Затулин Константин Федорович

Директор Института стран СНГ
Депутат Государственной Думы РФ I, IV, V созывов.

Портал "Материк" публикует полную версию статьи, опубликованой в газете "Культура" 7.09.2012.

В канун 200-летия Бородинской битвы Президент Российской Федерации Владимир Путин, стоя на батарее Раевского у могилы князя Петра Багратиона, сказал, что из всех войн, которые когда-либо вела Россия, только две наш народ назвал Отечественными – войну 1812 года и 1941-1945 гг. Никто из собравшихся 2 сентября на Бородинском поле, − а среди них были потомки Наполеона, Кутузова, Багратиона, Дениса Давыдова, мокнувшие под серым подмосковным небом вместе с ветеранами Второй мировой, − и в мыслях не предполагал возражать сказанному. И действительно, как можно возразить тому, что сразу, до всяких учебников истории, даже до «Войны и мира», стало кодом народной памяти?

Война с наполеоновской Францией и всей Европой оказалась настолько отечественной для современников и потомков, что все попытки усомниться в ее правоте, принизить ее значение, развенчать ее героев, в какие бы периоды они не предпринимались, оказывались обречены. Взорвать Храм Христа Спасителя, построенный в вечную память победы и победителей 1812 года, оказалось можно. Но прошло всего несколько лет и выяснилось, что без возвращения «крепостника» Кутузова, как и других таких же «феодалов» и «душителей народной свободы», не победить в новой Великой Отечественной войне. Из всех своих наград мой отец – большевик ленинского призыва − больше всего гордился орденом Кутузова второй степени. И из глубин далекого детства в совершенно советской семье всплывает глухое воспоминание: мать рассказывает о прекрасном, необыкновенной красоты храме, сдуру или преступно разрушенному в Москве накануне войны.

Когда в 90-е годы в «Пресс-клубе» у Анатолия Малкина мы схлестнулись с Ириной Хакамадой в вопросе, хорошо это или плохо, когда американцы своими санкциями «учат нас жить» (она считала, что хорошо), я сказал, что это все равно, как если бы в 1812 году будущие декабристы бросили бы защищать «крепостнический режим» и с восторгом приветствовали бы «освободителя Наполеона» с его гражданским кодексом и передовым буржуазным укладом. С Хакамадой в эфире случилась истерика. Отечественная война 1812 года была и остается неубиенным козырем в любом споре о природе, содержании и смысле патриотизма.

Но вот пришел 1991 год, и общее Отечество разошлось по национальным квартирам. Характерной чертой новой жизни стало стремление элит никогда прежде не существовавших государств обзавестись «собственной» историей, обнаружить в ней корни сегодняшней независимости, свалившейся для многих как снег на голову. На практике это означает объявление войны прежде устоявшемуся изложению истории в образовании, средствах массовой информации и кино (если оно есть), в официальной государственной идеологии (гербы и гимны, праздники и ритуалы, переименования). Смеяться, право, не грешно, над всем, что кажется смешно: наша ирония уместна, когда мы узнаем, что украинцы произошли от народа укр, что «Палестина» – это казачий «полевой стан» или что грузины – это «первые европейцы». Совсем не до смеха становится, когда взрывают памятники Великой Отечественной или объявляют коллаборационистов героями борьбы за свободу. Когда десакрализуют подвиг 1812 года, отказывая этой войне в праве именоваться Отечественной.

Конечно, для туркменов или таджиков, даже не входивших на тот момент в состав Российской Империи, война 1812 года не является предметом национальной памяти и, вполне возможно, в школах Туркмении или Республики Таджикистан она и не должна занимать такое место, как в школах России (хотя большой вопрос, как к этому должны относиться наши соотечественники – русские граждане этих республик. Грюнвальдская битва, к примеру, не была фактом российской истории, что не мешало нам прежде отдавать ей должное). Как обходятся с историей 1812 года на Украине и в Белоруссии, по территории которых эта война прокатилась?

Отечественная война 1812 г. в украинских школах преподносится детям не как Отечественная, а как «русско-французская» или «французско-российская» война. Внимания к военным действиям (в том числе на территории современной Украины, с участием самих украинцев) отводится не намного больше, чем разделу «Украина в планах Наполеона». Из учебника А. Струкевича за 9-й класс ученики узнают, что «планируя войну против России, генеральный штаб Наполеона собрал подробную информацию из истории казацкой нации» и, отдельно, на «политических деятелей украинского происхождения: Трощинского, Разумовских, Кочубеев и др.» (намек на «освободительные» мотивы нашествия). Еще более подробно освещается позиция неких украинских «автономистов» (авторы даже не называют их фамилии), которые с помощью Наполеона якобы хотели разрушить «имперский деспотизм» и «российскую тиранию» (последний термин – из учебника по истории Украины А. Реента и О. Малия). Тех украинцев, которые сражались против французов, А. Струкевич называет «имперскими патриотами», а А. Реент – «консерваторами».

