Место, где добывают алмазы шахтным методом — рудник «Мир». Цветные сооружения, это то, что находится на поверхности. Контора, копры, мастерские, склады и т.д. Самые высокие здания, это копры, т.е. проще говоря — лифты, которыми люди, грузы и оборудование опускаются непосредственно … Продолжить чтение →

Город, который славится наличием алмазом и отсутствием нормального интернета. Город, в который весной и осенью можно добраться только на самолете. Город, в котором зимой идешь на работу и еще темно, возвращаешься — уже темно. Город, где цены в магазинах растут … Продолжить чтение →

Фабрика, при обработке кимберлитовой руды использует различные технологии в которых используется вода и различные компоненты. В связи с этим она имеет много жидких отходов, называемых «хвосты». Сливать в реку «хвосты» нельзя по экологическим соображениям, поэтому ищется специальное место, ограждается дамбами … Продолжить чтение →

Подземный исполин. Здесь рождается ядерное топливо, аналогов которому нет в мире

Еще совсем недавно здесь была гигантская пещера – «вырубка», как называли этот подземный лабиринт сами его хозяева. Я стоял на краю и, казалось, пропасть разверзлась у меня под ногами. Было и страшновато смотреть на этого подземного гранитного исполина, а с другой стороны в душе рождалась гордость за то, что мы способны создавать такое! «Я всю жизнь работал на войну, а теперь хочу хотя бы немного поработать на мир», – сказал тогда директор завода.

Сегодня, три года спустя, все выглядит уже иначе.

Город атомщиков Железногорск в недалеком прошлом был «Красноярском-26» – легендарным подземным атомным комбинатом в Сибири, где вырабатывался плутоний для нашего ядерного оружия.


– Сейчас вы увидите нечто фантастическое! – предупреждает меня Владимир Алексеевич Глазунов, директор мощного Радиохимического предприятия, которое находится глубоко под землей в отрогах Саянских гор. Это его детище, которое еще три года назад было на бумаге, а теперь заполнило ту самую «вырубку», так поразившую меня тогда своим масштабом.

Почти семьдесят лет назад здесь начал создаваться уникальный комплекс, состоявший из атомных реакторов и завода то производству плутония. Именно Горно-химический комбинат обеспечивал безопасность нашей страны, и его роль в создании ядерного щита переоценить невозможно.

Но потом наступили иные времена. Реакторы остановлены, радиохимическое производство сокращается… Казалось, завод вот-вот прекратит свое существование.

Тоннелей в «Горе» столь много, что в свое время она по протяженности их соперничала разве что с метро Москвы. И что любопытно: мало тупиков, рано или поздно каждый из тоннелей приводит «к свету» – из «Горы» вырывается электричка, она везет подземных работников в город, где просторно, светло и очень красиво. Именно этим людям представилась возможность не только сохранить свои предприятия, но и дать новый импульс развитию всей атомной промышленности страны.

Речь идет о замкнутом цикле ядерного топлива. Еще до недавнего времени это была «ахиллесова пята» атомной энергетики – что делать с отходами, как перерабатывать отработавшее ядерное топливо, каким образом использовать плутоний?

Ответ на эти вопросы получен именно здесь, под землей. Директор с гордостью показывает нам цеха, установки, печи, автоматические линии, всевозможные устройства и комплексы. И все это ради получения уникального ядерного топлива для сверхмощных «быстрых» реакторов. В частности, для БН-800, который недавно пущен под Екатеринбургом.

Речь идет о МОКС-топливе.

На протяжении десятилетий его пытаются получить атомщики разных стран – французы, американцы, англичане, японцы. И всех постигают неудачи! Чуть дальше других продвинулись французы, но… загадочная жар-птица улетает, лишь иногда оставляя охотнику свои перья…

Нам же удалось не только ухватить ее за хвост, но и поймать!

Подробно рассказывать о том, как все сделано, нельзя, хотя французы и американцы очень хотели бы это узнать. Но теперь дорога в «Гору» им закрыта – сами ведь ввели санкции против России и свернули сотрудничество. Теперь предстоит им покупать (это в «лихие 90-е» они все забирали из России задаром или дешево!), а подобные технологии стоят очень и очень дорого. Наконец-то, мы начали понимать, как безумно глупо мы вели себя, рассчитывая на добропорядочность «дяди Сэма», то есть на то, чего и в помине никогда не было.

Пожалуй, директор подземного завода это знает лучше других – все-таки уникальным делом занимается всю жизнь.

И об этом шел наш разговор, пока мы знакомились с цехами, где рождается МОКС-топливо.

