы не демоны ваши, мы не ангелы ваши, не коты, не циклопы, не слепой случай, мы случай зоркий и остроухий, мы те же создания божьи, но не люди, не люди. Мы течем сквозь вас, как река, стоим на вашей дороге, как путевые камни, мы не владеем вашей судьбой, но даем от нее поводья, чтобы вы могли вдохновенно править бестолковыми вашими жизнями. Чтобы, расходясь и сплетаясь, вы сновали, как челноки, между нитей основы, проложенных для вас Всевышним. Чтобы ткали ковер, чья краса и порядок превыше вашего и нашего разумения. Мы смеемся над вами и плачем по вам, мы голодны и лукавы, мы никогда не устанем от нашей работы, никогда не пресытимся нашей забавой.

---

Арысь-поле

2010-08-23 23:56:44 (читать в оригинале)

Походила ли Фликке на Гольду? О, да. Гольде Йолин было шестнадцать, когда Том взял ее в жены. Та зима была слишком холодной даже для Нейланда; Том прекрасно помнил, как, вынося из храма на руках новобрачную, завернутую в большую рысью шубу, запнулся за оледенелый порог, и оба они полетели кувырком. Потом лежали, как им казалось, бесконечно долго, глядя друг на друга из вороха мехов и шалей, настороженно и ласково, молодые хорьки, играючи забравшиеся в кучу одежды. Брачный пир, танцы, неизбежная драка между гостями, - в памяти Тома все это осталось путаным калейдоскопическим сном, разноцветным до тошноты. Теперь, по прошествии стольких лет, ему нравилось думать, что их с Гольдой первая ночь началась прямо там, в снегу и шубах. Гольда была простужена, и ее слегка знобило. Пытаясь согреться, она несколько раз приложилась к фляжке папаши Йолина, и потому в объятия Тома упала уже очень горячей и мягкой, как сваренная в сиропе груша. Она смеялась, запрокинув голову, и он не слышал ее смеха, и не жалел, что никогда не услышит, просто любовался мелкими зубами, острыми и белыми, и обнажившимся нежным горлом. На горле был шрам, тонкий, как стрелка на чулке, и налипшая прядь волос цвета меда, но не у Гольды, а у той девушки из борделя, к которой за день до свадьбы отвела его фру Паттерсон. Том тогда уже вышел из юношеского возраста, но женщин не знал, стыдился своей глухоты и неловкого тела и не в меру властной родительницы. Стало быть, не было меха и озноба, а были кружево и прохладные пальцы, и шрам ей оставил из ревности кто-то из клиентов. Она одна в Красном квартале знала язык жестов – излишний, впрочем, при ее работе – и поила Тома вином изо рта. Девушка в перламутровой своей наготе показалась ему моллюском-жемчужницей; он сжимал ее в ладонях и не хотел расставаться с сокровищем, хоть в холле давно ждала его мать. Фру Паттерсон уснула в продавленном плюшевом кресле, так и не вынув изо рта погасшей трубки, а ее сын не мог уйти, он был удачливый ловец жемчуга той ночью перед свадьбой. Он и свадьбу в горячке хотел отменить, и по этой причине тоже девушка смеялась над ним, лаская, а потом сказала, что сама помолвлена. Постоянный клиент из богатых, советник что ли, потерял голову, брал ее в жены и уже подарил кольцо. Наутро мать за руку уводила Тома из борделя, стоял мороз, лютый и дымный, когда небо на рассвете совсем красное, и больно даже дышать, не то что плакать. И Гольду Том желал тоже - не так, как мальчик жемчужину, а как мужчина свою жену, но был в смятении, голова полыхала. Хотел даже рассказать ей все, только было стыдно, и язык жестов Гольде давался с трудом. В первую брачную ночь брал не Гольду – брал их обеих. Ее и девушку из борделя. Так помнил Том. Вот только имя той девушки из памяти стерлось.