События 1812 года разбираются отстраненно, без упоминания о том, что война задела и территорию нынешней Украины, что она была Отечественной для ее жителей. «Российский поход Наполеона» преподносится точно также как какой-нибудь факт чужеземной истории: в учебнике С. Осмоловского и Т. Ладыченко всем событиям 1812 года, включая Бородино, отведено три абзаца – меньше, чем Лейпцигской битве или «Ста дням Наполеона» по отдельности (к примеру, теме «Британское владычество в Индии» отведено места раз в шесть больше).

Утверждается, что украинцы пошли на войну с Наполеоном, лишь надеясь на возрождение «древних казацких вольностей» и «украинской автономии», а после войны их надежды на свободы были обмануты российским правительством. Украинские школьники больше узнают о событиях того периода, изучая «Войну и мир» Льва Толстого, которого, правда, они тоже проходят в курсе «Всемирная литература» как зарубежного автора. Не приходится удивляться тому, что при таком, закладываемом с детства, подходе подвиги и жертвы украинцев в 1812 году не рассматриваются как повод для национальной гордости. Государство Украина никак не отреагировало на официальном уровне на юбилей войны 1812 года.

В Республике Беларусь, связанной с Российской Федерацией узами Союзного государства и двадцатью годами в интеграционном процессе, несколько иное положение с трактовкой общей истории. Но и здесь оставило следы мифотворчество эпохи эйфории суверенитетов. В книге белорусских авторов, изданной в Смоленске, под редакцией А. Тараса «История имперских отношений. Белорусы и русские» мы читаем, что в войне 1812 года «русские сражались за своего царя-крепостника, поляки – за возрождение Польши, французы – за военную добычу и славу. А белорусы – за право на жизнь…». Значительная часть историков, осевших на официальных должностях и, в частности, в Институте истории Национальной Академии наук Белоруссии, стремится представить войну 1812 года как «гражданскую войну» между белорусами, служившими в российской армии и теми, кто переметнулся на сторону Наполеона. Для этих кругов подлинными героями 1812 года оказываются не солдаты и офицеры Минского, Брестского, Полоцкого пехотных полков, проливавшие кровь на Бородинском поле, а Доминик Радзивилл, ставший личным адъютантом Наполеона (этому шляхтичу, «оставшемуся с французским императором до конца и погибшему в европейских кампаниях», была посвящена программа Владимира Бакуна «Ошибка Наполеона. Беларусь, 1812», вышедшая 28 июля на государственном телеканале).

Истины ради, следует отметить, что в профессиональном сообществе юбилей 1812 года стал поводом для требования вернуть в белорусские учебники и научный оборот термин «Отечественная война 1812 года». Но эта борьба не завершена: в официальном заключении Института истории НАН Белоруссии такое предложение, высказанное участниками конференции 22 июня в Бресте, представляется необоснованным. О впечатляющем празднике – реконструкции Бородинской битвы 2 сентября 2012 года на Бородинском поле на белорусских телеканалах не было сказано ни слова. Зато были показаны сюжеты: «Грандиозный фестиваль мариачи – народных певцов и музыкантов – стартовал в Мексике», «Такс-парад в Кракове».

Было бы ошибкой считать, что все на Украине, а тем более в Белоруссии, согласны вычеркнуть Отечественную войну 1812 года из памяти. Донские казаки в Луганске провели акцию «Мы помним день Бородина», отстояли службу в память своих предков из Донской конной батареи в храме святых мучеников Гурия, Самона и Авила; ужгородское Общество русской культуры продолжает чтения, посвященные 200-летию Отечественной войны 1812 года; харьковские альпинисты занесли на Эльбрус знамя Киевского драгунского полка, которым командовал генерал Георгий Эммануэль. Даже не жалующая Россию киевская газета «Зеркало недели» вспомнила о Кутузове, Раевском, Кайсарове, Байкове и Багговуте, чьими именами названы киевские улицы. Реставрированы памятники в Солтановке, на месте боя корпуса Раевского с маршалом Даву в Могилевской области Республики Беларусь.

Герои Отечественной войны 1812 года не сдаются. Но всем нам – и, прежде всего, тем официальным учреждениям, что поставлены, как недавно говорилось, на службу «мягкой силе» – русскому языку, истории и культуре за рубежом – не следует покладать рук, чтобы история первой отечественной войны не стала чужой для живущих в странах Содружества. Хотя бы на Украине и в Белоруссии.

