... таки, вырвались позавчера на дачу. В виду асфальтовых обстоятельств коротко, рвано, скукожено. 

Конечно, оказалось мало-мало, зато было хорошо, и очень душа пела, даже удалось тихо ускользнуть на недолгую встречу с норовливой девицей Десной, невестой нашего Борисфена.

Пока я лепила с детьми аборигенов пасочки,

старшенький играл в рыбалку, ходил по воде, что апостол Андрей, правда, домой побрел без пескарей.

Десна -- норовливая девица, хоть и быстрая, за последние годы в этом месте круто обмелела. А вот лет двадцать пять назад (ха-ха! вот так в воспоминаниях и приходит возраст), даже рейсовому катеру (теплоходу?) позволяла приходить сюда из Города и швартоваться, выплевывая дачников, как семечки.

"Когда-то были времена, а теперь -- мгновения!" -- давным-давно, еще в прошлой жизни, пела грудным голосом моя ленинградская подружка Виолетта (кстати, где ты, как ты, нашла свое натруженное женское счастье?).

Поэтому, просто мгновения одного дня.

Волнующее душу мертвое.

Завораживающее живое.

И ускользающее солнце, отраженное душой в лихорадке августа.

Правда, там, на берегу обмелевшей девицы-Десны, был встречен и закат, но очень надеюсь, что эта картинка еще долго-долго не пригодится для описания протекающих через меня жизненных дней.

... пролилось красным гречишным медом, на губах терпкость разлуки, а в душе зародилась мелкой завязью пряная печаль. Где-то там, в его пышных садах, уже помеченных легким акварельным мазком ржавой осени, вызревает последние дни то наливное, румяное яблочко, которым оно скоро-скоро сорвется, только ухнет, и оголтело полетит с белой горы в беспробудную темную даль. Полетит, да и сгинет в темени месяцев -брей, выпотрошенном холодом безразличия ветре, омертвевшей промозглости осиротевших дней, ничего не останется, только черная графика одиноких голых деревьев, да тяжелое, опухшее, обездвиженное серой хворью небо. Смерть беспощадна. А жизнь сильнее. В темном, обездвиженном зимним холодом лесе, пролежит, перезимует в толстой скорлупе орех, а с весенними водами проснется и выстрелит новой зеленой жизнью. Прорастет не вопреки, а благодаря.

Надо же было прожить четыре десятка лет, чтобы, наконец-то, уразуметь, что эти последние дни августа – между тремя Спасами – они особенные, и то, что я чувствую в них, это не печаль за утраченным, уходящим, а, наоборот, легкий шелест настоящего грядущего, наполняющий душу прозрачным и легким, дабы ей – моей хлипенькой душе –  хватило сил дожить до следующей весны, за которой беспробудное светлое лето.

По субботе ходила привычно за мосточек на рыночек. Уже не оглядываюсь, где мой верный куцехвостый дружочек, только за тенью слежу. У селян уже неистово пахнет прибывающей осенью, озаренной  ярким цветом гладиолусов и полыхающих далекими звездами георгин – катаю на языке это слово, и оно так нравится, с детства неистово нравится-нравится.

Баклажаны, кукуруза и груши – это еда, а вот тыква – для красоты души, порей – для храбрости.