Если бы Ася Нюквист пришла в тот вечер на бал дебютанток, как собиралась, Том Паттерсон, конечно же, вспомнил бы, как ее звали. Но прямо перед выходом из дома Фликке закатила настоящий скандал из-за платья, так что Ася сначала даже стушевалась, таким неожиданным и грозным было выступление дочери. Пока Максимилиан Нюквист, теряя терпение, постукивал тростью по стойке для зонтов, Фликке отчитывала мать, как зарвавшуюся бонну. Ася с трудом удерживалась от того, чтобы дать ей пощечину: не хотела, чтобы Макс хотя бы в мыслях попрекал ее скандальным прошлым. Потом, поджав губы, заявила: или Фликке идет на бал в купленном ею наряде, или идет туда вдвоем с отцом. Обе перевели взгляд на Нюквиста, одна с мольбой, другая с вызовом.

- Фликке, надень, что хочешь, только быстро, мы опаздываем, - был ответ. Ася молча удалилась в гостиную. Там она, не снимая накидки, устроилась на диване с рюмкой кларету, облегченная, как ни странно, тем, что ссора закончилась именно так. Просто у девочки тяжелый возраст, успокоила себя Ася, трудно отвыкает от моей груди.

Фликке заранее была готова к тому, что на балу не будет никаких молодых отпрысков знатных семей. Впрочем, оные интересовали ее лишь в силу того, что она практически никого из них не видала воочию. Она знала, что танцевать ей придется либо с собственным отцом, либо с отцами других девушек, либо с престарелыми холостяками, засидевшимися в «завидных женихах» по причине привередливости и распутства. Бал был для нее редкой возможностью блеснуть роскошным туалетом и показать себя во всей красе, все равно, кому.

Фликке не ждала любви, не помышляла о ней, не боялась быть застигнутой ею врасплох, не рисовала себе в мыслях избранника юным и прекрасным или степенным и солидным. Как выходящий из чащи молодой олень не воображает себе, какой будет его смерть, залегшая в кустах с охотничьим ружьем. Она была tabula rasa, покрытая первым чистым воском, в который Том Паттерсон вошел, как царская печатка. Не отводя глаз, заливаясь румянцем, Фликке смотрела на Тома, чувствуя, что суждена ему, отдана без собственного участия и родительского благословения.

Они танцевали вместе лишь один танец, всю ночь, и Максимилиан Нюквист, сгорая от досады, корил себя за то, что не принял в споре сторону жены. Девчонка становилась совершенно неуправляемой с его попущения; он знать не знал этого выскочки Паттерсона, к тому же глухого, как пень, и наверняка без гроша за душой, неизвестно как оказавшегося на почтенном мероприятии.

Они танцевали. Девочка пахла Гольдой, и от бесстыдства этого родного запаха Том сходил с ума. Само собой, он не признал платья; как любой другой мужчина, если только он не портной, Том помнил одежду лишь в общих чертах. Но руки его узнавали и ряд пуговиц на спинке, и виолончельный изгиб стана. Не слыша музыки, Том ориентировался на басы, пульсирующие в теле, на горячий ток крови, на собственные мигрень и вертиго, становившиеся невыносимыми по мере приближения к утру, оттого, что не мог он забрать с собой девочку, закруженную в танце до исступления менады.

Советник сухо раскланялся с Томом, уводя дочь. Фликке оглядывалась, торопливо, коротко, словно она и Том были сообщниками, совершившими преступление, а теперь она попалась, и ее одну уводил конвой. «Не предам» - прочитал Том на ее почти детском лице, и почувствовал, как подступают слезы умиления и страха. Такие, какие прежде вызывала только Зайка.

Фликке, Флик-ке, ликовало его сердце, когда он возвращался домой. Наконец-то я нашел тебя, девочка, думал Том, позабыв, что искал Гольду. Домой он, впрочем, не попал: дошел почти до порога и вдруг зашагал обратно, свернул к реке, захотел спуститься к самой воде, поскользнулся на маслянистой весенней грязи, упал всем фраком в глину и засмеялся, зарыдал, захохотал, как безумный. Закурил, не вставая, и долго лежал, глядя в ясное небо, продрогший, счастливый и одинокий, одинокий, как бог.