Формулировки типовых тестовых заданий, по которым школьники готовятся к ЕГЭ по истории, не только вызывают сомнения в компетентности их составителей. Они высвечивают также стремление вдолбить в головы школьников, под видом «допустимых вариантов ответа», очередное «единственно верное учение».

История как наука имеет свои особенности. Главная из них состоит в том, что, в отличие от химии, физики и т.п., мы не можем проверить её гипотезы опытным путём. Исторические явления не чётко детерминированы, причинно-следственные связи между ними могут иметь равноправные альтернативные объяснения. Однако это в теории. Практика то и дело подводит нас к наблюдению, что привычка ограничиваться рамками одной точки зрения, которая почему-либо (а чаще всего – из-за недостаточной эрудиции) кажется «единственно верной», до сих пор определяет многое в содержании школьного курса истории.

Речь пойдёт о типовых тестовых заданиях, по которым учащиеся готовятся к ЕГЭ по истории. Для примера возьмём «Самое полное издание типовых вариантов заданий ЕГЭ: 2011: История» (авт.-сост.: Я.В. Соловьёв, Е.А. Гевуркова, Л.И. Ларина, В.И. Егорова. М.: АСТ: Астрель, 2011), вышедшее под эгидой «Федерального института педагогических измерений». Но, чтобы на нас не обижались авторы других пособий того же профиля, которые мы здесь не упоминаем, сразу подчеркнём: в них встречаются совершенно аналогичные по сути задания.

Нас интересуют, прежде всего, задания из части 3, то есть «развивающие», требующие от учащихся не просто знания фактов и причинно-следственных связей, но и умения формулировать аргументы и выводы. Конечно, и в части 1 многое может вызвать недоумение. В частности, удивляет, почему в одном из тестов для обозначения периода 1945-1952 гг. авторы взяли такое частное явление, как «репрессии против бывших военнопленных», а не, скажем, ускоренное восстановление народного хозяйства. Или почему для характеристики И.В. Сталина (в тесте, где нужно указать имя руководителя СССР, о котором идёт речь) взят отрывок из конъюнктурной книги Д. Волкогонова, а не из воспоминаний кого-либо из тех современников, кто лично знал Сталина по роду своей деятельности: маршала Жукова, Штеменко, Байбакова, Бережкова или хотя бы Черчилля.

Вообще, набор понятий, с которыми у составителей данных заданий ассоциируется история СССР, что называется, репрезентативен. Это террор, раскулачивание, репрессии, голод, депортации народов, диктатура, культ личности, «застой», административно-командная система, преследования инакомыслящих, идеологический контроль и т.п.

И как будто в это же время не происходило развития экономики, индустриального прорыва, трудового энтузиазма, стахановского движения, научно-технической революции, покорения космоса, роста благосостояния людей, прекращения межнациональной розни и становления братской семьи народов, сокрушения фашизма, борьбы за мир, разрядки международной напряжённости и т.п. Это всё очень напоминает, в каких категориях подавалась история «проклятого царского прошлого» в первые десятилетия после 1917 г.

Но претензии здесь, скорее, к общим учебным программам и учебникам, которые создают одностороннее представление о нашей истории в ХХ веке. Мы же вернёмся к тестовым заданиям части 3.

Авторы признают возможность различных точек зрения на один предмет, хотя их формулировка порой вызывает недоумение. Так, в одном из тестов учащимся предлагается выбрать наиболее предпочтительную из следующих позиций: «1. России принадлежит ведущая роль в освобождении народов Балканского полуострова от турецкого ига в 1877-1878 гг. 2. Позиция западных держав во многом противоречила интересам славянских народов Балканского полуострова», и привести не менее трёх аргументов в её пользу. Но ведь эти точки зрения не исключают друг друга! Следовательно, некорректно ставить вопрос о «предпочтении» одной из них. Правильнее было бы дать задание так: выберите точку зрения, в поддержку которой вы можете привести больше всего аргументов. Или, в данного рода задании, представить примеры иных, взаимно альтернативных утверждений.

Но это ещё, как говорится, «цветочки». «Ягодки» содержатся в типовых ответах. Составители сборника неизменно подчёркивают, что «допускаются иные формулировки ответа, не искажающие его смысл». Но где проходит грань между «иной формулировкой» и «искажением смысла»? Очевидно, в определении этой грани полная воля принадлежит экзаменатору.

Тем более, что – вот это самый важный момент! – приводимые типовые ответы отнюдь не исчерпывают всех возможных доводов, которые достаточно эрудированный учащийся может привести в поддержку того или иного утверждения.

