Международная конференция к 90-летию с рождения Мишеля Фуко   Мишель Фуко: субъект настоящего   28-29 октября 2016 на философском факультете МГУ   Мишель Фуко, открыватель новых исследовательских областей и новых типов мышления, сегодня остается крупнейшим гравитационным центром в пространстве современных философских и социальных дисциплин, влияние которого распространяется от философии науки и социологии до географии [...]

В полдень воскресенья 21 августа, под конец каникулярного периода, я создал фейсбук-страницу и пригласил коллег и знакомых зафрендить ее. На странице я оставил запись, где объяснил, почему не буду пользоваться этой платформой для общения. Опыт первых суток, как и более подробное знакомство с возможностями и ограничениями системы, позволили мне сделать некоторые наблюдения и обобщить прежние. [...]

  Ключевая интрига сегодняшнего дня, как и 50 лет назад — это ясная характеристика политического режима и актуальной модели социального устройства. От нее зависит точность всех последующих квалификаций и возможность верно поставить исследовательские вопросы. Можно ли характеризовать российский политический режим как авторитаризм? А как разновидность неотрадиционалистского устройства, которое все явственнее вступает в силу, или, пользуясь [...]

Император Диоклетиан был горячий приверженец суеверий своего времени, его называли "любителем гаданий о будущем, постоянно занимавшимся священными обрядами". Он был окружен жрецами, рассматривал внутренности животных, принесенных в жертву, очень тревожно следил за предзнаменованиями, какие находили римляне в молнии. Он верил и в то, что имена служат предзнаменованиями, потому принял название сына Юпитерова.

Желая обеспечить престол от мятежей войска, честолюбия полководцев, облегчить управление громадным государством и придать более энергии делу обороны границ от врагов, нападавших на империю со всех сторон, Диоклетиан разделил императорскую власть с помощниками, выбрал себе соправителей, надеясь, что все они, соединенные одинаковостью интересов, будут помогать друг другу и взаимной поддержкой устранять мятежи. Он назначил августом своего давнего сподвижника Максимиана, сурового воина. Сын поселянина из окрестностей Сирмия, не имевший никакого образования, не знавший законов, умевший только сражаться, Максимиан был послушным исполнителем мыслей Диоклетиана. Имея сан августа, он считался равным Диоклетиану. Через несколько лет каждый из них назначил себе помощника. Эти помощники назывались цезарями и были предназначены сделаться наследниками августов. Диоклетиан назначил своим цезарем Галерия, бывшего в молодости пастухом, человека сурового и необразованного; Максимиан сделал своим цезарем Констанция, которому было дано название Хлор (желто-зеленый, бледный) по цвету его лица. Это был образованный человек кроткого, приветливого характера; отец его Евтропий был одним из знатнейших вельмож Дардании, а мать его была племянница императора Клавдия. Государство было разделено между соправителями следующим образом: август Диоклетиан, избравший своею столицею Никомидию, управлял азиатскими провинциями, Египтом и Фракиею; его цезарь Галерий, имевший резиденциею Сирмий, управлял иллирийскими провинциями и Грециею; август Максимиан, имевший резиденцией Медиолан, управлял Италиею, соседними островами и Африкою, а его цезарь Констанций Хлор, избравший резиденциею город Тревиров (Трир), защищал от внешних и внутренних врагов западную часть империи, Испанию, Галлию, Британию. Чтобы связь между соправителями была прочнее, цезари, по требованию Диоклетиана, развелись со своими прежними женами и вступили в брак с родственницами августов. Галерий женился на Валерии, дочери Диоклетиана, Констанций – на Феодоре, падчерице Максимиана. Диоклетиан постановил, что августы после 20-летнего царствования сойдут с престолов, и места их займут цезари. Назначением 20-летнего срока для царствования августов Диоклетиан хотел упрочить преданность им цезарей: зная, что в определенное время наследуют их власть, цезари не должны были иметь никакого мотива действовать во вред им, – так рассчитывал Диоклетиан. Все три соправителя его имели полную правительственную власть в своих частях государства; но, обязанные ею Диоклетиану, они охотно предоставляли ему первенство. Он руководил их действиями, был старшим из четырех государей. В начале своего царствования Диоклетиан благословенно относился к христианам, но когда успешные военные походы возвысили репутацию Галерия, Диоклетиан подпал влиянию этого злого человека, и судьба христиан сделалась предметом их тайных совещаний. Император, как человек опытный, все еще был склонен к кротким мерам и, хотя он охотно соглашался на то, чтобы христиане не допускались на придворные и военные должности, он указывал в самых энергических выражениях на то, что было бы опасно и жестоко проливать кровь этих "ослепленных фанатиков". В конце концов Галерий вырвал у него позволение собрать совет, составленный из немногих, самых выдающихся гражданских и военных сановников империи. Им предложен был на разрешение этот важный вопрос, и эти честолюбивые царедворцы тотчас поняли, что они должны поддерживать своим красноречием настоятельное желание цезаря, употребить в дело насилие. Следует полагать, что они настаивали на всех тех соображениях, которые затрагивали гордость, благочестие или опасения их монарха и должны были убедить его в необходимости истребить христианство. Может быть, они доказывали ему, что славное дело освобождения империи от всех ее врагов остается недоконченным, пока в самом сердце римских провинций дозволено независимому народу существовать и размножаться. Они могли в особенности настаивать на том, что христиане, отказавшись от римских богов и от римских учреждений, организовали отдельную республику, которую есть еще возможность уничтожить, пока она не имеет в своем распоряжении никакой военной силы; что эта республика уже управляется своими собственными законами и должностными лицами, что у нее есть общественная казна, и что все ее составные части тесно связаны между собою, благодаря частым собраниям епископов, декретам которых слепо подчиняются их многочисленные и богатые конгрегации. Аргументы этого рода могли повлиять на ум Диоклетиана и заставить его принять новую систему гонений.