Я спросил Владимира Алексеевича:

– Можно ли считать, что в жизни завода наступил поистине революционный скачок?

– Пожалуй, можно и так сказать. Наравне с созданием нового производства мы занимаемся выводом старого…

– Что вы имеете в виду?

– Вывод из эксплуатации – это очень серьезный процесс, который по своей сложности и объему не уступает созданию нового производства. Радиохимическое предприятие нельзя просто закрыть на замок и уйти.

– Сколько лет проработал завод?

– С 24 апреля 1964 года. Более полувека…

– Это сколько же вы плутония наработали!

– Есть люди и организации, которые это точно знают. А я говорю: «Достаточно!». Данный завод и был создан для того, чтобы достичь паритета по ядерному оружию с американцами. Впрочем, не только с ними, так как у французов и англичан тоже оно было, и наша задача состояла в том, чтобы плутония хватило на всех…

– То есть ваш завод был настолько мощным, что заменял сразу несколько?

– Сначала планировалось разместить под землей четыре нитки, но, к счастью, нашими учеными были разработаны новые технологии, которые позволили обойтись всего двумя – Б1 и Б2, которые обеспечили полностью потребности в оружейном плутонии.

– Причем, насколько я знаю, это был самый «чистый» радиохимический завод, не так ли?

– Да. Первые заводы были на «Маяке» и в «Томске 7», они шли чуть впереди, а потому ошибки и недостатки, которые там проявлялись, здесь удавалось исправлять. Так и должно быть. Те, кто идет за нами, должны быть лучше и умнее.

– Признайтесь: были крупные аварии?

– Прямо скажу, не было! Я был и на «Маяке», и сорок лет проработал в «Томске 7», и уже восемь лет здесь – крупных аварий не было. Инциденты случались, но не аварии.

– Как же удалось избежать их?

– Помогла политика, которая проводилась Министерством среднего машиностроения. А она заключалось в системе, которая культивировалась: завод что-то разработает и сразу составляет отчет, который рассылается на родственные предприятия. Все занимались изучением опыта своих коллег. А потому и ошибки первопроходцев не повторялись – будь то недостатки в конструировании того или иного аппарата, или оплошность персонала… Помню в цехе, которым я руководил позже, случилась беда: сильно пострадал один из рабочих. Об этом инциденте доложили даже Брежневу. Он распорядился – ничего не жалеть ради спасения человека. В сутки тогда на медицинские препараты требовалось семь тысяч долларов. Деньги, естественно, были выделены, и человек остался жив. Правда, лишился рук…

– Цепная реакция?

– Очень сильное излучение… Случай описан подробно. Есть даже такой специальный труд по всем аналогичным случаям у нас и в Америке. Опубликован он еще в советское время…

– Три здешних реактора долгие годы нарабатывали разные материалы, а не только плутоний. Реакторы остановлены более десяти лет назад, а вы все продолжаете работать?

– Завод создавался для переработки облученных стандартных блоков. По весне 2013 года последний блок мы опустили в реактор-растворитель. С той поры у нас облученного материала нет. Сейчас мы перерабатываем обыкновенное урановое сырье. Это закись-окись, металлический уран и так далее. Постепенно те две нитки, которые есть у нас, выводятся из строя.

– А почему потребовалось новое производство?

– Может показаться странным, что завод, который занимался рефабрикацией, теперь решил заниматься фабрикацией, то есть обратным процессом. Если бы этот проект осуществлялся не у нас, то несколько сотен человек пришлось бы уволить. Причем это радиохимики, специалисты высочайшей квалификации. Это была бы трагедия для тысяч людей – я имею в виду и семьи специалистов. Кстати, аналогичная ситуация уже возникла в Северске. Там работает мой сын, в том цехе, которым я когда-то руководил. Он рассказывает, что веселый и счастливый Северск постепенно превращается в угрюмый, злой город. Томск, что находится рядом, всех желающих обеспечить работой не может. И то, что происходит там, печально. А наш Генеральный директор добился, чтобы организовать новое производство у нас, тем самым на десятки лет он обеспечил работой коллектив завода. Низко поклониться ему надо за это! То есть, у нас есть специалисты. Это раз. И вторая причина, почему новое производство располагается здесь, это замыкание ядерного топливного цикла, то есть хранение, переработка и создание нового топлива. И все это в одном месте!

– То есть, спасаете атомную энергетику?

– По сути – это так!

– Я видел пустые выработки всего три года назад, а сейчас в них уникальное оборудование. Как вам это удалось?