Малеста томилась тягостным ожиданием. Она выдумывала тысячи причин, по которым Том мог задержаться, и одну за другой их отвергала. Малеста презирала паникеров, и оттого ничего не предпринимала. В самом деле, если бы ее отец исчез так же необъяснимо, как мать, это было бы уже слишком.

Том все не шел. Он знал, что Зайка переживает, но с присущим всем влюбленным эгоизмом полагал, что ее тревога пренебрежимо мала по сравнению с тем, что чувствует он сам. Лейтмотивом в каскаде его чувств был восторг пса, унюхавшего загулявшую суку. Почти год он не был близок с женщиной, и теперь изнывал от желания, как подросток, насмотревшийся фривольных открыток. Только к полудню дополз он до дома, мокрый и грязный, под сочувствующими взглядами соседей, решивших, что бедняга Паттерсон с тоски по жене ударился в запой.

Малеста встретила Тома молча, как полагается мудрой и кроткой дочери, сняла с него испорченный фрак и раскисшие лаковые штиблеты. Отец был совершенно трезв и не менее совершенно измотан, однако глаза его горели, и вместо того, чтобы поесть и лечь спать, он переоделся, схватил початую бутылку вина и снова выскочил за порог. Малеста почувствовала себя оскорбленной, не получив объяснений, но Том не смог бы ей дать их, даже если бы захотел. Он сам не знал, куда и зачем направляется.

Весь день носило его по городу. Он заходил и в кабаки, и в храмы – те и другие были пусты – но, не в силах оставаться на одном месте, шел дальше. Том озирался в магазинах готового платья, табачных лавках, кондитерских и галантерейных отделах, так, словно у него отшибло память, и он не мог понять, для чего служат продающиеся там предметы. Том бесслезно, беззвучно плакал о Фликке, потому что, пока он слонялся по улицам, время ее жизни проходило без него. Она спала, вытянув сладко ноющие ноги, под кружевным пологом девичьей постели, и ее ничуть не расстраивало, что родители посадили ее под домашний арест на восемь суток. Она просыпалась, потягивалась, чистила зубы лавандовой пастой, ела черствый хлеб и пила воду, сидела над молитвенником, не раскрывая его, и с ее лица не сходила блаженная улыбка. Все это Том хотел разделить с ней, весь этот бессмысленно долгий день, все последующие дни и ночи ее жизни. Немудрено, что в сумерках он оказался в квартале у озера.

Окончание следует

---

Арысь-поле

2010-08-21 01:06:02 (читать в оригинале)

Нескончаемая нейландская зима шла на убыль, истончалась в паутину. И хотя еще далеко было до выстрелов бледной зелени, до бестолкового насекомого копошения под ногами и вокруг, до того, как пыльца и споры защекочут воздух, - в восточном ветре уже отчетливо звучали ноты сырости. Приближался первый весенний праздник, бал дебютанток, день, когда благополучные горожане выводят на люди своих дочерей, набравших цвет за зиму.

Том Паттерсон был страшно удивлен, обнаружив в своем почтовом ящике приглашение на бал. По закону он мог считаться свободным от брачных уз лишь через год после исчезновения супруги. Кроме того, Том был, мягко говоря, небогат, знакомств в высших кругах не имел, и никак не мог взять в толк, кто это вспомнил о нем в связи с таким значительным мероприятием. Сначала он решил было, что приглашен вместе с Зайкой, как отец дебютантки, но приглашение было на одну – его – персону. Да и какая, по совести, дебютантка из щуплой и болезненно застенчивой Зайки, которой и в школу-то надеть особенно нечего.

Неизвестно, узнал бы Том за давностью лет тех двоих, что положили картонный прямоугольник в его почтовый ящик и затрусили в квартал у озера. Один – удерживая под мышкой перехваченную лентой коробку, второй – облизывая ладонь, чтобы пригладить непослушно топорщившиеся усы.