Вот, например, такое задание: «Назовите две войны, которые вела Россия в начале ХХ в. до крушения монархии. Приведите не менее трёх основных целей российского правительства в одной из них». Если учащийся выберет для ответа русско-японскую войну 1904-1905 гг., то он, по мнению составителей задания, должен дать примерно такие ответы: «1. Установление политического преобладания России на Дальнем Востоке. 2. Защита российских экономических интересов на Дальнем Востоке от японских притязаний. 3. Стремление за счёт “маленькой победоносной войны” решить внутренние проблемы, повысить авторитет монархии в стране».

А как быть, если учащийся, например, знаком с таким объяснением целей России в той войне: «С тех пор, как Пётр Великий прорубал “окно в Европу”, ни одна война не была в такой мере борьбой за будущее России, как русско-японская война… Иначе, как поставив крест над всем своим будущим в Азии, Россия от этой борьбы уклониться не могла»(С.С. Ольденбург. Царствование императора Николая II. В 2 т. Белград, 1939. Т.1. С.226.)?

Преподаватель высокой эрудиции сможет по достоинству оценить такой ответ учащегося: «Защита державных интересов России в Азии; завершение великой колонизации Сибири; обеспечение будущего России как тихоокеанской державы». С точки же зрения составителей сборника, такой ответ должен быть признан неправильным, несмотря на то, что он базируется на глубоком знании предмета.

Цели же России в Первой мировой войне авторы сборника видят только такие: «Сохранение влияния России на Балканах; защита Сербии и других балканских народов от австрийско-немецких притязаний; захват Босфора и Дарданелл (окончательное решение «восточного вопроса»); сплочение нации, установление внутри страны социального мира, повышение авторитета монархии в условиях войны; поддержка своих основных союзников в Европе (Франция, Англия)».

А что, если учащийся знаком с манифестом Николая II о вступлении в войну, где говорится: «Ныне предстоит уже не заступаться только за несправедливо обиженную родственную нам страну, но оградить честь, достоинство, целость России и положение её среди великих держав»?

Разве неверно будет указать среди целей России в Первой мировой войне такие, как «защита от захватных притязаний Германии и Австро-Венгрии (намерений отколоть Прибалтику и Украину от России); сохранение статуса России как великой державы»? По логике (или, скорее, уровню знаний) составителей сборника, видимо, неверно.

А ведь ещё одной, причём официальной, целью России в Первой мировой войне было восстановление единой самостоятельной Польши из трёх её частей (русской, австрийской и германской), как о том было заявлено в манифесте Николая II от 1 (14) августа 1914 г. и в его приказе по армии и флоту от 12 (25) декабря 1916 г. Так что указание этой цели в ответе тоже является верным, свидетельствуя, вдобавок, о глубоком знании учащимся источников по теме. Но… не с точки зрения авторов тестовых заданий.

Или задание, в котором требуется назвать не менее двух причин, почему Ленин настаивал на подписании Брестского мира в 1918 году во что бы то ни стало, и не менее трёх последствий этого договора. В числе причин, предлагаемых типовым ответом, отсутствует такая, которая, однако, очень часто встречается в литературе: большевикам необходимо было скорее завершить внешнюю войну, чтобы лучше подготовиться к войне внутренней, гражданской. С этой популярной версией, несомненно имеющей право на существование, учащийся, весьма вероятно, будет знаком и укажет её в ответе. Далее, среди последствий Брестского договора, общеизвестно и доказательно такое: сепаратный мир большевиков с Германией был использован Антантой как предлог для интервенции в Россию. Но в числе типовых ответов нет даже близкого к этому. Следовательно, названные причина и последствие Брестского мира, указываемые многими историками, авторами тестов почему-то отвергнуты как неправильные.

Следует обратить внимание и на небрежность формулировок некоторых заданий. В одном из них приводится отрывок из воспоминаний Г.И. Воронова о подготовке октябрьского (1964 г.) пленума ЦК КПСС, на котором была дана отставка Н.С. Хрущёву. Предлагается указать период, о котором идёт речь. Причём ни из текста, ни из задания неясно: тот период, который заканчивался или начинался данным событием? «Оттепель» или «застой» (не будем здесь разбирать вопрос о правомерности этих тенденциозных понятий)? В ответе указано: «оттепель».

Что же это получается? Не тест на знание, а игра в «угадайку» с вероятностью правильного ответа 50 на 50.