– Наша земля никогда не оскудеет талантами. Все уникальное оборудование было сделано на наших заводах, нашими руками в Москве, Санкт-Петербурге, в Подмосковье, в Сибири, на Урале и так далее. География очень широкая. Наш научный руководитель – это ВНИИНМ имени академика А.А. Бочвара…

– Знаменитая «Девятка»?

– Да, это там разрабатывалась наша первая атомная бомба и все материалы для атомной промышленности. Как и во времена Средмаша, сейчас собралась команда, которая работает в едином порыве – от лаборанта до доктора наук. Это уже традиция.

Приезжал из «Девятки», помню, к нам В.И. Волк. Он был простым научным сотрудником, а я лаборантом высшей квалификации. Он сразу же требовал меня, и мы работали с ним бок о бок круглосуточно. Сейчас он доктор наук, известный ученый, но отношение к делу такое же, как в молодости. Сегодня многие люди вовлечены в проект создания нового топлива, и все работают с энтузиазмом. Совсем как когда-то.

Очень жаль, что не ценят у нас таких людей, которые могут решить любую научно-техническую проблему. И создание МОКС-топлива – пример тому. МОКС-топливо – это смесь оксидов урана и плутония. С американцами было соглашение, чтобы вывести из эксплуатации плутоний, в котором нет необходимости. А куда его девать? Просто так его не выбросишь, не уничтожишь. Да и материал очень ценный – энергии в нем много. Плюс к тому есть и обедненный уран, которого в процессе создания ядерного оружия накопили очень много – миллионы тонн. А почему бы не соединить обедненный уран и плутоний? Новое топливо можно использовать в «быстрых реакторах», оно сгорает очень эффективно. В нем воспроизводится плутоний, который вновь смешивается с ураном и вновь поступает в реактор. Получается почти вечный двигатель. Фантастика? Нет. Такие реакторы уже работают в нашей стране, а недавно вступил в строй реактор БН-800, его мы и должны обеспечивать МОКС-топливом.

– Нас сразу предупредили, что нигде нельзя фотографировать: на этой нитке, мол, везде новшества, которые необходимо патентовать. Неужели действительно везде ноу-хау?

– Верно. Американцы ждут-не дождутся, пока мы все не сделаем, чтобы попытаться потом все забрать. Надеюсь, что такого уже не случится. На данном этапе мы пока выигрываем у всех, в первую очередь, у французов. Работа очень сложная, так как плутоний материал весьма оригинальный. К примеру, оружейный плутоний мы можем поставить на этот стол и экспериментировать с ним, только перчатки нужно надеть, чтобы защититься от излучения. К сожалению, с энергетическим плутонием все иначе. Его излучение мощное, букет короткоживущих изотопов. Он даже разогревается от собственного излучения.

– Но оружейный тоже ведь теплый.

– Но не настолько. Поэтому вокруг аппаратов толстые стены, биологическая защита мощная. В помещение не зайдешь, пока не вытащишь из камеры продукт. Тут требуется очень сложная автоматика. Если при производстве твэлов с урановыми таблетками работать еще можно, то девочки сидят на сборке и наполняют таблетками стержни, а здесь такое невозможно. Значит, мы должны научить работать автоматику.

– Вы прошли путь от стажера до директора крупнейшего в стране завода. Когда было труднее всего?

– Когда был начальником цеха. Его структура была такая же, как сегодня на заводе, то есть – экономист, главный приборист, главный механик, главный энергетик, - короче говоря, своего рода минизавод. 327 человек. И там меня научили «старички», которые всегда говорили так: «если хочешь получить желаемое, требуй невозможного». А вообще, думаю, что при разработке любого проекта обязательно надо назначать ответственного за его выполнение, Главного конструктора, и наделять его всеми правами – от назначения премий до выговоров любому должностному лицу, от права назначать исполнителя до его увольнения и так далее. И тогда можно уже спрашивать с человека.

О директоре Радиохимического завода говорят как о человеке жестком, мол, всегда добивается своего. «Простодыр» – любимое определение Глазунова каждого, кто не умеет работать, держать свое слово, кто любит бахвалиться. Так называет он и тех, кто любезничает перед американцами, которые по соглашению о прекращении производства плутония все еще приезжают на реакторный завод, где находятся остановленные реакторы.

Подземный проспект разделяет два предприятия. Проходная Реакторного справа, а слева – Радиохимического.

Спрашиваю у Глазунова:

– Как это вы не боитесь американцев к себе пускать?

Улыбается:

– Пользуются нашей раздевалкой и душевыми кабинами, а дальше – ни шагу! А будь моя воля, то дальше госграницы я их не пускал бы…

И это правильно – дружба-дружбой, а табачок врозь.