Возвращаясь с прогулки, Фликке Нюквист торопливо, как на горячую картошку, дула на озябшие пальцы. Она не любила рукавиц и привыкла держать руки в карманах, однако теперь все карманы были загажены матушкиной заговоренной солью. Фликке силилась вспомнить, где она видела в последний раз свою старую меховую муфту, - надо бы привести ее в порядок, - как вдруг заметила лежавший у порога сверток.

В доме Нюквистов к балу готовились особо. Еще осенью для Фликке был приглашен учитель танцев, молчаливый и невероятно худой месье Эдмон, который приходил дважды в неделю. Танцы давались девочке легко, но особого интереса к ним она не питала, и это злило учителя. Он предпочел бы неловкую дурнушку, страстно мечтавшую затмить всех на балу не красотой, так грацией. На взгляд месье Эдмона, за равнодушием Фликке крылись пресыщение, леность и спесь, присущие богачам. Впрочем, он ошибался: для того, чтобы отвечать представлениям учителя о нравах нейландской знати, фрёкен Нюквист была слишком юна. Но настоящим восторгом ее глаза зажигали не танцы, а наряды.

Как все девочки ее возраста, Фликке была без ума от бальных платьев, и, будь ее воля, она облачалась бы в них прямо с утра, едва сбросив пижаму. Само собой, Фликке роптала, узнав, что наряд для бала был заказан в городе готовым, без примерки, но мать хотела сделать дочери сюрприз, и детали не обсуждались. Теперь, увидев у двери коробку, девочка почувствовала учащенное сердцебиение; пальцы вмиг согрелись. Должно быть, служанка не слышала звонка посыльного, - была туговата на ухо. Фликке схватила коробку и бросилась в дом. Проворно взбежав по лестнице, она бросила ношу на кровать и торопливо освободилась от пальто, башмаков и шапки. Папиросная бумага, лента, пломба портного, крышка коробки – все полетело в разные стороны. Под крышкой обнаружилась ветка орхидеи – как изысканно! – а уж под ней заветное платье.

Фликке ожидала чего-нибудь, что более отвечало бы вкусам матери, чем ее собственным, и выбор фру Нюквист ее удивил. Платье было восхитительным – но странным, и она никак не могла определить, в чем же заключается эта странность. Шелк цвета старой бумаги, пожелтевшее, будто ветхое, кружево, ряд мелких пуговиц вдоль спинки. Его словно сняли с врасплох застигнутого привидения где-нибудь на брошенном корабле. Действительно редкая вещица, должно быть, винтажная, и стоит уйму денег. Если бы мать была дома, Фликке бросилась бы к ней с поцелуями, но мать с утра отправилась в город по делам благотворительного комитета.

Ася вернулась домой уже к обеду. Фру Нюквист спешила: ей не терпелось сделать дочери подарок. Благотворительность была лишь отговоркой, а настоящую причину ее визита в город она теперь держала за бретельки, поднимаясь по ступенькам в комнату Фликке.

- Дочка! Ты дома? Смотри, что у меня есть для тебя!

Фликке выскочила из комнаты и остановилась в замешательстве. Остановилась и Ася.

- Что это за платье? – одновременно выдохнули мать и дочь.

День, начавшийся для Фликке так замечательно, сменился вечером, полным упреков и слез. Фру Нюквист требовала разыскать сорванную пломбу, позвонить портному, отправившему заказ не по адресу, и вернуть платье, которое так нравилось Фликке. Девочка пришла в уныние и ужас при виде усыпанного каменьями и блестками наряда, купленного матерью, и не шедшего ни в какое сравнение с тем, что прислали по ошибке. Теперь она чувствовала себя неблагодарной, и от этого мысль о грядущей разлуке с платьем ее мечты жгла ее еще сильней. Фликке пришлось повиноваться, но, к ее облегчению, по телефону сказали, что ателье, отправившего посылку, больше не существует, и довольно давно, уже несколько лет. Облегчение сменилось тревогой. Так вот что странного было в платье: оно отправлено из места, которого нет, возможно, кем-то так же несуществующим. Однако это лишь делало ярче окружавший его романтический ореол.

