Велтиста 

И вот, который вечер в полнолунье
Я различаю контуры Велтисты,
И он, пройдя по серебристым струнам,
Садится по ту сторону окна.
Я знаю: дождь. Вода стучится в окна
С упорством неизвестного флейтиста,
Который слишком хочет стать известным
И досаждает музыке подчас. 

Велтиста начинает: "Вы, должно быть,
Не сознаете бесконечность мира;
Вы от него отделены годами
И коконами окон и дождя."
Я говорю: "Хоть мир и бесконечен,
Но кто сказал, что коконы конечны?
И если смоква не дарит плодами,
Садовника иль дерево казнить?" 

Велтиста говорит: "Вся ваша мудрость --
Не более песчинки в теплом море,
Где нет воды, а лишь песок и камни,
Где нет камней, а лишь вода песка."
Я говорю: "Воистину, куда мне
Угнаться за метафорой небесной!"
Велтиста усмехается, и зерна
На матовом запястии поют. 

Велтиста говорит: "Все ваши воды --
Они текут и в вас перетекают."
И колокольчик лунного сиянья
Молочным звуком наполняет ночь.
Я отвечаю, также усмехаясь:
"Все очень просто, мой почтенный рабби:
Мы крезанулись на добре и свете."
Велтиста замолкает за окном.

© Тикки А. Шельен 1993

Друзья мои, на приведенный выше прекрасный текст я наткнулся в Интернете, в общем-то, случайно и почти ничего не знаю о его авторе. Текст заинтересовал меня чрезвычайно, причем я далеко не сразу смог понять, почему и чем. Но чем дольше я вчитывался в него, чем больше погружался в переплетение образов и смыслов текста, тем более понимал, что наткнулся на нечто, настолько вобравшее в себя  ядро издавна интересующих меня мифологем, что становилось просто не по себе. И было еще нечто – постоянные и неожиданные пересечения с глубиннейшей тематикой некоторых любимых моих стихов. Но то не были заимствования – просто пересечения диктовались сходством мифологем, которое не зависело и не может зависеть от воли автора, но всегда диктуется подсознанием и крайне редко осознается.

Я позволю себе включать в текст своего разбора параллельные цитаты. В основном – это будут цитаты из Виталия Кальпиди, хотя могли бы быть и другие.

 И здесь, на берегу, я хочу извиниться: я – человек, в сущности раздавленный поэзией Кальпиди. По моему глубокому убеждению, никто до него не выражал на русском языке с такой силой мощь и глубину мифа, разве что в ту доисторическую эпоху,  когда миф в муках рожал сам себя, впрочем, на русском языке тогда не говорили, да, вероятно, вообще не говорили еще ни на каком языке.

И да простят меня любимые мои поэты – Иосиф Бродский, на чьих стихах я вырос и чьи стихи читал своему новорожденному сыну, и Осип Эмильевич Мандельштам, чью поэзию нежно люблю вот уже 30 лет, но ни с кем из них не совпадал я так, как совпал с Кальпиди. Случилось это в 1986 году и длится до сих пор.

И слава Богу.

Говорю об этом потому, что читатели этой статьи имеют право знать о пристрастиях и вкусах ее автора. 

Но вернемся к тому захватившему меня тексту Тикки А. Шельен, благодаря которому мы встретились с вами и о котором, конечно же, не забывали ни на миг, несмотря на сделанное мной небольшое отступление в сторону.

Итак – разбор.

Полнолунье, друзья мои, это время, отделяющее один лунный цикл от другого, некая граница  во времени.  Полнолунье – время особенное, время, когда некое беспокойство овладевает животными и персонажами «Мастера и Маргариты».

Контуры Велтисты – границы его тела.

Окно – граница между Велтистой – и  автором.

Вода эту границу окна пересечь не может.

Неизвестный флейтист хочет стать известным.По сути это означает, что он хочет из одного множества – неизвестных флейтистов – перейти в другое – известных флейтистов.

Это означает также и то, что меж этими множествами есть граница.

Забавно – все рассмотренные строки повторяют образ четкой границы, разделения.  Зачем?

Досаждает музыке подчас. Но музыка вне славы и множеств, она – нечто иное, в другом измерении находящееся.  

Не досаждайте сильным мира сего и богам мелкими просьбами, друзья мои.

И здесь начинает звучать иная тема. Собственно, начала она звучать раньше. Я намеренно ничего не сказал о строке «И он, пройдя по серебристым струнам…».  Меж тем, тема музыки зазвучала именно здесь.

Строку эту можно понять двояко:

1. Велтиста  идет по серебристым струнам, словно канатоходец.

2. Велтиста пробегает по серебристым струнам пальцами (играет на этих струнах).