Решение императоров было, наконец, объявлено христианам, которые в течение всей этой печальной зимы со страхом ожидали результата стольких тайных совещаний. День 23 февраля, совпадавший с римским праздником terminalia, был назначен (случайно или намеренно) для того, чтобы положить предел распространению христианства. Лишь только стало рассветать, преторианский префект, сопровождаемый несколькими генералами, трибунами и чиновниками казначейства, направился к главной церкви в Никомидии, выстроенной на высоком месте в самой населенной и самой красивой части города. Взломав двери, они устремились в святилище, но они тщетно искали видимых предметов культа и должны были удовольствоваться тем, что предали пламени книги священного писания. Исполнителей воли Диоклетиана сопровождал многочисленный отряд гвардейцев и саперов, который шел в боевом порядке и был снабжен всякого рода инструментами, какие употребляются для разрушения укрепленных городов. Их усиленными стараниями было в несколько часов срыто до основания священное здание, возвышавшееся над императорским дворцом и долго возбуждавшее в язычниках негодование и зависть.

В следующий за тем день был опубликован общий эдикт о гонении, и хотя Диоклетиан, все еще желавший избежать пролития крови, сдержал ярость Галерия, предлагавшего сжигать живым всякого, кто откажется от жертвоприношений, все-таки наказания, назначавшиеся за упорство христиан, покажутся очень суровыми. Было решено, что их церкви во всех провинциях империи будут срыты до основания, а те из них, которые осмелятся устраивать тайные сборища для отправления богослужения, будут подвергаемы смертной казни. Философы, принявшие на себя в этом случае низкую обязанность руководить слепым рвением гонителей, тщательно изучали свойство и дух христианской религии; а так как им не было безызвестно, что догматы веры были изложены в писаниях пророков, евангелистов и апостолов, то, вероятно, по их наущению было приказано епископам и пресвитерам передать все их священные книги в руки чиновникам, которым было предписано под страхом самых строгих наказаний сжигать эти книги с публичной торжественностью. Тем же самым эдиктом были конфискованы все церковные имущества; они были частию проданы с публичного торга, частию присоединены к императорским поместьям, частию розданы городам и корпорациям и частию выпрошены жадными царедворцами. После того, как были приняты столь жестокие меры, чтоб уничтожить богослужение христиан и прекратить их деятельность, правительственной властью было найдено необходимым подвергать самым невыносимым стеснениям положение тех непокорных, которые все еще будут отвергать религию Рима и своих предков. Люди благородного происхождения были объявлены неспособными пользоваться какими-либо отличиями или лишены надежды сделаться свободными, и вся масса верующих была лишена покровительства законов. Судьям было дано право принимать и решать всякого рода иски, предъявленные к христианам, но христианам было запрещено жаловаться на какие-либо обиды, которые они потерпели; таким образом, эти невинные люди подвергались всем строгостям общественного правосудия, но не могли пользоваться его выгодами. Этот новый вид мученичества, столь мучительный и томительный, столь бесславный и позорный, был едва ли не самым действительным способом преодолеть упорство верующих и нет никакого основания сомневаться в том, что в этом случае и страсти и интересы человечества были готовы поддерживать цели императоров.

Лишь только эдикт был выставлен для общего сведения на одном из самых видных мест Никомидии, какой-то христианин разорвал его и вместе с тем выразил самыми резкими словами свое презрение и отвращение к столь нечестивым и тираническим правителям. Его схватили и он был сожжен или, вернее сказать, изжарен медленным огнем, а его палачи, горевшие желанием отомстить за нанесенное императорам личное оскорбление, истощили над ним самые утонченные жестокости, но не могли изменить спокойной улыбки, которая не покидала его уст даже в минуты предсмертных страданий. Хотя христиане и сознавались, что его поведение не было согласно с правилами благоразумия, однако, они восхищались божественным пылом его религиозного рвения, а чрезмерные похвалы, которыми они осыпали память своего героя и мученика, наполнили душу Диоклетиана глубоким чувством ужаса и ненависти.

Его раздражение еще более усилилось при виде опасности, от которой он едва спасся. В течение двух недель два раза горела его спальня, и хотя оба раза пожар был потушен, не причинив значительного вреда, странное повторение этого несчастия основательно считалось за очевидное доказательство того, что оно произошло не от случайности и не от небрежности. Подозрение, натурально, пало на христиан, а у императора возникло убеждение, что эти отчаянные фанатики, будучи раздражены постигшими их страданиями и опасаясь в будущем новых бедствий, вступили в заговор с своими единоверцами, дворцовыми евнухами, с целию лишить жизни обоих императоров, которых они ненавидели, как непримиримых врагов Церкви Божией. Недоверие и злоба закрались в душу каждого и в особенности в душу Диоклетиана. Множество людей, выделявшихся из массы и тем, что занимали значительные должности, или тем, что пользовались особыми милостями, были заключены в тюрьму. Всякого рода пытки были употреблены в дело, и как двор, так и город были запятнаны многими кровавыми казнями; но оказалось невозможным добиться каких-либо разъяснений этого таинственного происшествия. Через несколько дней после того Галерий поспешно выехал из Никомидии, объявив, что если бы он оставался долее в этом проклятом дворце, он непременно сделался бы жертвою ненависти христиан. Церковные историки, оставившие нам сведения об этом гонении, не знают, как объяснить опасения императоров и причину опасности, которая, будто бы, им угрожала. Двое из этих писателей и были очевидцами пожара в Никомидии; один из них приписывает этот пожар молнии и Божескому гневу, а другой утверждает, что виновником его было коварство самого Галерия, что было вероятнее.

