Сергей Варшавчик Голосов: 1 Адрес блога: http://warsh.livejournal.com/ Добавлен: 2007-12-04 15:43:57 блограйдером Lurk

Исторические анекдоты о самодержцах

2016-07-21 20:12:07 (читать в оригинале)

                      

Князь Зубов, который участвовал в убийстве императора Павла Петровича, посчитал, что Александр I обязан ему своим восшествием на престол, и как-то попросил государя исполнить его просьбу, не объясняя, в чем она состоит. Тот дал слово. Вскоре Зубов представил ему к подписи простительный указ в отношении генерал-майора Арбенева, который во время Голландской экспедиции 1799 года покинул боевое соединение во время сражения. Император поморщился, однако подписал: «Принять вновь на службу». И тут же попросил Зубова безусловно выполнить одну свою просьбу. Зубов пообещал исполнить все, что прикажет государь. Тогда Александр сказал ему: «Пожалуйста, разорвите подписанный мною указ». Зубов растерялся, покраснел, но делать было нечего. Тут же и разорвал бумагу.

***
Александр I по вступлении на престол издал указ «Об истреблении непозволительных карточных игр». Как в нем утверждалось, «толпа бесчестных хищников, с хладнокровием обдумав разорение целых фамилий, одним ударом исторгает из рук неопытных юношей достояние предков, веками службы и трудов уготованное». Всех уличенных в азартных играх приказано было брать под стражу и отдавать под суд. При этом император лично изобличал игроков.
Однажды, встретив обер-егермейстера генерала от инфантерии Левашева, Александр Павлович спросил его:
— Я слышал, что ты играешь в азартные игры?
— Играю, государь,— признал Левашев.
— Да разве ты не читал указа, данного мною против игроков?
— Читал, Ваше Величество,— отвечал Левашев,— но этот указ до меня не относится: он обнародован в предостережение «неопытных юношей», а самому младшему из играющих со мною 50 лет.

***
В 1812 году, перед объявлением войны России, Наполеон направил французскому послу в Петербурге де Коленкуру депешу, в которой писал, что «французское правительство никогда не было так склонно к миру, как в настоящее время, и что французская армия не будет усилена». Получив депешу, Коленкур тотчас лично передал ее содержание императору Александру Павловичу.

Имея неоспоримые доказательства, что Наполеон деятельно готовился к войне, Александр Павлович так отвечал на уверения француза: «Это противно всем полученным мною сведениям, господин посланник, но ежели вы скажете мне, что этому верите, то и я изменю мое убеждение». Прямота императора обезоружила дипломата. Де Коленкур встал, взял шляпу, почтительно поклонился и ушел, не сказав ни слова.

***
В 1813 году в сражении при Кульме был взят в плен генерал Вандам, известный своей жестокостью. Как говорили, сам Наполеон высказался в его адрес следующим образом: «Если б у меня было два Вандама, то одного из них я непременно повесил бы».

Когда Вандама привели к Александру Павловичу и государь начал укорять его в жестокости, тот дерзко ответил: «Зато я не убивал своего отца», намекая на смерть императора Павла. Российский государь отвечал ему кротко: «Не сомневайтесь в моем покровительстве. Вы будете отвезены в такое место, где ни в чем не почувствуете недостатка, кроме того, что у вас будет отнята возможность делать зло».

В результате Вандам провел в плену отнюдь не лучшие дни своей жизни.

***
Александр I тяжело переживал поражение под Аустерлицем, которое в 1805 году потерпела от французов русская армия. Он сам тогда бежал от неприятеля и какое-то время скрывался в крестьянском доме. Многие обвиняли в этой неудаче лично государя, отстранившего Кутузова от управления армией и взявшего командование на себя.

О переживаниях Александра Павловича прознали и французы. И когда в 1814 году российская армия заняла французскую столицу, парижане в знак признательности к пощадившему город императору Александру хотели снять табличку с Аустерлицкого моста, воздвигнутого Наполеоном в честь победы 1805 года.

Однако Александр Павлович запретил делать это и только велел на табличке дописать: «Российский император с армией своею прошел по сему мосту в 1814 году».

***
В 1823 году Александр I приказал посадить под арест служившего у него 20 лет и известного всему Петербургу лейб-кучера Байкова. Причем, как говорилось в приказе, бессрочно: «По воле Его Величества содержать под арестом лейб-кучера Илью впредь до приказания». Распоряжение многим показалось странным, поскольку государя не возил никто, кроме Байкова. В России ли, за границей, в городах, или на почтовых трактах, днем или ночью.