В любом случае  струны обладают атрибутом серебристого цвета, что, если верить Проппу, указывает на их принадлежность иному миру, а в модели данного текста – на связь струн - и серебристого лунного света,  струн - и серебристого дождя.

 Отметим сразу, что дождь – образ, в высшей степени насыщенный семой плодородия, а то, что в нашем тексте, а точнее, в тексте Тикки он связан со струнами, с музыкой, насыщает семой плодородия, творческой потенции  - и музыку.  

Если, конечно, ей не досаждать, а служить  усердно и терпеливо, занятия музыкой, несомненно, принесут плоды, и флейтист станет известным. 

Но продолжим.

Опять появляется образ границы.  Велтиста обвиняет автора текста в том, что сознание автора текста несовершенно,  в сознании автора не укладывается бесконечность мира, и от этого бесконечного мира автор отделил себя множеством границ, множеством оболочек. Причем эти оболочки вложены одна в другую, наподобие матрешки: контуры автора, оболочка окон, оболочка дождя вокруг оболочки окон, вокруг оболочки дождя – или в другом измерении, но тоже оболочка – временная, оболочка лет. Забавно, что если семантический ряд текста нащупан правильно, то его идентификатор с высокой вероятностью проявится в тексте.

Слово отделены (мы говорили о границах, функция которых – отделять) прорезалось уже во второй строфе.Фраза о бесконечности коконов на самом деле более чем  двусмысленна.

1. Возможно, каждый из коконов бесконечен, и это высказывание вполне легитимно. Ведь большая вселенная может спать в маленькой люльке, и мы помним, что Тор не мог поднять котомку Локи, т.к. на самом деле это была не котомка, а гора;  мы знаем, что в малой капле океана отражена сущность всего огромного океана.  Возможно, кокон бесконечен, так как попросту иллюзорен, и то, что мы принимаем за уютный и обжитый кокон, и есть холодный бесконечный космос, о котором говорит Велтиста.

2. Возможно, бесконечно количество коконов, и наше сознание обречено вечно воздвигать оболочки, дабы избежать осознания бесконечности и сохранить свою целостность.

Аналогия со смоквой на первый взгляд прозрачна: сознание не приносит плодов, дерево – сознание,человек – садовник.

Если сознание  несовершенно,  то виноват его хозяин, не развивший свой разум должным образом.  Все так, но ведь есть хозяин и у человека - тот, кто дал ему такой разум. И мы видим еще одну матрешку смыслов, или, точнее, воронку смыслов, опрокинутую и расширяющуюся (сознание – садовник-человек –садовник-Бог) в ту самую бесконечность, которую, по мысли Велтисты, сознание автора текста не вмещает.

И еще один момент: обратите внимание, друзья мои, строфа завершается метафорой дерева и его плодов, то есть аккордом, связанным с плодородием. 

Но точно таким же аккордом завершалась и первая строфа (о музыке, не принесшей плодов флейтисту). И, как мы увидим далее, «растительным» аккордом завершится и третья строфа, только она вберет в себя и сему музыки, и сему плодов (в образе поющих зерен).

Как и сознание, мудрость человека бессильна - так говорит Велтиста.  Она – как песчинка в теплом море. 

Внимание!  Море предполагает воду. Воду ранее мы видели в тексте (дождь). Однако дождь в модели нашего текста противоположен этому теплому морю. В теплом море воды нет.

(Между прочим, - но это в сторону и в скобках, если море и дождь противоположны,  и море теплое, то дождь должен быть прохладным. И холод хорошо рифмуется с лунным светом.) 

Содержимое моря оплывает и меняется на глазах. То это песок и камни, то оказывается, что камней нет, но есть вода песка. Подобная трансформация вызывает ощущение миража. Марева. Иллюзии.

В мираже действительно одно перетекает в другое, и это нормально.

Что гораздо важнее и сущностней, песок и камни – бесплодны.  В отличие от воды. Употребление же словосочетаниявода песка  насыщает песок семантикой плодородия, один семантический ряд начинает перетекать в другой. И – это важно для нашего разбора – начинается размывание границ, которые текст так упорно нагромождал в предыдущих строфах.  Далее мы увидим, как зерна поют на матовом запястье (имеются в виду несомненно ограненные, словно зерна, камни ручных браслетов или четок Велтисты) – а мы видели, что сема музыки связана в высокой степени с семами комплекса плодородия. И эта сема заставляет текст превращать бесплодные камни в зерна – чреватые урожаем, да еще и порождающие музыку.  

«Намокает заката густая грива. 
Остывает песка золотое просо. 
И в приливе содержится звук отлива, 
Как в ответе содержится суть вопроса…» 
                                        Александр Зиниград

Ну, что, похоже?