Некоторые незначительные беспорядки в Сирии и на границах Армении, подавленные почти немедленно вслед за тем, как они возникли, дали врагам Церкви весьма благовидный повод утверждать, что эти волнения были тайным образом возбуждены интригами епископов. Мстительность Диоклетиана или его опасения, наконец, увлекли его за пределы той умеренности, от которой он до тех пор не отклонялся, и он объявил в целом ряде бесчеловечных эдиктов о своем намерении уничтожить самое имя христиан. Первым из этих эдиктов было предписано губернаторам провинций арестовать всех, кто принадлежал к духовному званию, и назначенные для самых гнусных преступников тюрьмы скоро наполнились множеством епископов, пресвитеров, диаконов, чтецов и заклинателей. Вторым эдиктом предписано должностным лицам употреблять всякие меры строгости для того, чтобы заставить христиан отказаться от их "отвратительных суеверий", и для того, чтобы принудить их возвратиться к служению богам. Это суровое предписание было распространено следующим эдиктом на всю массу христиан, которые, таким образом, подверглись жестокому и всеобщему гонению. Спасительные стеснения, требовавшие непосредственного и формального свидетельства со стороны обвинителя, были отложены в сторону, и императорские чиновники, как по долгу, так и из собственного интереса, стали уличать, преследовать и мучить верующих. Тяжелые наказания грозили всякому, кто пытался спасти опального христианина от гнева богов и императоров. Однако, несмотря на строгость законов, многие укрывали своих друзей и родственников с благородным мужеством. В это время пострадали многие из придворных царя, они предпочли смерть отречению; сановники двора его: Петр, Дорофей, Горгоний и другие, вытерпев страшные истязания, были казнены; старец Анфим, епископ никомидийский, был усечен мечом. Быстро разослали царские указы по всем областям. Галерий требовал строжайшего выполнения их на Востоке; на Западе нашелся тоже ревностный исполнитель в лице Максимиана, ненавидевшего христиан, и в Египте, Сирии, Палестине, Фиваиде, Малой Азии, в Африке и Италии гонение было страшное и число мучеников огромное. Только области, находившиеся под управлением Констанция Хлора, Галлия и Британия, пользовались некоторым спокойствием. Но Констанций Хлор не был полновластен, он не мог совсем отказаться исполнять указ царский, а только смягчал, по возможности, меры, предписанные ему, потому что был кроток и добр и довольно расположен к христианам.

Допрашивая христиан, старались прежде всего склонить их к отречению и к совершению языческого обряда; иногда силою отводили их к жертвеннику и, влагая в руки их фимиам, провозглашали всенародно, что они исполнили требуемое, хотя они до последнего дыхания возражали против этой клеветы, потом употребляли страшные пытки, чтобы выведать, где хранятся священные книги, и заставить выдать их. Некоторые, устрашась, отреклись от веры и предавали священные книги, но большая часть предпочитала смерть. В Египте в течение одного месяца погибло до 17000 христиан. Один египетский епископ, Филей тмуитский, заключенный в темницу в ожидании казни, описывал пастве своей, что терпят христиане в Александрии. Оскорблять их позволено было всякому; самые ужасные истязания следовали одно за другим. Святые мученики переносили все с твердостию; устремив все мысли к Богу и жизни вечной, они без страха встречали мучения и казнь, ибо, как замечает епископ, совершенная любовь изгоняет страх.

Самые пустыни Фиваидские не были верным убежищем для христиан, и туда проникали мучители и предавали казни целые толпы служителей Христовых. Евсевий пишет, что в Фиваиде гонение было страшное, в некоторых городах умирало ежедневно по нескольку десятков человек, иногда число их доходило до ста. Он сам видел груды тел казненных в один день, орудия казни тупились и палачей недоставало на исполнение смертных приговоров. Сам он был заключен в темницу за исповедание веры, но, сообщая много подробностей о других, он почти не говорит о себе; и мы не знаем ничего об его допросе и освобождении. Впоследствии ходили слухи, что он согласился принести жертву идолам, чтобы спасти жизнь.

Но вместо того, чтобы внушать страх истинным христианам, гонение возбуждало в них необычайную, часто даже излишнюю ревность, так что пастыри Церкви должны были удерживать многих и напоминать им, что грешно искать самовольно опасности и смерти. Считая за славу и счастие умереть за имя Господне с верными служителями Христа, многие сами выдавали себя: с радостию входили на костры или склоняли головы под секиры. "Едва произносим был приговор над одними, – пишет историк, – тотчас с разных сторон прибегали другие и исповедали себя христианами, вовсе не беспокоясь об ужасах пытки. Сохраняя непоколебимую веру в Бога, они с радостию, с улыбкою и благодушием принимали смертный приговор и до последнего издыхания возносили к Богу песнопения и благодарения".

