Быстро бежит ладья русичей по вольным волнам днепровским.

— Эхма, сколь уж далеко отплыли от Великого Новгорода родимого, — вздыхает отрок Янь, сидящий на корме. — И от разбойников многажды отбивались, и на порогах страху натерпелись. Особенно зловещ Ненасытецкий — того и гляди о скалу расшибет. Недаром на нем кости белеют людские — много, ох, много людишек расшиблись насмерть. Вот он каков, путь из варяг в греки.
— Не зря сказано предками: «Варяжский путь — о покое забудь», — молвил как бы про себя чернобородый удалец Синеус, управляясь с парусом.
— Ну, теперь все страхи позади, — оживился Янь. — Глядишь, и в Царьграде вскоре окажемся. А правда ли, будто там стены крепостные — вышиною до небес, и одолеть Царьград никому не под силу?

Пришел солдат на побывку в родную деревню. Поздним вечером сидит с сестрой на лавочке перед домом и удивляется: везде огни погашены, ни песен, ни смеха на посиделках — ровно повымерло все. Что за оказия? А сестра и говорит:

— Да жердяй всех одолел. Шатается ночью между домами, греет руки в трубах, а как в окно заглянет — все в обморок падают, во какой страшный.
— На крышу, стало быть, влезает — руки-то греть? — спрашивает служивый.
— Зачем? Он же вровень с деревом, предлинный и прехудюший.
— И давно он тут завелся?
— А вот как пришлый человек Немцов новый дом себе на взгорье срубил — с той поры и шалит. Полтора уж года, как мучаемся.
— Ладно, — говорит солдат. — Иди, истопи печку березовыми поленьями. Утро вечера мудренее.

Карна и Желя — две вечно печальные сестры, сопровождающие всякого человека в его первых подступах к потустороннему миру. Имя Карны связано со словами «кара», то есть наказание, и «карити» — оплакивать, имя Жели — со словом «жаление», «жалость». Горе источается Желей из огненного рога, но оно тихое, смиренное, погребальным пеплом сыплется, тогда как Карна громко стенает, царапает себе щеки, рвет волосы.

Их удел — горькие слезы над умершими или убитыми, беспредельная жалость к умершим людям — не зря ведь в древности кладбище называлось «жальник».

Сестры эти — вековечные плакальщицы, божества погребального обряда: Карна — олицетворение печали, Желя — беспредельного сострадания. Эти две скорбные девы обращаются в зловещих птиц, летят вслед за всяким войском, выступившим в поход, однако богатая пожива не приносит им ни счастья, ни довольства. Желя и Карна летают над полем брани и оповещают, кому погибшим быть. А после боя Желя сидит над мертвыми телами, склонив голову, и оплакивает убитых. Ей вторит Карна, которая в этот миг как бы воплощает в себе всех тех, кто будет оплакивать героя у него дома.

Один крестьянин искал накануне Ивана Купалы потерянную корову; в самую полночь он зацепил нечаянно за куст цветущего папоротника, и чудесный цветок попал ему в лапоть. Тотчас стал он невидимкою, прояснилось ему все прошлое, настоящее и будущее; он легко отыскал пропавшую корову, сведал о многих сокрытых в земле кладах и насмотрелся на проказы ведьм.

Когда крестьянин воротился в семью, домашние, слыша его голос и не видя его самого, пришли в ужас. Но вот он разулся и выронил цветок — и в ту же минуту все его увидали. Мужик был простоват и сам понять не мог, откуда далась ему мудрость. Однажды к нему явился под видом купца черт, купил у него лапоть и вместе с лаптем унес и папоротников цвет. Мужик порадовался, что нажил денег на старом лапте, да вот беда — с потерею цветка окончилось и его всевидение, даже позабыл про те места, где еще недавно любовался зарытыми сокровищами.

Рудник-то наш нынче позабыт-позаброшен, да и поселок вымирает: одни старики и старухи на огородах копаются, приезда родственничков из города ждут не дождутся. А в старые времена, дед мой сказывал, жизнь ключом била, не бедствовал народ. Оно и понятно: по золотишку никто на Урале с рудником Иван-да-Марьевским сравниться не мог. Чудное вроде бы названьице — Иван-да-Марьевский — а родилось-то оно еще при государе батюшке Петре Великом. Раньше народ от бесчинств и притеснений куда бежал? Либо на Дон, к казакам-разбойникам, либо к нам на Урал. Селились по пять-десять семей на реках, в местах потаенных, рыбу лавливали, зверя добывали, золотишко потихоньку намывали.

И были у одного здешнего охотника, из беглых, двое деток: Иван да Марья. Вот как-то в разгар лета все взрослые ушли на покос, а Иван с Марьею решили на лодочке на ту сторону речонки нашей переплыть, черникою полакомиться. Сели в лодку, оттолкнулись от берега, а на стремнине одно-то весло и утеряли. Понесла, понесла их река, а скоро и деревня скрылась из глаз.