Когда караульный офицер спросил почтенного арестанта, за что тот впал в немилость, тот пояснил:
— За одно слово «знаю»! Ведь Его Величество никогда не скажет, куда именно изволит ехать. Так что я беспрестанно поворачиваюсь к нему, и он мне кивает то направо, то налево, то прямо. И вот скользнуло же у меня с языка сказать: «Знаю, Ваше Величество». Тут государь и воскликнул с гневом: «Кучер ничего не должен знать кроме лошадей!»

Впрочем, молва утверждает, что без верного кучера государь обошелся всего день или два.

***
История сохранила немало лингвистических казусов, имевших место с Александром I. Приехав в какой-то губернский город, государь принимал тамошних помещиков и, между прочим, у одного из них спросил:
— Ваша фамилия?
— В деревне осталась, Ваше Величество,— отвечал тот, решив, что государь спрашивает о его семействе.
В другой раз в Воронеже ему представлялись уездные предводители, в том числе почтенный старик, Павловский уездный предводитель дворянства Клыков. Причем ветеран, в отличие от других, был в мундире времен Павла Петровича. Государь решил показать старику свою благосклонность и спросил:
— Это мундир моего отца?
— Никак нет, Ваше Императорское Величество,— наивно отвечал Клыков,— это собственный мой.
Александру Павловичу ничего не оставалось, как с улыбкой отойти.

***
В 1824 году, перед приездом императора Александра Павловича в Пензу, местный губернатор Лубяновский, которого открыто называли покровителем всех губернских взяточников, и командующий 1-й армией генерал от инфантерии граф Остен-Сакен прислали к местному архиерею Амвросию Орнатскому делегацию. Та просила преосвященного очистить от грязи и сора обширную площадь перед архиерейским домом.
— Ваш генерал — немец,— сказал Амвросий адъютанту Остен-Сакена,— потому и не знает, что русские архиереи не занимаются чисткой улиц и площадей: их дело очищать души; если хочет генерал, чтобы я его почистил, пусть пришлет свою душу.
— Но ведь Его Величество увидит безобразие на площади,— заметил другой делегат.
— Прежде чем увидит император площадь,— отвечал преосвященный,— предстанете пред ним вы и губернатор, а безобразнее вас обоих ничего нет в Пензе.

                      

Однажды пажи разыгрались в огромном Большом тронном зале Зимнего дворца. Большинство прыгало и дурачилось, а один из пажей вбежал на бархатный амвон под балдахином и сел на императорский трон. Там он начал кривляться и отдавать приказания, как вдруг почувствовал, что кто-то берет его за ухо и сводит со ступеней. Паж обмер. Его молча и грозно выпроваживал сам император Николай Павлович. Когда все пришло в должный порядок, государь вдруг улыбнулся и промолвил:
— Поверь мне, совсем не так весело сидеть тут, как ты думаешь.
В другой раз Николай Павлович свел к шутке даже решение по делу о важнейшем антигосударственном преступлении, коим считалось оскорбление государя императора. Обстоятельства его были таковы.
Как-то в кабаке, подгуляв почти до положения риз, один из меньшей братии, Иван Петров, сквернословил так сильно, что и привычный ко всему целовальник не выдержал. Желая унять разошедшегося буяна, он указал на царский бюст:
— Перестань сквернословить, хоть бы ради лика государева.
Но ошалелый Петров ответил:
— А что мне твой лик, я плюю на него! — после чего повалился и захрапел. А очнулся уже в кутузке Рождественской части. Обер-полицеймейстер Кокошкин при утреннем рапорте государю подал об этом записку, объяснив тут же и определяемое законом наказание за такую вину. Николай Павлович наложил такую резолюцию: «Объявить Ивану Петрову, что и я на него плюю — и отпустить». Когда злоумышленнику объявили вердикт и отпустили из-под ареста, он затосковал, почти помешался, запил, да так и сгинул.

***
Император Николай Павлович называл своей главной опорой дворянство и строго, но по-отечески ласково относился к благородным недорослям.
Прогуливаясь однажды по Невскому проспекту, он как-то встретил студента, одетого не по форме: шинель накинута на плечи, шляпа ухарски сдвинута на затылок; неряшливости были заметны и в нем самом.
Государь остановил его и сурово спросил:
— На кого ты похож?
Студент смутился, всхлипнул и робко произнес:
— На маменьку...
И был отпущен рассмеявшимся государем.
В другой раз Николай Павлович приехал в Дворянский полк, где готовили к офицерской службе юных дворян. На фланге стоял кадет на голову выше отличавшегося высоким ростом государя. Николай Павлович обратил на него внимание.
— Как твоя фамилия?
— Романов, ваше величество,— ответил тот.
— Ты родственник мне? — пошутил государь.
— Точно так, ваше величество, — вдруг ответил кадет.
— И в какой степени? — спросил государь, рассерженный дерзким ответом.
— Ваше величество — отец России, а я сын ее, — не моргнув глазом ответил кадет.
И государь изволил милостиво расцеловать находчивого «внука».