В другом задании к этому же отрывку требуется назвать причину решения пленума, причём в ответе предлагается только такая: «консервативно ориентированная часть высшего руководства партии и государства была настроена против Н.С. Хрущёва и проводимых им преобразований, затрагивающих её интересы». Следовательно, если учащийся назовёт в качестве причины смещения Хрущёва недовольство волюнтаристскими методами его руководства, провалы во внешней политике, в руководстве сельским хозяйством или промышленностью, то есть назовёт любой результат хрущёвского правления из тех, что приводятся в литературе, его ответ будет сочтён неправильным.

На десерт – пример задания по совсем недавней истории. Требуется привести не менее трёх результатов политики «нового мышления». По мнению авторов задания, учащийся может отметить лишь, что проведение этой политики: «разрядило напряжённость в мире; снизило уровень вооружений; улучшило отношения СССР со странами Запада». Вот так.

Если же вместо одного из этих последствий будет указано хотя бы одно из следующих общеизвестных и широко обсуждаемых в литературе и СМИ – потеря СССР союзников, утрата СССР прежних геополитических позиций, падение авторитета Горбачёва и союзного центра внутри страны, объединение Германии на условиях НАТО, создание предпосылок для расширения НАТО на Восток – то балл за ответ автоматически будет снижен.

Не напоминает ли это диктат «единственно верного учения»?

Мы привели лишь отдельные примеры такого рода. Их можно продолжать и продолжать. Но не будем испытывать терпение читателя. Всякий может взять указанный или аналогичный сборник и убедиться в многочисленности и типичности заданий вышеприведённого рода.

К каким же результатам способно привести тестирование на основании приведённых примеров заданий? Очевидно, одним из них будет преимущество шаблонно мыслящей посредственности, хорошо зазубрившей набор стереотипных клише, над эрудированным и самостоятельно мыслящим учащимся. Как же избежать такого итога?

Первое, что сразу приходит на ум – одно лишь тестирование не в состоянии обеспечить объективной оценки знаний по такому предмету, как история. Оно допустимо лишь в дополнении к другим формам аттестации.

Второе – учащихся школы необходимо знакомить с основными существующими альтернативными концепциями по наиболее спорным эпизодам отечественной истории. Следующая, после изучения основных фактов, ступень познания истории – знакомство с имеющейся историографией, с конкретными достижениями исторической науки. Без этого профанацией или искажением истории оборачивается попытка научить школьника умению интерпретировать исторические факты.

И, наконец, в составлении или хотя бы экспертной оценке заданий ЕГЭ должны участвовать не одни лишь методисты. В этом важном деле решающей должна быть роль учёных-историков.

Власть прошлого и власть над прошлым

В принципе нет таких мест, событий, процессов, которые нельзя было бы назвать "историческими". История, явно или незримо, сопровождает нас повсюду, пронизывая насквозь самую ткань бытия. Из нее рождается и в ней же умирает сегодняшний день, чтобы дать жизнь дню завтрашнему. В Истории сокрыта тайна Времени, и, возможно, в той части этой тайны, что связана с прошлым, давно уже зачат облик еще не ведомого человечеству грядущего, "раскодировка" которого, похоже, происходит на наших глазах. Судить о результатах рано. Предвидеть их, чтобы предотвратить, сложно, если не бесполезно. Эффективно воздействовать на них - вообще нереально.

Не стоит язвить по поводу наивной самоуверенности современных "пророков от аналитики", авгурствующих о будущем на основе собственных "научных" идей о способах его конструирования. Они по-своему честно и аккуратно выполняют порученное им дело, подобно "таперу, который играет, как умеет".

Что же остается? Скорее всего, думать, обсуждать, пытаться понять. И, по возможности, вовлекать в это невредное занятие, тех, у кого несколько иная профессия и призвание - принимать решения и действовать в масштабах всея Руси.

Историю всегда эксплуатировали и будут эксплуатировать в политико-утилитарных целях. Она приговорена к такой участи самим своим статусом "неточной", "субъективной" науки. По большому счету, это - очень тонкая, многоликая, эластичная материя, вызов человеческой воле к познанию, затейливая игра ума, воображения, интуиции. В такой своей ипостаси, История является профессией и призванием для, так сказать, "научно-гуманитарной аристократии".

Однако История - это еще и бездна эмоций, страстей, интересов, протянувшихся преемственной нитью из тьмы веков в нашу современность. Это - многоярусный каталог не только триумфов и падений государств, но и людских, личных трагедий, а также сочинений о том, кто во всем этом виноват. Это - бесконечный спор о распределении почетных мест в иерархии великих народов, цивилизаций, культур, о решающем вкладе в эпохальные события, изменившие судьбы человечества.

Иначе говоря, это - громадный общественно-воспитательный потенциал, который нужен всем, всегда, везде. Как орудие созидания или разрушения. Как источник добрых чувств или запальник войны. Как генератор напряжения или путь к компромиссу.