И еще один очень важный для нас аспект: автор текста отказывается от состязания, которое ему навязывают (помните слово досаждает, встреченное нами в первой строфе?), или от искушения, которым его соблазняют. 

И Велтиста усмехается в ответ. Чему усмехается Велтиста?  В странной этой беседе возможны следующие варианты:

1. усмехается глупости автора;

2. усмехается удачному ответу;

3. усмехается, так как собеседник ответом поставил перед Велтистой задачу, которую Велтисте легко решить;

4. усмехается, так как, отказавшись состязаться в метафорах с Велтистой, автор  тем самым бросил вызов, который Велтиста охотно принимает.

В моей модели правилен четвертый вариант, и мы далее увидим - почему.

Сему перетекания, однако, мы уже видели в тексте – нет, не стихотворения, но этой статьи.

Я показал ее в размывании образов, в стремлении образов текста к пересечению границ пространств и миров. Нет, мы не применим примитивный силлогизм,  не станем делать вывод, что поскольку ранее говорилось, что ваша мудрость – вода песка, а сейчас говорится о  ваших водах,то это не воды, а песок в сущности перетекает.

Потому что это не так. Мысль Велтисты строит четкую ассоциацию: сознание – мудрость – воды, и в принципе все эти образы плодоносны и плавно перетекают  один в другой. Но все-таки – как же быть с водой песка? Что так царапает меня и настораживает здесь?  Струя песка – по сути своей  мертва и бесплодна - вот в чем дело, и если на нее перетекает сема плодородия, то что-то в этом есть от мертворождения.

И здесь я не могу не процитировать Кальпиди: 

… и, силясь "О", как рыба на мели, 
сказать, мисте... от судорог свободы 
вся напряглась и: воды отошли, 
ты не поверишь, каменные воды - 
мёртворожденье шло на всех парах: 
отпал от пуповины страшный мелос, 
и пуповина, обращаясь в прах, 
спеклась, как кровь, в поэзию -  не спелась, 
а именно спеклась..."  
                                   Сказал? 
                                                Остынь. 
Поэзия темна. А ты в Челябе, 
а) муж, б) папа, в) любимый сын, 
беснуешься, из пятистопной хляби 
сучишь, глотая слюни, эту гниль
и вроде бы боишься вдохновенья, 
отсутствие которого за стиль 
ты выдавал, пока стихотворенье 
тащилось преднамеренно к концу. 
Концу чего? Но правда на вопросы 
и не умеет отвечать: к лицу 
ли ей гримироваться под отбросы; 
она не подответна никогда 
и никому, поскольку безголоса, 
как блеск реки курносой (ведь вода, 
когда блестит, по-моему, курноса 
Она блестит: "Не в сторону добра 
должна нагбенна быть душа любая, 
а к Господу, который не игра 
с надеждой на приобретенье рая." 
Блестит вот так:  "Всё, что не есть Любовь, 
суть только формы; в оных, многократно 
меняя их, из нас плывёт любой в 
Любовь, а если нет - плывёт обратно." 
 

(Я привел столь большой отрывок, так как все, что в нем говорится, удивительным образом связано с тем, о чем  я пишу статью.

Но комментировать текст Кальпиди и параллели со стихотворением Тикки – я не буду, не дурак же мой читатель на самом деле.)

Все перетекает в нашем непрочном мире, и, насколько я понимаю мысль Велтисты, нет ничего, кроме того, что подвижно перетекает, размывая границы меж миром и нами.

… Все умирает, и живет, живет, 
живет и наклоняется то вправо, 
где плавно непрозрачное плывет, 
то влево, где оно плывет неплавно. 

(еще один отрывок из Кальпиди) 
 

Опять автор статьи не удержался от цитаты, черт побери.

И вновь мы встречаем связь  музыки, серебра и лунного света. Но здесь мы сотворим паузу о Дожде.

Когда идет дождь – луны видно быть не может. Если это дождь обычный. Но в тексте Велтиста все время говорил голосом дождя и лунного света. И запястье его было матово (цвета молока и серебра).  Так чем же были серебристые струны первой строфы? Лунным светом или дождем? 

И был ли дождь вообще? 

С первых строк текста шло перетекание сем и размывание их, подмена одного образа другим, и мне стыдно, что я не заметил этого ранее.

Но зато я заметил другое:  звуком лунного  сияния наполняется ночь. Но не простая ночь, а ночь полнолуния.

Таким образом,  опять возникает структура матрешки, но матрешки заполненной.

Заполненная сама собой луна в оболочке, заполненной своими же эманациями и звуками ночи. 

Основное свойство текучей субстанции – заполнять – и исчезать.