Часто Господь чудесным образом помогал святым мученикам и истязания, изобретенные мучителями, оставались бессильными, встретив неодолимую силу Божию. Евсевий сам видел в Тире Финикийском казнь мучеников, брошенных на растерзание зверям, но до которых звери не дотронулись. Пять человек христиан были поставлены в арену без оружия, и на них выпущены несколько разъяренных зверей, которых еще старались раздражить раскаленными в огне железными прутами. Звери бросались с яростию в арену, устремляясь на христиан, но вдруг, удерживаемые какою-то невидимою силою, удалялись, не тронув их; Евсевий, между прочим, рассказывает о юноше, не имевшем еще и двадцати лет, который стоял на арене без оков, с распростертыми крестообразно руками. "Непоколебимый и бесстрашный духом, он усердно молился Богу и не двигался, не уклонялся на сторону от того места, где стоял, между тем как медведи и пантеры, дыша яростию и смертию, почти касались его тела, и только Божественная и неизреченная сила, не знаю как, замыкала пасть их, и они тотчас уходили назад. Пятерых мучеников, которых пощадили звери, казнили мечом, и тела их бросили в море".

Гонение было чрезвычайно сильно и в Риме. Сам Диоклетиан прибыл туда для торжественного празднования двадцатилетия своего царствования, и в это время насчитывают огромное количество мучеников разных званий, разных возрастов. Епископ Маркелин скончался мученической смертию. Молодой воин, по имени Севастиан, из дворцовой стражи, посещал темницы, где содержались христиане, ободрял узников и славил подвиг их. Два брата, осужденные на казнь за исповедание веры Христовой, склонились было к отречению, видя слезы родителей и жен своих. Севастиан увещаниями своими возвратил их к долгу и, обратив многих ко Христу, сам сподобился мученической смерти: его пронзили стрелами и потом забили до смерти палками. Вместе с ним пострадало великое множество христиан. Юные девы, Кекилия и Агния, пошли мужественно на смерть за имя Христово.

Есть древнее повествование о чудесном обращении одного комедианта, по имени Генеса. Осмеивая христиан, он, на сцене, для забавы царя и народа, представлял таинства христианского богослужения; все смеялись, дивясь искусству его. Вдруг, по милосердию Господа, луч небесной благодати коснулся души его, он воскликнул: "Я верую и желаю креститься". Зрители продолжали смеяться; но Генес повторил исповедание свое и, обратясь к товарищам, сказал им, что вовсе не шутит, а желает принять святое крещение, потому что познал истину христианской веры. Повели комедианта к царю, и он опять сказал, что верует во Христа; что, пока он осмеивал таинства веры, ему было чудное видение; что он видел ангела, омывающего в воде крещения книгу, в которой были вписаны все согрешения его, и что он хочет быть христианином. Ни увещания, ни угрозы, ни мучения не поколебали его твердости и он был казнен.

Упомянем о св. Анастасии узорешительнице, посвятившей всю жизнь делам милосердия. Дочь знатных и богатых родителей и втайне христианка, она была выдана замуж за язычника, с которым была очень несчастлива, потому что он был нрава жестокого и обращался с нею дурно. Но Анастасия забывала собственные скорби, когда могла помочь ближним, и ее единственным утешением в несчастии была заботливость о других. Она щедро помогала бедным, ходила за больными, посещала темницы, принося бедным узникам все нужное, утешая их участием своим, укрепляя сердца их словами христианской веры. Овдовев, Анастасия совершенно посвятила себя и все имущество свое на помощь ближним. Не щадя трудов и сил, посещала она далекие страны и везде служила Христу в лице меньших братий Его. В Греции она сблизилась с молодою вдовою, Феодотией, которая стала делить труды ее. Но об этом узнало начальство страны. Схватив Анастасию и Феодотию, потребовали от них отречения от христианской веры и, по отказу их, предали их мучительной смерти.

В Карфаген привели однажды сорок девять человек христиан, взятых в ближнем городе за участие в общественном богослужении. В этой толпе христиан были люди разного звания, разного возраста. Был священник с четырьмя детьми; был сановник, всеми уважаемый за честность и правдивость; были юные девы; все были равно одушевлены пламенною верою и любовию к Богу и все с твердостию вытерпели мучения, славя и благодаря Бога и молясь за мучителей своих. "Господи, помилуй их! – восклицал один из мучеников. – Благодарю Тебя, Господи; Господи, даруй нам терпение, освободи служителей Твоих от рабства миру! Ты наша надежда, Боже всевышний, Боже всесильный!" Судья убеждал христиан открыть место, где хранится у них священное писание. "Оно у нас в сердце", – отвечали некоторые. Предавали их истязаниям. Судья убеждал христиан отречься и тем спасти жизнь свою; но они все единодушно отвечали: "Мы христиане и до последней капли крови сохраним заповеди Бога нашего". – "Я не спрашиваю у тебя, христианин ли ты, – сказал судья одному из мучеников, – а спрашиваю, присутствовал ли ты при богослужении и праздновал ли день воскресный?" – "Да, – отвечал тот, – мы праздновали день воскресный со всевозможным торжеством; мы не пропускали ни одного воскресенья без чтения священного писания".

Этот ответ так раздражил судью, что, по повелению его, отвечавший был замучен до смерти. "Был ли ты при воскресном богослужении?" – спросил судья у Ампелия, хранителя священных книг. "Был вместе с братьями, праздновал воскресенье и имею священные книги; они в сердце моем".