Нет ничего удивительного, что завладеть прошлым, как бесценным ресурсом для манипуляции массовым сознанием, старается, прежде всего, власть предержащая. Она в нем испокон веков ищет способ самосохранения, самооправдания и самовозвеличивания. Сегодня этот поиск ведется более утонченно и технологически более совершенно. Сильным мира сего уже не нужны медвежьи услуги историков, грубо усердствующих в тех самых "коленопреклонных" посвящениях, слабость к которым питали даже выдающиеся ученые.

Это не значит, что правители разлюбили лесть. Это значит, что они стали восприимчивее к ситуациям, способным поставить их в глупое положение. (Что, впрочем, не касается политиков с очень крепкими нервами, непоколебимой верой в собственную значимость и полным отсутствием чувства самоиронии, защищающим от опасности стать всеобщим посмешищем, не заметив этого).

В руках умной власти История может обрести куда более полезную и достойную функцию, на которую указывал еще Н.М. Карамзин. Нет, не "мирить простого гражданина с несовершенством видимого порядка вещей" (объясняя, что бывало еще хуже), а "питать нравственное чувство", "располагать душу к справедливости" и, самое важное, "утверждать благо и согласие общества".

Старомодно? Да.

Осуществимо? Неизвестно.

Необходимо? Как никогда.

Дефицит классичности

Связь времен на Кавказе (и на Востоке вообще) - это то, что можно ощутить остро, пронзительно, повседневно. Люди в тех краях чувствительны к прошлому, многое в нем для них священно. Особенно там, где "мало" истории в ее, так сказать, классическом, книжном, упорядоченном виде - истории, разложенной по эпохам и стадиям прогресса, населенной всемирно известными персонажами, воплощенной в гениальных творениях литературы и искусства. Весь этот дефицит "классичности" восполняется преданиями, героическим эпосом, ритуалами, в которых, быть может, точнее всего запечатлены образы почтенной старины.

Есть и другой, теперь уже повсеместно используемый способ удовлетворить естественную духовную потребность малого народа в большой истории - придумать ее. Такая форма спекуляции на подспудном чувстве неполноценности призвана вытеснить, изжить его комплексом величия, которого не бывает без великого прошлого. А его ведь нужно откуда-то взять. И берут - оттуда, где мало что можно найти, кроме непролазной исторической темени.

Сугубо умозрительно, так и подмывает предположить - чем примитивнее и абсурднее подобное сочинительство, тем оно безобиднее, поскольку "людей не обманешь". На практике, к сожалению, получается иначе. Как тут не вспомнить, что оголтелое, ядовитое, злокачественное мифотворчество, зародившееся на исходе "гласно-перестроечных 80-х", прямо причастно к происхождению постсоветских трагедий на Кавказе.

Не многим лучше наукообразие. Современные историки хорошо освоили модную (западную, ибо другой нет) политологическую и философскую терминологию, чтобы компенсировать ею нехватку или отсутствие собственных научных идей и заставить ее работать в "правильном", политически и идеологически востребованном направлении. Заказчиками сегодня выступают не столько официальные "верхи", которые пока еще толком не решили, что именно заказывать у придворных жрецов истории, сколько "низы", страдающие весьма распространенным синдромом "острой исторической недостаточности" и отторжения "чужого".

Интеллектуальной элите Кавказа проще, удобнее и, кстати говоря, выгоднее приспосабливаться к массовым настроениям, чем формировать их. Впрочем, некоторых из тех, кто претендует на право воспитывать общество, так и хочется попросить исключительно по-человечески: не творите зла, ради всех святых, если уж и в самом деле не ведаете, что творите!

Но ведь беда-то в том, что они прекрасно знают, чем слово "правды" отзовется - слово "нашей правды истории", национальной, обобществленной, непререкаемой, находящейся в состоянии священной войны с внешним, "другим" миром: имперско-агрессивной Россией, с одной стороны, и соседними народами, с другой.

Сегодняшнюю политико-идеологическую конъюнктуру многие находят беспрецедентно подходящей для объединения историков в кампании инфернализации всего, что делала Россия на Кавказе с XVI века. И ладно бы только историков. Из совершенно разношерстных сил рекрутируется целая наемная армия пиарщиков, специализирующихся на тотальной дискредитации исторического и современного образа России с помощью незамысловатой формулы: "какой она была, такой и осталась".