***
Николай Павлович, помимо того что носил парик, прикрывавший лысину, обожал театр и бывал на представлениях при всякой возможности. В 1836 году на представлении оперы «Жизнь за царя» императору особенно понравилась игра знаменитого певца Петрова и, придя на сцену, он признался тому:
— Ты так хорошо, так горячо выразил любовь к отечеству, что у меня на голове приподнялась накладка!
Театральным пристрастием государя не раз пользовалась свита, особенно при замене лошадей и экипажей. Потому что когда Николаю Павловичу подавалась, например, новая лошадь, он восклицал обыкновенно: «Дрянь, слабосильна!»
И затем делал на ней такие концы по городу, что лошадь, действительно, возвращалась домой усталою и вся в мыле.
— Я говорил, что слабосильна, — замечал император, выходя из саней.
Новый экипаж, точно также, всегда казался государю с недостатками:
— Короток! Негде ног протянуть!
Или:
— Трясок и узок, просто ехать невозможно!
Поэтому новую лошадь или экипаж старались подать Государю в первый раз тогда, когда он ехал в театр. И когда на другой день он спрашивал:
— Это что за лошадь? Что за экипаж?
Ему отвечали:
— Вчера изволили ездить в театр, ваше величество!
После такого объяснения государь замечаний уже не делал.

***
Однажды при посещении тюрьмы Николай Павлович зашел в отделение каторжников. Здесь он расспросил каждого, за что тот сослан на каторгу.
— По подозрению в грабеже, ваше величество! — говорили одни.
— По подозрению в убийстве! — отвечали другие.
— По подозрению в поджоге, — докладывали третьи.
Одним словом, вину никто не признал: все говорили про подозрения.
Государь подошел к последнему арестанту. Это был старик с густою бородою, загорелым лицом и мозолистыми руками.
— А ты за что? — спросил государь.
— За дело, царь-батюшка! За дело! Во хмелю был да в драке приятеля убил, в висок хватил его...
— И что же теперь? Жалеешь, как видно?
— Как не жалеть, государь-батюшка! Как не жалеть! Славный человек был, упокой, Господи, его душу! Семью его осиротил я! Не замолить мне греха этого вовеки!
— А на родине у тебя кто-нибудь остался? — поинтересовался государь.
— Как же, — отвечал старик, — жена-старуха, сын больной, да внучата малые, сиротки. И их загубил я от проклятого винища. Вовек не замолю греха моего!
После чего император громким голосом повелел:
— Так как здесь все честные люди и виновных только один старик этот, то чтобы он не портил этих «заподозренных» людей, удалить его из тюрьмы и отправить на родину к родным.

***
Николай Павлович любил приятные сюрпризы, в том числе финансовые. В те времена на монетном дворе из полосового золота чеканили империалы и полуимпериалы. При этом оставались так называемые урезки, которые не заносились ни в какие отчетные книги. В итоге урезков накопилось столько, что хватило на пятнадцать тысяч полуимпериалов. Министр финансов граф Канкрин придумал поднести их государю на Пасху. Для этого, по его указаниям, в технологическом институте сделали из ольхи огромное яйцо, которое раскрывалось надвое с помощью специального механизма.
В первый день Пасхи яйцо привезли во дворец чиновники министерства финансов, а в комнаты государя внесли его за графом Канкриным несколько камер-лакеев.
— Это что? — спросил государь.
— Позвольте, ваше величество, — сказал министр, — прежде похристосоваться! — Государь расцеловался с ним.
— Теперь, ваше величество, — продолжал Канкрин, — осмеливаюсь представить красное яйцо от ваших же богатств, и просить вас дотронуться до этой пружины. Император дотронулся, яйцо раскрылось, и стали видны полуимпериалы.
— Что это, что это, сколько тут? — удивился император.
Граф Канкрин пояснил, что тут пятнадцать тысяч полуимпериалов, и уточнил, что они сделаны из урезков, нигде не проходивших по отчетам. Государь не мог скрыть своего удовольствия и неожиданно предложил:
— Урезки — экономия? Ну, так пополам.
На что министр скромно, но твердо отвечал:
— Нет, ваше величество, это твое, от твоих и только тебе одному принадлежит.

