Знаменитая «Седьмая колонка» (Ха-тор Ха-швии) Натана Альтермана в газете «Давар» была там, без преувеличения, самым популярным материалом. По пятницам, когда она выходила, люди заранее собирались у типографии, чтобы не ждать появления газеты в киоске. Посвященная актуальным событиям, колонка вроде бы предполагала сатирический тон и поспешность реакции – в ущерб высоким поэтическим качествам. Но Альтерман не был бы Альтерманом, истинным мастером стихотворной баллады, если бы пошел по этому легкодоступному пути.
Я собираюсь (без зарока) знакомить интересующихся с наиболее значительными текстами «Седьмой колонки» в их переводе на русский. Собственно, этот процесс уже, что называется, пошел – с публикацией здесь примерно пару месяцев назад перевода стихотворения «Из всех народов». Оно появилось в газете в ноябре 1942 года, а вскоре после него было опубликовано и предлагаемое сейчас вашему вниманию «Письмо Менахема-Мендла». Несколько слов предыстории для тех, кто не читал (или не помнит) Шолом-Алейхема.
Упоминаемые в стихотворении Менахем-Мендл, его жена Шейна-Шендл, мальчик Мотл, Тувья-молочник, хазан Пейсах, дядя Пиня, скрипач Стемпенью и шалун Топале Тутуриту – известные персонажи повестей и рассказов этого классика еврейской литературы на языке идиш. Написанное в разгар войны, стихотворение Альтермана с печальной точностью предсказывает то, что окончательно выяснится лишь двумя-тремя десятилетиями позже. Уничтожив народ-носитель богатейшей идишской культуры, Гитлер (а затем и Сталин) уничтожили таким образом и ее саму. В расстрельные рвы легли не только те, кто читали «Повесть в письмах», которые писал Менахем-Мендл из Одессы своей жене Шейне-Шендл в Касриловку. Та же судьба постигла и самих Менахема-Мендла и Шейну-Шендл. Теперь их мало кто помнит. Это только дурачки полагают, что рукописи не горят. В крематориях горят и рукописи, и книги, и собрания сочинений, и целые пласты человеческой культуры.
Письмо Менахема-Мендла
Шейна-Шендл моя, сквозь ночь и пургу, как луна из облачной тени, Шейна-Шендл, мечтой в помутнённом мозгу ты коснёшься моих видений.
Моя шляпа заломлена для куражу, лапсердак ветрами иссечен. Так я в жизни ходил, так я в смерти лежу – говорят, что мой образ вечен.
Шейна-Шендл, вокруг только снег и гроза, и все судьбы печально схожи. Тувья умер, и Мотл, и Пейсах-хазан. Дядю Пиню ты помнишь? Тоже.
И скрипач наш Стемпенью. Он бос и мал, но красив красотою прежней. И поёт ему скрипка немой хорал в омертвелой пустыне снежной.
Здесь же Топале лёг, всем проказникам брат, пацанёнок из детской песни… Если правда, что слёзы и смех не горят, то, наверно, и он воскреснет.
Нас вели в той ночи, словно скот на убой. Шейна-Шендл моя, мы стояли рядом с теми, кому мы дарили с тобой радость счастья и радость печали.
Ты почистила старенький мой лапсердак, повязала платок весенний. Но никто не смеялся. Смотрели так, будто ждали от нас спасенья.
Ночь была от пожаров светла, и я стал писать завещанье быстро. На клочке простом, Шейна-Шендл моя, – лишь о самом большом и чистом.
Лишь о том, как я счастлив тому, что ты мне была женой и удачей. Мы играли комедию вечной мечты, но закончилось всё иначе.
Мы шутили о смерти со сцен и страниц – о нестрашной, домашней, спящей. Но она пришла – в миллион десниц, в миллион кулаков разящих.
Кто же думал – под скрипочку и под смех – что пожрёт нас адское пламя, что актёры и зрители наших потех лягут в красный снег рядом с нами.
Ну а мы, люди снов и тяжелых вериг, слёз и песен во тьме изгнанья – мы мертвы – персонажи спектаклей, книг, дети радости и страданья.
Шейна-Шендл, сквозь бури протяжный вой, сквозь круги рычащего ада, Шейна-Шендл, склонись над моей головой, как незрячих очей отрада.
Само собой, стихотворение положено на музыку и даже не в одном варианте.
Под катом выступление Юлия Кима, Алексея Иващенко, Леонида Сергеева, Лидии Чебоксаровой, Александра Дова & Ко на фестивале бардовской песни "Сахновка". Израиль. Май 2012 года.
alekstarn