Поскольку среди этой пишущей и говорящей публики есть люди умные, вполне реально предположить их скептическое отношение к своей деятельности (при условии, разумеется, что речь идет не о клинических русофобах) и даже безразличие к ее результатам. Они, вероятно, догадываются, что все это, если и будет работать, то недолго и неэффективно. Но у профессионалов принято не обсуждать заказы, а исполнять их. В противном случае они наверняка растолковали бы своим нанимателям, что для политических элит северокавказских республик и закавказских государств строить свою стратегию на воспитании массовой иррациональной ненависти к России, которой Кавказ много чем обязан, глупо, бесполезно, самоубийственно.

С чем идти в завтра?

Уж что-что, а ненависть - чувство не безответное. Взаимность заложена в самой его природе. Среди русских интеллектуалов тоже хватает тех, кому, по разным (в том числе по житейски понятным) причинам, трудно справиться со своей кавказофобией. Это настроение - что самое страшное - меняет сферу бытования, превращаясь из кухонно-дворового явления, которое известно было и в советские времена, в состояние ума, идеологию, социальную энергию. Стихийная составляющая этого процесса убывает. Ненависть приобретает организованный, управляемый характер. Управляемый до тех пор, пока у кого-то не появится желание ее обуздать - этого она не любит. Отсюда, быть может, дефицит такого желания. И профицит стремления оседлать волну, чтобы добраться на ней к цели, которая у каждого своя. Надо ли объяснять, чем чреват этот вид серфинга? А вот задуматься над тем, какие мотивы прячутся по ту сторону удовольствия "прокатиться с ветерком", не мешает.

Человечество, как принято считать, проходит стадию очень болезненного расставания со "знакомым миром". Меняется все и вся: люди, народы, государства, цивилизации. Окружающая тебя микросоциальная среда становится неузнаваемой в такой же степени, в какой усиливается хаотичность и непредсказуемость мировых процессов. Не совсем ясно даже, что здесь первично, а что вторично. И совсем не ясно, куда и кем (если есть этот "кто") все это движется.

Россия запуталась в картине наступающего завтра не больше и не меньше остальных. Но багаж проблем, с которым она идет в будущее, тяжек по-особому - "по-русски", "по-имперски". Какие-то из них нам придется решать вместе со всем миром, какие-то - с отдельными странами или с "объединениями по интересам", а какие-то (и их большинство) - самим и только самим.

Впрочем, собственный и чужой исторический опыт пригодится всегда. В чем-то - китайская упертость и склонность мыслить макровременными категориями, в чем-то - израильская глухота к "мировому общественному мнению", в чем-то - черчиллевское понимание слова "препятствие", определяемое им как посторонний предмет, который замечаешь, когда отводишь взгляд от стратегической цели (иначе говоря, будучи занятым великим делом, не отвлекайся на пустяки).

Конфедерация цветущих швейцарий

Сегодня на большую российскую повестку дня тихой сапой возвращается, казалось бы, оставшаяся в девяностых проблема "сохранения целостности страны". Мы по старинке употребляем этот эвфемизм, прекрасно осознавая, что в нем "целостность" - лишнее. Когда уж доходит до такой постановки вопроса в принципе, то речь идет попросту о сохранении (или гибели) нашей страны, и не о чем больше. Самое непродуктивное занятие - искать, кому именно выгодно расшивать Российское государство на удельные лоскуты. Это выгодно многим и здесь, и там (во всяком случае, им так кажется). Еще глупее - обижаться на них. Это все равно, что в какой-нибудь спортивной игре укорять своего соперника за ловкие приемы, используемые против тебя. А тут не "какая-нибудь", а глобальная игра в "пан или пропал". Сдается даже, что сегодня, на фоне всех этих гигантских проектов перекроек региональных и континентальных пространств, азарта в работе по расчленению России больше, чем в начале 1990-х: тогда хоть кто-то из лидеров Запада опасался цепной катастрофической реакции общемирового масштаба. Сейчас этого страха не видно. Видно другое. И в США, и в Европе многие не прочь попробовать еще раз. Ведь получилось же в 1991-м. Легко, быстро, неожиданно. И с таким колоссом, как СССР! Почему бы не продолжить этот эксперимент с Россией? Она по-прежнему недопустимо велика, богата, строптива. Смеет своевольничать в распоряжении своими природными ресурсами, отказываясь считать их достоянием всего человечества, то есть мыслить категориями XXI века.