Другой юный христианин, не дождавшись допроса, воскликнул: "День воскресный – радость христианина! Я присутствовал с братьями при богослужении, ибо я христианин, я праздновал день воскресный, ибо я христианин. Да будет это известно". – "Я – христианин! – воскликнул третий. – После имени Самого Иисуса Христа, это священнейшее из всех названий". – "Я имею священные книги; вырви их из сердца моего!"

Между мучениками был ребенок, сын священника Сатурнина, и он воскликнул с твердостию: "И я был при богослужении в воскресенье, был там добровольно".

Предали всех христиан страшным истязаниям; но ни один из них не выдал священных книг, ни один не отказался от святого и дорогого имени христианина; и все скончались мученическою смертию, удивив бывших тут язычников твердостию своей.

Источник: http://vsemolitva.ru

comments

Император Валериан в начале своего правления был благосклонен к христианам, но, по влиянию своего друга, Маркиана, фанатика-язычника, в 257 году начал преследовать христиан. Чтобы ослабить христианские общества, Валериан первым эдиктом 257 года приказал ссылать в заточение епископов, пресвитеров и диаконов, с запрещением остальным христианам собирать собрания. Эдикт не достиг цели – сосланные епископы из мест заточения управляли своими паствами, и христиане по-прежнему составляли собрания. Поэтому в 268 г. последовал второй эдикт, которым повелевалось: всех епископов, пресвитеров и диаконов казнить, сенаторов и всадников, если они по лишению всех прав и имущества остаются христианами, обезглавливать чрез усечение мечом; знатных женщин, если они остаются христианками, по лишении имущества, ссылать в заточение; находящихся на службе при дворе лишать прав и имения и в оковах отправлять на работы в царские поместья. О низших классах общества в эдикте даже не упоминалось, так как с ними и всегда поступали жестоко. После такого распоряжения началось жестокое избиение христиан. В числе пострадавших был св. Киприан, епископ карфагенский, принявший мученический венец на глазах своей паствы, как "враг римских богов и глава преследуемого общества".

Фасций Киприан, карфагенянин, был сын богатого сенатора-язычника, поэтому и воспитан был в язычестве. Пристрастившись к наукам, он еще в молодых годах прославился своею ученостью. "Знаменитый ритор", он был избран преподавателем красноречия и философии в Карфагене. До 40 лет своей жизни он жил в роскоши, любил пиры, общественные удовольствия и часто собирал в свое богатое загородное поместье друзей и учеников, любивших и почитавших его. Однако же, удовлетворения, которые встречал Киприан в счастливой обстановке своей жизни, не заглушали в нем стремлений к удовлетворению высшему, чем то, которое может доставить даже самая счастливая мирская жизнь. Он жаждал истины и не находил ее в выводах языческого миросозерцания. В это время Промыслом Божиим устроилось спасительное для невольно заблуждавшегося язычника знакомство и сближение с одним христианским пресвитером, Цецилием, который, среди беседы, убедил ученого язычника в том, что только христианскому учению доступно дать истинное знание человеку и указать ему путь к истинному счастию и спасению.

По обращении своем, Киприан в благодарственное воспоминание о просветившем его пресвитере Цецилии присоединил к своему имени его имя и стал называться Фасцием Цецилием Киприаном. Приняв крещение, он совершенно изменил жизнь свою: расточаемое прежде на удовольствия богатство стал употреблять на помощь бедным, все время посвящать изучению свящ. писания и молитве. Единственным стремлением его и пламенным старанием было – жить достойно звания христианина, все прочее в мире потеряло для него всякое значение. "Кто выше века сего – пишет он – тот ничего уже не может от него ни желать, ни требовать. Как скоро душа познает своего Творца, то она становится превыше всего земного величия. Не может быть скуден тот, чье сердце обогащено небесными благами. Украшенные золотом своды и дорогие мраморные дворцы покажутся тебе скудными, как скоро узнаешь, что прежде всего должно украшать себя самого, как драгоценнейший для себя дом – тот, в котором, как в храме, обитает Господь, в котором утвердил жилище Свое Дух Святой. Украсим этот дом красотою непорочности, освятим его светом правды. Не разрушится этот дом от ветхости: украшения его никогда не помрачатся. Они только могут принять лучший вид при воскресении тела".

Вскоре усердие к вере и высокая жизнь Киприана привлекли на него внимание и возбудили уважение к нему христиан; через два года после крещения он был поставлен пресвитером, а через год после того, когда умер карфагенский епископ Донат, все пожелали, чтобы Киприан был поставлен на его место. Не считая себя достойным этого высокого сана, Киприан отказывался принять его, но когда христиане, окружив его дом, стали настаивать, восклицая: "Или Киприана, или никого!" – то он решился, наконец, уступить просьбам их.

Таким образом, приняв на себя "судом Божиим и любовию народа" обязанности пастыря Церкви, Киприан ревностно предался исполнению их и, пользуясь спокойным внешним состоянием Церкви в этот последний год царствования, покровительствовавшего христианам императора Филиппа, озаботился преимущественно устроением внутреннего его благочиния. Это было необходимо при том состоянии, в котором находилось тогда в Африке общество христиан. Успокоенные в продолжение нескольких лет от гонения, которое поддерживало их в напряженном бодрствовании, они стали равнодушнее к вере, сближаясь с язычниками, вступали в брачные союзы с ними, принимали участие в языческих общественных развлечениях, посещали их зрелища; присоединяясь к их образу жизни, перестали чуждаться роскоши, особенно в женщинах стала распространяться страсть к роскошным нарядам и к развлечениям в ущерб благотворительности и милосердия. Против всего этого с твердостью восстал Киприан и примером собственной жизни и словом возбуждал в своей пастве подобающее истинным христианам отношение к своим обязанностям.