Тот факт, что платье некуда было возвращать, не мог реабилитировать его в глазах Аси. Фру Нюквист не собиралась мириться с тем, что дочь отвергла ее подарок. Платье-подкидыш должно было найти пристанище на чердаке, а Фликке – пообещать матери исполнить ее волю и отправиться на бал наряженной, будто Хозяйка Медной горы.

Тот день, когда Фликке Нюквист сражалась с матерью за право явиться на бал в наряде, присланном ниоткуда, и была побеждена, Малеста Паттерсон провела дома. Ей нездоровилось, но валяться в постели было бы совсем скучно. Поэтому девочка решила занять себя какой-нибудь необременительной домашней работой в ожидании отца, отправившегося к букмекеру. (Делая ставки, он всегда просил у нее совета, несмотря на то, что выиграть с Зайкиной помощью ему еще не удалось ни разу). Зайка взялась привести в порядок невеликий гардероб Тома. Покончив со штопкой носков, она вытащила из шкафа сюртук, чтобы почистить его. Девочка запустила руку в карман, исследуя на предмет дыр, и извлекла на свет картонный прямоугольник приглашения, который Том уже смял, честно собравшись выбросить, но так и позабыл.

Зайка не хотела на бал. Она действительно туда не хотела. Если начистоту, одиночество и избыток времени для размышлений и чтения сделали из нее порядочного сноба. Зайке нравилось противопоставлять себя обществу пустоголовых сверстниц, в которое она, строго говоря, даже не была вхожа, и их родителей, в суете пекшихся об успехе. В свои четырнадцать лет она искренне считала, что лучшая судьба для нее – заботиться об отце, не отвлекаясь на танцульки и шашни с кавалерами. Растроганный нежным вниманием дочери, Том порой с грустью думал о том дне, когда ему придется выдать Зайку замуж, может, даже против ее воли, но все-таки от этого момента их обоих еще отделяло неопределенно долгое и определенно сладкое время.

Зайка не хотела на бал, и совершенно не была расстроена тем, что отец получил приглашение на одну персону. По ее мнению, Тому не следовало отказываться от возможности «развеяться», а у него не достало духу сопротивляться ее уговорам. Они словно поменялись ролями: Зайка говорила с ним, как с приунывшим ребенком, который отказывается выйти поиграть в мяч.

День выдался теплый и ветреный. Пахло так, как может пахнуть только ранней весной, словно в воздухе распылили эликсир безумия. Еще только покидая дом, Том Паттерсон был уже пьян, хоть и не выпил ни глотка спиртного. Его лихорадило предчувствие какой-то упоительной победы. Он даже не жалел, что дочь не разделит ее с ним, потому что чувствовал: победа предназначена лишь ему одному.

Бал дебютанток был скорее мероприятием торжественным, чем роскошным. Взятый напрокат фрак сидел скорее хорошо, чем худо. Стоя внизу парадной лестницы ратуши, Том не был ни скован, ни растерян; он горел любопытством. Любопытством не к светскому обществу или юным девушкам, но единственно к обещанной ему победе. Он оглядывался, пытаясь прочесть какие-нибудь адресованные себе знаки, и взор выхватывал случайные детали: какой-то кислый господин поправляет бутоньерку; толстуха в лиловом с досадой замечает, что веер сломан; в охапке желтых тюльпанов два уже наклонили головы, сморенные последним сном. Том не знал, что из этого было знаком, не знал, было ли в этот вечер в этом месте что-то, что знаком не являлось.

Вдруг до его ноздрей донесся превосходный и тонкий кокосовый запах, и он, как борзая, на этот запах оглянулся, замерев и поджавшись всем телом. Та, кого увидел Том, сначала показалась ему весьма миловидной и смутно знакомой, но первое впечатление тут же смыло волной необыкновенного, леденящего душу восторга и ужаса.

На ступеньках лестницы стояла Фликке Нюквист в подвенечном платье его пропавшей жены. Война Алой и Белой роз шла на ее щеках, и Алая одерживала верх.

Продолжение следует