Друзья мои, вдумайтесь в смысл искушения, которому Велтиста подвергает Сидящего у окна.

Твои оболочки, которыми ты отделяешь себя от мира, – так говорит Велтиста – мешают тебе постичь его бесконечность, сознание твое ущербно, а мудрость ничтожна.  Разрушь же то, что ограничивает тебя, уничтожь все свои коконы - и ты постигнешь суть вещей, увидишь, какие потоки пронизывают и связывают их.   Об этом поют зерна на матовом запястьи Велтисты.

Но есть нечто, о чем Велтиста не упоминает, но что мы-то с вами, друзья мои, не можем не заметить. Полное разрушение всех оболочек – включая последнюю  – «тела плачущий пустяк» - дает лишь Смерть. 

И значит, пение зерен на запястье –  подобно пению сирен, а Искушение Знанием в тексте  -уподоблю искушению Фауста, или, если хотите, искушению змеем Адама в Раю (забавно, что Велтиста вписан в контекст дождя, а уж о водяной природе мифологического Змея написаны тома).

И становится понятно, почему пространство текста залито серебристым лунным светом и почему подчеркивается, что все происходит в полнолуние – время, когда оболочки  мира  Смертей и Рождений  особенно проницаемы для энергий Мертвого Мира.

Но собеседник  усмехается в ответ на усмешку Велтисты.  И это означает, что, отказавшись вступать в состязание, не поддавшись искушению постичь суть вещей, он - одержал победу, выиграл Поединок.

Выиграл, конечно, потому, что от всех сложных построений и провокаций Велтисты – защищен.

Защищен по той простой причине, что его интересы лежат в другой плоскости.

Не познания сути вещей ищет он, но добра и света.   Добро – как известно, понятие профаническое, и это говорит о многом. Помните, выше у Кальпиди:  

                              ...Не в сторону Добра 
должна нагбенна быть душа любая… 
 

Что касается Света, то здесь все гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд. 

…Ни снега, ни дождя не надо, нужен Свет, 
который нас сведет практически на нет, 
как профессионал, застукав нас с поличным.

    (это была еще одна цитата из Кальпиди) 
 

И вновь в тексте Тикки мы видим подмены-перетекания смыслов: ни одна деталь текста не давала основания для обращения рабби.

Велтиста присутствует в созданном текстом мире  как лунный демон, или как ушедший в ночное бессмертие индийский мистик (судя по имени и браслетам), которому открыта суть вещей.   И запомним: с ночью он связан, с полнолунием.

А замолкает Велтиста – при упоминании о свете. Быть может - при заклинании светом.

И здесь, пожалуй, я приведу предпоследнюю цитату из Виталия Кальпиди: 

Гомер был зряч. Примерив слепоту 
Казнённого вакханками Орфея, 
он в слишком человеческом поту 
шарахнулся от бездны, холодея 
от бездны, чей обратный зренью дых 
сжигал в золу неплотного зевеса, 
во-первых, афродиту, во-вторых, 
и аполлона с герою в довесок, 
афину с запечённым между ног 
влагалищем, что выложено в синий 
мертвецкий мрамор (отчего лобок 
её и летом покрывает иней) - 
двумерные, они летели прочь, 
гонимые струёй такого света, 
что, проглотив себя, до точки ночь 
свернулася перед зрачком поэта, 
а он был зряч и, стало быть, готов 
увидеть тьму, куда мы все влекомы, 
фантомы принимая за богов, 
раскрашенные фантики-фантомы." 
 

И этот отрывок, и причины, побудившие меня его привести, я комментировать не буду.

Ну не дурак же мой читатель, на самом деле.

И последнее.

Если некто крезанулся на добре и свете, значит, этого ему не хватает.

Текст показывает нам мир Ночи. И на самом деле мы не знаем, есть ли в этом ночном мире Свет -  не лунное сияние, но свет,  на поисках которого зациклился тот, от лица которого  текст написан. 

Ибо текст об этом не говорит ничего.

И если понять и принять это,  то нам ничего не остается, как закончить разбор последней цитатой из Кальпиди: 

…Как мне хочется выйти из этой остуженной ночи. 
Все случайно вокруг, но уже не случайно любимо, 
А не наоборот. Повторюсь, хочешь, или не хочешь – 
Мы летели на свет, а потом разревелись, что мимо…

Разбор завершен.  Я намеренно не делаю выводов, так как целью моей было лишь выявить семантические ряды, а читатель сам расставит акценты. Мой читатель должен уметь это делать. Разумеется, я не строю иллюзий, что сумел исчерпать мифологическое и семантическое пространство текста, но если читатель в ходе этого  разбора осознал нечто, чего ранее не видел, цель моя достигнута.

И дай вам Бог удачи.