Владимир Губарев. г. Железногорск, Красноярский край

ertata

Строящиеся на Балтийском заводе первая в мире плавучая атомная электростанция и крупнейший на планете ледокол способны вывести научно-технический потенциал России на новый уровень

По большому счету научно-техническим прогрессом правят в мире вовсе даже не великие ученые и не колоссальные деньги, как, впрочем, и не руководящие мысли вождей, а — символы. То есть овладевшие большим количеством мозгов идеи. Они-то, по-Марксу, и становятся главной материальной силой прогресса.

Египетские пирамиды, Нотр-Дам, Байконур, Адронный коллайдер — все эти выходы человека в интеллектуальный космос сопряжены с одним и тем же движущим механизмом — грандиозной идеей. Такой, например, какая материализуется сегодня на стапелях и производственных площадках одного из крупнейших в стране судостроительных заводов — Балтийском, что вот уже 160 лет выводит из Большой Невы в Финский залив серийные корабли и уникальные атомоходы. А сегодня — просто прорывные механизмы. Можно сказать — революционные, способные в корне переформатировать как транспортные схемы мирового океана, так и энергетическую карту Земли.

Такого судна, что вздымается на высоту 12-этажного дома над пирсом Балтзавода и напрочь заслоняет своими бортами горизонт, в мире еще никто не строил. В «РОСАТОМе» (идеологе и крестном отце проекта) «атомного Посейдона» нарекли сухо и по-деловому — ПАТЭС: плавучая атомная электростанция. В миру же чудо атомной и судостроительной техники будет именоваться более выразительно — «Академик Ломоносов». Даже в названии чувствуется мощный гул интеллектуального заряда, накопленного здесь: великий ученый — великий механизм…



— Подобного проекта до настоящего времени в мире еще не было, — указывая с пирса Балтзавода на гигантские борта «Академика Ломоносова», говорит Сергей Завьялов, зам генерального директора концерна «Росэнергоатом».

— То, что мы имели ранее, исполненное американцами для строительства Панамского канала — ядерная установка на военном судне «Либерти», — это был лишь некий прообраз. Временно решение, сориентированное на совершенно конкретные задачи строительства. То, о чем мы говорим сегодня, — это новый виток развития атомной энергетики. Это — транспортабельная морская атомная энергетика, базирующаяся на достижениях и технологиях атомного реакторостроения и атомного судостроения. Объект, который мы сегодня строим, вбирает в себя все достижения атомного судостроения и достижения большой атомной энергетики, тиражируемой в континентальных условиях.

Короче — путешествующая по мировому океану атомная станция. Недостает электричества на Чукотке — отбуксируют и пришвартуют к ней, в тот же озябший Певек, на смену выработавшей свой ресурс Билибинской АЭС. Есть нужда в электроэнергии в пустынных районах — для того же опреснения морской воды — доставят ПАТЭС и туда. На борту пара ледокольных реакторов КЛТ-40 разработки КБ Африкантова, плюс два парогенератора Калужского турбинного завода. 70 МВт электричества могут доставить быстро в самые экстремальные точки земного шара.

Начальник строительства ПАТЭС Александр Ковалёв стремительно перемещается в опутанных кабелями и проводами бесконечных коридорах «плавучки» (как ласково называют судостроители свое детище), совершает восхождение по крутым трапам на несколько этажей вверх — на палубу к вертолетной площадке (на ПАТЭС будет базироваться своя авиация), опускается по ним же вниз, в преисподнюю — к реакторному залу (по масштабам — крытый стадион да и только) и далее — к турбогенераторному отсеку, месту, где атомная энергия превращается в электрическую. За этот процесс отвечают два турбогенератора мощностью каждый 37,5 МВт.

— Плавучими кранами с моря опускали, — указывая на теснящийся в огромном отсеке на одной из нижних палуб могучий калужский турбогенератор, объясняет опытный балтиец, — кранами с пирса взять не могли — уж больно тяжел. Добрая техника. Сейчас подключаем.

На «плавучке» в штатном режиме будет занято 70 человек. Набор персонала уже ведется. Требования «простые» — многолетний опыт работы на атомных объектах: ледоколах, АЭС, атомных подводных лодках и проч. Плюс двухлетний курс обучения в стенах Центрального института повышения квалификации работников «РОСАТОМа». Штаб-квартира его расположена в Обнинске, филиал — в Санкт-Петербурге. В последнем сооружен и тренажер ПАТЭС — некая математическая модель плавучей станции.