Пастырская деятельность святителя была остановлена ужасами нового гонения, о котором было возвещено в видении Киприану... В Карфагене был получен указ Декия о строгом преследовании христиан, которых он считал врагами государства. В Риме уже принял мученическую смерть епископ Фабиан, и римские христиане, уведомляя Киприана о всем, что происходило в Риме, убеждали его скрыться на время, чтобы не подвергать опасности свою жизнь в то время, когда она могла быть особенно нужною для Церкви.

Между тем, и в Карфагене возобновилась вражда со стороны язычников, вообще усиленно преследовавших обратившихся из язычества в христианскую веру людей, занимавших в обществе почетное место или замечательных по уму и учености. Поэтому и теперь в особенности против Киприана было направлено их раздражение, и все язычники в Карфагене громогласно стали требовать казни пастыря христианской Церкви, рассчитывая, что со смертию его ослабеет сила их противодействия; христиане, слыша ужасные крики: "Киприана львам! Киприана львам, на съедение!" – раздававшиеся на площадях и в цирках, приступили с мольбами к своему епископу, чтобы он поберег свою драгоценную жизнь и удалился хотя на время, надеясь вместе с тем, что с его удалением утихнет вообще гонение, направленное в особенности против него.

Сознавая основательность общих убеждений, и притом "по наставлению откровения", Киприан ради общей пользы решился скрыться, дав перед отбытием своим наставления пастве на время гонений и поручив одному пресвитеру распоряжаться его имуществом в пользу нуждающихся.

Однако же, гонение по отбытии епископа из города не утихло, но с каждым днем становилось ожесточеннее. И в это время осуществились опасения епископа Киприана. Испытание застало многих неготовыми, ослабевшими в вере, и они из страха смерти и из привязанности к благам земным отрекались от веры, соглашались совершать языческое жертвоприношение, или покупали себе ложные свидетельства в том, что совершили обряд. И таких отступников оказалось значительное число... Устоявших же в вере заключали в темницы, ссылали в рудники, предавали пыткам и смерти. Известия обо всем этом доходили до Киприана, и он, духом постоянно пребывая со своею паствою, изливал свою скорбящую за нее душу в письменных наставлениях и утешениях ей. Вместе с тем пожертвовал и всем оставшимся у него имуществом в пользу бедных христиан, чтобы спасти их от соблазна по причине нищеты склониться к отречению от веры. Церковнослужителей убеждал он бодрствовать над душевным состоянием христиан, ободрять немощных, содействовать восстановлению падших, и всем напоминал о молитве, как об единственном источнике силы для перенесения всяких испытаний. Относительно же устоявших в исповедании Христа, опасаясь, чтобы они не возгордились и не возмечтали о себе, писал: "Да пребудут они смиренны, и пусть те, которые с благородною смелостию исповедали веру свою, подают добрый пример и последующим поведением своим. Самое трудное испытание еще впереди. Господь сказал: "Претерпевший до конца спасется" (Матф. XXIV, 13). Да подражают они Иисусу Христу, Который, именно перед страстию Своею, показал высочайший пример смирения, умыв ноги ученикам Своим... Теперь, более чем когда-нибудь, они должны бояться впасть в сети врага, который охотно нападает на самых сильных, желая отомстить за претерпенное им поражение...".

Когда гонение на христиан (в 251 г.) ослабело, то Киприан возвратился в Карфаген.

Между тем, народ посетило другое бедствие: страшная язва, долго опустошавшая города и села. Тогда-то просияла любовь святителя не только к христианам, но и к язычникам. "Он расположил и примером и увещаниями употреблять все свое на помощь страдавшим от язвы, кто бы ни были".

"Не смотрите в лицо страждущего, – писал он в трактате о смертности, – они все – ваши братия, дети единого Отца небесного, и пусть язычники видят, что самая смерть не может угасить в христианине любви к врагам".

И под влиянием такого пастыря христиане с полным самоотвержением ходили за больными, хоронили умерших, - и в то же время, как язычники, в ослеплении своем, почитали их виновниками бедствия и требовали казни их, они спокойно и неутомимо служили всем безразлично, пренебрегая собственною опасностию. Киприан разделял общие труды, помогая страждущим, оделяя пищею и одеждою неимущих.

В 257 г. наступило новое гонение на христиан.

Когда императорский указ о преследованиях христиан был получен в Карфагене, то проконсул, призвав Киприана, потребовал от него, чтобы он отрекся от Христа и чтобы назвал ему имена всех церковнослужителей. "Я – христианин и епископ христианский, – спокойно отвечал Киприан, – не могу отречься от единого истинного Бога Христа, сотворившего небо и землю и все, что в них и на них. Ему мы, христиане, служим и молимся, молимся за всех людей и за императора". – Исполнить требование назвать имена оо. священнослужителей святитель также с твердостью отказался.

Проконсул стал угрожать Киприану изгнанием и заточением.