***
В 1837 году Николай Первый в первый раз пожелал посетить Кавказ.
Из Керчи он отправился на пароходе в Редут-Кале — крепость к северу от Поти, хотя осенью жестокие бури бывают на Черном море. Однако государь не отменил поездки, опасаясь кривотолков в Европе, где пристально следили за его здоровьем и делами.
Когда стихия разыгралась не на шутку, встревоженный Николай Павлович начал петь молитвы, заставляя подпевать композитора Львова, автора музыки к гимну «Боже, Царя храни!». Император благоволил ко Львову и часто брал с собой в поездки.
— Я не имею никакого голоса, — говорил насмерть перепуганный бурей Львов.
— Не может быть, — отвечал развеселившийся от вида трясущегося музыканта государь, — ты же говоришь, а стало быть, голос никуда не пропал.

***
В 1840-х годах в Петербурге появились первые городские общественные дилижансы. Появление этих омнибусов стало событием, они понравилось публике и каждый считал своим долгом прокатиться в них, чтобы иметь возможность поговорить со знакомыми о впечатлениях, испытанных при путешествии.
Успех этого предприятия, дешевизна и удобства передвижения стали известными императору. И он пожелал лично убедиться в этом. Гуляя однажды по Невскому и встретив дилижанс, он сделал знак остановиться и влез в него. Хотя было тесно, но место нашлось, и государь доехал до Адмиралтейской площади.
Здесь он хотел выйти, но кондуктор его остановил:
— Позвольте получить гривенник за проезд?
Николаи Павлович оказался в затруднительном положении: денег с собою он никогда не носил, а из спутников его никто не решился или догадался предложить ему денег. Кондуктору ничего не оставалось, как принять честное слово императора.
А на другой день в контору дилижансов камер-лакей доставил десять копеек с приложением двадцати пяти рублей на чай кондуктору.

***
Николай I любил ездить быстро и всегда на превосходном рысаке. Однажды, при проезде государя по Невскому проспекту, какой-то человек, несмотря на оклики кучера, едва не попал под экипаж императора, который даже встал в дрожках и схватил кучера за плечи.
При этом государь погрозил нарушителю пальцем и жестом подозвал его к себе. Но тот махнул отрицательно рукою и побежал дальше. Когда ослушника нашли, доставили во дворец и привели к императору, тот спросил его:
— Это ты так неосторожно сунулся под мою лошадь? Ты знаешь меня?
— Знаю, ваше императорское величество!
— Как же ты осмелился не послушаться своего царя?
— Виноват, ваше императорское величество...некогда было...у меня жена в трудных родах мучилась...и я бежал к повивальной бабке.
— А! Это причина уважительная! — сказал государь. — Ступай за мною!
И он повел его во внутренние покои к государыне.
— Рекомендую тебе примерного мужа, — сказал он ей, — который, чтобы оказать скорее медицинскую помощь жене своей, ослушался призыва своего государя. Примерный муж!
Ослушник оказался бедным чиновником. Этот случай стал началом счастья всей его семьи.

***
Николай Павлович был способен на неожиданные милости. Однажды по Исакиевской площади, со стороны Гороховой улицы, две похоронные клячи влачили траурные дроги с бедным гробом. На гробе лежали чиновничья шпага и статская треуголка, за ними следовала одна бедно одетая старушка. Дроги приближались уже к памятнику Петру I. В этот момент со стороны Сената показался экипаж государя.
Император, увидев процессию, возмутился, что никто из сослуживцев не пришел отдать покойному чиновнику последний долг. Он остановил экипаж, вышел и пешком последовал за гробом чиновника, по направлению к мосту. Немедленно за государем стали следовать люди. Всякий хотел разделить честь вместе с императором сопровождать до могилы покойного. Когда гроб выехал на мост, провожающих набралось много всякого звания, преимущественно из высшего сословия. Николай Павлович оглянулся и сказал провожавшим:
— Господа, мне некогда, я должен уехать. Надеюсь, что вы проводите его до могилы.
И с тем отбыл.

***
В 1848 году во время венгерского восстания Николай Павлович должен был решить – спасать ли монархию Габсбургов, не раз пакостивших России, или допустить, чтобы австрийскую армию разбили восставшие венгры. Поскольку повстанцами командовали польские генералы, не раз воевавшие против русских, государь счел за меньшее зло отправить русские войска на помощь австрийцам.
И вот в ходе кампании в одну венгерскую лавку вошли два офицера-союзника: русский и австрийский. Русский заплатил за покупки золотом, a австриец в уплату предложил ассигнацию. Торговка отказалась принять бумажку и, указывая на русского офицера, сказала:
— Вот как платят господа!
— Хорошо им платить золотом, — возразил австрийский офицер, — когда их наняли за нас сражаться.
Русский офицер оскорбился таким заявлением, вызвал австрийца на дуэль и убил его. Вспыхнул скандал, и Николаю Павловичу донесли о поступке офицера.
Однако император порешил так: сделать ему строгий выговор за то, что он в военное время подвергал опасности жизнь свою; он должен был тут же, на месте убить австрийца.

Отсюда.