Преподавательский персонал — самый опытный: ледокольщики с двадцати- и даже тридцатилетним стажем, реакторщики, атомщики — большей частью из наукограда Обнинска.

О том, когда «атомный Посейдон» заступит на энергетическую вахту в «РОСАТОМе» и на Балтийском заводе, говорят так: «в точно запланированный срок». Впрочем, сроков этих уже было несколько. И все — запланированные. Очередной — конец 2016 года. Короче — стройка затянулась. Те же паровые турбины наш КТЗ отгрузил заказчику еще в 2010 году. Проблема, чувствуется, в деньгах: проект недешевый — 16,5 млрд руб. по смете, а в связи с затяжкой видно, что и больше. Экономика 1 киловатта здесь может оказаться непростой.

— Смотря для чего вы используете эту электроэнергию, — охотно погружает меня в экономику ПАТЭС еще недавно курирующий проект от «Росэнергоатома» Сергей Черногубовский. — Если вы устанавливаете «плавучку» где-то в удаленных районах и используете электроэнергию для добычи золота и других полезных ископаемых, то там цена считается совершенно по-другому. У нас в стране очень много месторождений, которые мы не можем использовать по одной причине — нет электроэнергии. А доставить ее туда по столбам ЛЭП — безумно дорого. Во всяком случае гораздо дороже, нежели подогнать туда по океану плавучую атомную электростанцию. Может быть, электроэнергия там и будет дороже, чем у вас в квартире сегодня, но для чего она будет использоваться? Для того, чтобы в итоге получить прибыль для страны: добыть золото, алмазы, другие полезные ископаемые. Даже если киловатт будет стоить 10 рублей и дороже, все равно его использование в экстремальных территориях окупится. Потому что другой вариант — завозить морем за тысячи километров солярку и сжигать ее в топках старых электростанций. А это еще дороже.

Впрочем, Сергей Черногубовский сегодня отвечает на Балтийском заводе за другой уникальный проект. Балтийцы меж собой его именуют просто: «четыре двойки ноль». То есть 22 220. За безликими цифрами скрывается крупнейший в мире ледокол с совершенно новым типом реактора «РИТМ-200» мощностью 174 МВт, сконструированный, как и все прежние в КБ Африкантова. Громадина уже обозначила свои главные габариты на самых крупных в Европе стапелях.

— На них же закладывался и «Петр Великий», — задирая голову к вонзающимся в небо кранам, гордо поясняют балтийцы, — так нос даже за края выходил…

Носом на этих же стапелях занимаются судостроители и сегодня — только уже не военного крейсера, а гигантского атомохода «Арктика», того самого — 22 220.

— Это самый большой, самый мощный ледокол в мире, — удовлетворенно обводит взглядом обросший лесами и кранами гигант Сергей Черногубовский. — Длина — 174 метра. Ширина — 34 метра. Высота борта — 15 метров. Общая высота — порядка 53 метров, приблизительно 15-этажный дом. Водоизмещение порядка 33,5 тыс. тонн. Основная особенность ледокола — он является двухосадочным. Рабочая осадка — 10,5 м, наименьшая осадка — 8,65 м. За счет уменьшения осадки он может работать не только в океане, но и в устьях рек. Таких, например, как Енисей.

Два гигантских портовых крана держат на тросах носовую часть будущей «Арктики». Кажущиеся с земли крошечными сварщики и монтажники ползают под самым небом по сетке строительных лесов, сыплют искрами, жужжат шлифовальными машинами — атомоход, как объяснили балтийцы, закончил формирование носовой части. В 170 метрах от нее финишируют сборочные работы и на корме. Восемь тысяч тонн металла обретают могучие, но изящные формы невиданных размеров кита и легко парят над землей на стапелях, над плещущимся тут же Финским заливом. «Приводнение» ледокола № 1 должно случиться аккурат к 160-летию Балтзавода — 26 мая следующего года.

— Ледоколы у нас в России без работы не останутся, — уверены на Балтийском заводе. — Все в работе, все молотят…

Уникальные проекты, реализуемые сегодня российскими атомщиками и корабелами — вершина научно-технического прогресса. Его квинтэссенция. В списке мировых инноваций наряду с компьютерным планшетником i-Pad, американской гиперзвуковой крылатой ракетой X-51A Waverider, строящейся в Норвегии уникальной плавучей ветроэлектростанцией, синтетической бактериальной клеткой, а также с новейшими литиевыми батареями, сегодня называют и эти российские технические творения — плавучую АЭС и «четыре двойки ноль» «Арктика».

Алексей Мельников, Санкт-Петербург — Калуга.

ertata