"Изгнание не существует для того, кто имеет Христа в сердце своем", – отвечал Киприан и после того был приговорен к ссылке в один небольшой городок, где целый год потомился старец в заточении, во многих тяжких лишениях, среди которых не утратил он, однако же, душевной бодрости и не переставал утверждать в вере христиан в переписке с ними и при тех случаях, когда они тайным образом успевали его посетить. И влиянию пастыря своего так подчинялись теперь верующие, что он даже принужден был удерживать их от излишней ревности, убеждал не подвергаться опасности произвольно, но с твердостью встречать ее, когда она представится, и ободрял тех, для которых уже начались испытания. "О, счастливы ноги, которые теперь обременены оковами, но скоро довершат славный путь ко Христу, – писал он им, – пусть злоба и ненависть стараются оковать вас, но от земли и скорбей вы не имеете ложа, где бы упокоить утомленные члены ваши, но Христос – ваш покой; скудною мерою дается вам хлеб, но не о хлебе едином жив будет человек, но о всяком глаголе, исходящем из уст Божиих".

И сам блаженный святитель приготовлял себя к переселению в вечность, о чем в день прибытия своего в место ссылки он получил во сне извещение от Бога. Действительно, незадолго до возвещенного ему срока, он был вызван из изгнания, в котором находился около года, и сначала был заточен в одном загородном доме, близ Карфагена. Некоторые из бывших его знакомых языческих сановников, сохранивших к нему прежнее уважение, принимая в нем участие, предлагали ему спастись бегством от суда и осуждения, которых Киприан должен был ожидать, но он с твердостию отказался, зная, что время его подвига наступило...

Вскоре после того проконсул вызвал Киприана на суд в Карфаген.

"Ты ли Фасций Цецилий Киприан, папа этих безумных людей?" – спросил он святителя. "Да, я – епископ здешних христиан", – отвечал святитель.

Проконсул именем императора потребовал от него принести жертву богам.

"Не могу этого сделать", – отказался Киприан. "Подумай о своей безопасности", – предостерег проконсул. "Безопасность моя в Иисусе Христе, Которому я служу, – отвечал исповедник, – делай, что тебе повелено. Я готов". – "Долго ты жил с нечестивыми мыслями и собрал много соучастников твоего нечестия, был противником римским богам и законам... Пусть же кровию твоею освятится закон!" – объявил тогда проконсул, и написал на доске: "Фасцию Киприану отсечь голову мечом". "Благодарение Богу!" – радостно воскликнул Киприан и спокойно пошел на казнь.

Множество народа последовало за ним. Среди толпы слышались восклицания: "Умрем и мы вместе с нашим епископом".

Помолившись, благословив народ, Киприан с неземным спокойствием преклонил под меч свою голову... Это было в 258 году.

У христиан первых веков так крепка была взаимная любовь, что они представляли собой как бы общество друзей, братьев, где личное имущество казалось общим, где каждый готов был поднять тягость другого, а избраннейшие – положить душу за други своя. При такой общей любви, общем братстве, дружестве мало оставалось места для дружества частного, личного, исключительного. И если оно проявляется в ком-либо, то было одушевлено, укреплено духом той же общей любви христианской или, лучше, общей любви христиан-друзей к Тому, Кто, возлюбив нас и назвав друзьями Своими, завещал и нам хранить взаимную дружескую любовь. Зато, в ком оказывалось прямое отсутствие духа любви, дружества, а вместо того – присутствие духа вражды, ненависти, тот напрасно казался имеющим любовь к общему Другу и Спасителю всех: любовь эта падала при первом сильном испытании, Сам Господь отвергал ее, как бы для того, чтобы показать великую святость завещанного Им закона любви, составляющей наилучшее украшение и силу первенствующих христиан. Разительный пример такой несовместимости любви ко Христу с ненавистию к ближнему представляется в лице пресвитера Саприкия, друга св. Никифора.

Саприкий и Никифор жили в Антиохии сирийской. Между пресвитером и мирянином существовали любовь и дружество, так что многие принимали их за родных братьев. Дружество это шло с давней поры и, казалось, един Господь неизменен в Своей любви к нам, в словах и действиях выражающих эту любовь. Людская же любовь и дружество со всеми обязательствами, уверениями, клятвами очень часто бывают непрочны. Они бывают непрочны не только у людей слабых духом, но и у людей сильного и твердого характера. За долгим и крепким дружеством Саприкия и Никифора вдруг последовали разрыв, взаимная вражда, ненависть – и ненависть сильнейшая. Прежние друзья не хотели теперь ни видеться, ни даже встречаться на пути. "Мера ненависти их определялась мерою прежней дружбы", – говорит благочестивый сказатель, не объясняя видимого повода и обстоятельства, сокрушившего дружбу этих двух лиц – пресвитера и мирянина.

Долго длилась эта вражда, как, наконец, Никифор, пришедши в себя, стал доискиваться источника ее, и пришел к мысли, что не другой кто, как только дух злобы, заронил и раздул искру вражды мену ним и прежде бывшим крепким другом его – Саприкием. Эта мысль окончательно переменила Никифора, и он спешил возвратить себе дружбу пресвитера. Впрочем, в покаявшемся от вражды друге было теперь столько робости, осторожности, что он не посмел сам идти к Саприкию и, вместо того, упросил соседей и друзей собраться к последнему и умолять его, чтобы он простил кающегося прежнего друга, принял его в прежнюю любовь – ради Господа, простившего и возлюбившего нас. Напрасны были все убеждения и просьбы этих посредников: пресвитер был неумолим! Опечаленный Никифор послал других и третьих посредников, – и та же неудача: ожесточенный Саприкий презрел и посредников, и просителя – друга. Но ожесточение Саприкия не поколебало доброй решимости Никифора, напротив, еще усилило в нем желание примирения. Он сам пошел к пресвитеру, упал к ногам его и повторял: "Прости меня, отец, прости, Господа ради!" Саприкий не хотел и взглянуть на молившего друга. "Не имел он, – прибавляет повествователь, – милосердия, ни любви, ни страха Божия, потому что, будучи христианином, да еще пресвитером, должен был простить брата и прежде прошения его". Итак, Никифор возвратился от Саприкия отверженный, пристыженный, опечаленный.

Между тем, в Антиохии открылось гонение на христиан. В числе других взят был и Саприкий и представлен игемону. "Как твое имя?" – спросил игемон. "Саприкий", – отвечал первый. "Какого ты рода?" – "Я – христианин". – "Не клирик ли ты?" – "Я – пресвитер." – "Так ты знаешь, что кесарь повелел, чтобы все так называемые христиане приносили жертвы бессмертным богам под опасением жестоких мук и смертной казни за ослушание?" – "Мы, христиане, – смело отвечал Саприкий, – имеем одного верховного Владыку – Христа: Он есть истинный Бог, Творец неба и земли, моря и всего, что есть в них. Все же ваши боги – бесы; пусть они пропадут с лица земли со своими истуканами, созданными человеческими руками и не могущими никому ни в чем помочь!" Разгневанный игемон велел растянуть его на колесо и этим способом мучить. Мучимый пресвитер говорил игемону: "Ты имеешь власть над телом моим, но не над душою: она – во власти Создателя своего, Господа Иисуса Христа". Долго и мужественно выносил Саприкий жестокие мучения, и судия, потеряв надежду одолеть ими исповедника, произнес над ним смертный приговор.

Итак, Саприкий – исповедник, готовый сделаться мучеником. Какая высота и крепость духа! Какая твердая любовь ко Христу! Как же в этой душе, так глубоко и крепко любящей своего Господа и Спасителя, – как могла уместиться в ней ненависть к брату? Или эта ненависть теперь исчезла из сердца, распаленного любовию мученическою? Но последуем за церковным сказателем.

Саприкий уже веден был на казнь, как услышал о том его друг – Никифор, поспешно выбежал навстречу ему, упал к ногам его, взывая: "Мученик Христов, прости меня, я согрешил пред тобою!" Ничего не отвечал на этот зов Саприкий. Несколько далее, Никифор опять перенял дорогу Саприкию, опять лежал у ног его и молил: "Мученик Христов, прости меня; согрешил я пред тобою, как человек: вот уже дается тебе венец от Христа, ибо ты не отвергся Его, но исповедал имя Его святое перед многими свидетелями". Но сердце Саприкия казалось окаменелым от ненависти: он остался неумолимым, не простил друга, не сказал ему ни одного слова! Сами мучители удивлялись подобному ожесточению, а Никифору заметили: "Мы еще не видали безумца, подобного тебе: он идет на смерть, а ты молишь его о прощении, какая тебе нужда в нем? Ведь по смерти он не будет же вредить тебе". – "Не знаете вы, – отвечал Никифор, – чего я прошу у исповедника Христова, но знает перед ним умоляющий Никифор. "Молю тебя, мученик Христов, прости меня, я грешен пред тобой. Писано: просите, и дастся вам: вот я прошу тебя – дай мне прощение". Растроганный Никифор истощил тут все убеждения и мольбы, – и все напрасно! Саприкий остался глух, без памяти, забыв сказанное: возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душою твоею, и ближнего твоего, как себя самого. Но есть ли теперь в нем самая любовь к Господу? – Вот наступила минута казни. "Становись на колени, наклони голову к отсечению" – сказали ему совершители казни. "За что хотите казнить меня?" – вдруг спросил их изменившийся в лице Саприкий. "За то, что ты не слушаешься повеления кесарей, не кланяешься богам, не приносишь им жертвы". – "Да я исполню все это!" – сказал несчастный пресвитер; и отрекся Христа Спасителя, венца мученического, жизни вечной. Но откуда эта перемена в дотоле мужественном исповеднике? – По объяснению благочестивого сказателя, Господь отнял от него Свою благодать, укреплявшую исповедника на подвиг. Господь сделал это по нелицеприятному и праведному суду Своему: Он не принял подвига любви к Нему от того, кто носил в сердце своем жесточайшую ненависть к ближнему. Да и была ли это вполне чистая любовь? Если бы она была такова, то дозволяла ль бы она Саприкию презреть слова возлюбленного Спасителя: отпустите и отпустится вам? Так, где могла иссякнуть и иссякла любовь к ближнему, там не укоренилась, не утвердилась и любовь к Богу.

Отступничество Саприкия необычайно опечалило его друга. "Не делай этого, – со слезами молил его Никифор, – не делай этого, брат возлюбленный! Не отвергайся Господа нашего Иисуса Христа, не теряй венца мученического, который ты слил себе столькими страданиями. Вот уже при дверях стоит Владыка Христос: ты узришь Его по праведной кончине своей, и Он воздаст тебе жизнь вечную за эту минутную кончину, приять которую ты пришел на это место". Не послушался этого Саприкий и погиб навеки, погиб как бы у самой пристани! От жалости к другу, Никифор перешел теперь к ревности по Христе, от Которого тот отступился. "Я – христианин, – громко сказал он мучителям, – и верую в Господа Иисуса Христа, Которого отвергся Саприкий: казните же меня вместо него!" Удивленные мучители послали сказать обо всем игемону: тот велел Саприкия освободить, а св. Никифору отсечь голову. Так, душа Никифора, исполненная чистой любви к ближнему, оказалась способною и к совершеннейшей любви к Господу Богу.

Источник: http://vsemolitva.ru

comments