Водятся и на наших интеллектуальных просторах мыслители, разделяющие идею о том, что нужно, идя в ногу со временем, сделать из большой, неухоженной и некультурной России конфедерацию самодостаточных "процветающих швейцарий". (Были, кстати, и в русской политической мысли XIX века молодые, ретивые хлопцы, утверждавшие, что Россия слишком большая и разная, чтобы оставаться единой, поэтому хорошо бы было разделить ее на демократически самоуправляющиеся области.) Тут недавно автору этих строк, услышавшему о московских административно-территориальных реформах, грешным делом подумалось: уж не начало ли это возделывания райской землицы в границах Московского княжества? Эдакая российская, редуцированная версия "золотого миллиарда". А, может, это то, что и должно в конце концов остаться от России? Лучше меньше, да лучше, как учил классик, имея в виду, правда, совсем другое.

Не будем лукавить. Хотим мы того или нет, но подобные модернизационные реформы - если не прямое приглашение, то заразительный прецедент для других регионов страны. Строить собственное благополучие в отдельно взятых субъектах государства, подспудно готовя их к независимости. Кто бы возражал против хорошей жизни, но ведь получится нечто иное: этим благим намерением будет вымощена дорога совсем в другом направлении.

В поисках благотворящей Истории

В каком - наглядно показала в 1990-е годы Чечня. И еще может, упаси Господь, показать весь Северный Кавказ. Сказать, что там все готово для этого, нельзя. Готовится - очевидно. Вопрос вопросов - людьми или силами, над которыми люди не властны? Если кто-то назовет поименно всю ту братию, которая нисколько не скрывает своего плана начать разрушение России именно с юга - это не будет ответом. Вычислите всех до единого, кто стоит за ней внутри России и за ее пределами - и это тоже мало о чем скажет, с точки зрения понимания некоего процесса, пока, похоже, недоступного пониманию. Как ни странно прозвучит, самый оптимистический вариант - наличие на Северном Кавказе и вовне организаций, последовательно и методично работающих на обострение ситуации с прицелом на реализацию того или иного Проекта. Против этого субъективного, так сказать, целеполагаемого замысла много чего можно придумать (при наличии воли, конечно) - симметричного и ассиметричного, используя, в том числе, классические игровые методики.

Если же мы имеем дело с частной, "северокавказской" проекцией саморазвития Идеи мировой истории, то тут все гораздо сложнее. У Истории ведь своя логика, именуемая иногда "объективной закономерностью". Вот только никому еще не удалось успешно опрокинуть эту самую "закономерность" в Будущее, то есть предсказать его. Что, кстати, совсем неплохо: по крайней мере, у людей нет ни чувства обреченности на худшее, ни скуки в ожидании уже известного счастливого конца фильма. Одним словом, незачем знать, что все дороги ведут к обрыву и разница лишь в их длине.

России, вообще, и на Северном Кавказе, в частности, желательно выбрать из этих дорог самую, самую длинную, для чего потребуется громадная, системная, волевая работа, иногда по принципу "глаза боятся, а руки делают". Едва ли не большую часть ее необходимо сосредоточить на идеологическом, образовательном, духовно-воспитательном направлении. Тратиться не на тех, кто уже безнадежно потерян для "разумного, доброго, вечного", а на тех, в ком еще теплится надежда и не слишком повреждены душа и рассудок. Детский сад, школа, вуз, другие сферы физического пребывания подрастающих поколений должны стать эффективной, конкурентоспособной средой для воспитательного образования и образовательного воспитания.

История может оказаться действенным подспорьем на этом поприще. История, обращенная во благо, а не во зло. Объединяющая и примиряющая народы. "Питающая нравственное чувство" и "утверждающая согласие общества". Это не лишит Историю даже той меры "научности", которую в ней предполагают большие оптимисты. (Может, все же не так уж и заблуждались марксисты-ленинисты, заявлявшие, что "партийность" "объективности" - не помеха.). В любом своем качестве прожитое и пережитое человечеством не перестанет быть для него чистилищем, заветом, уроком.

С тех пор, как Россия (сначала в виде Руси и Московии, потом - Империи) стала частью истории Кавказа, эту историю уже нельзя ни отделить от России, ни представить без нее. Задолго до включения Кавказа в состав Российской империи началось соединение их "историй" в контексте многовекового соседского общения и взаимопознания. Превращать этот сложнейший процесс в сплошную потемкинскую деревню, где царил мир, лад, благополучие, ровно то же самое, что именовать его "четырехсотлетней Русско-кавказской войной".

Между этими полярными крайностями располагается огромный исторический мир, насыщенный совершенно разными событиями и процессами. Они происходили на таком временном пространстве, которое вмещало в себя жизни многих поколений, радикальные изменения в статусе и судьбах крупных государств, окружавших Кавказ, или мелких квази-государств, расположенных на его территории. Природно-географические причины изначально обрекли Кавказ быть ареной геополитического сражения между внешними силами. От них, впрочем, не отставали и внутрикавказские игроки, которые претендовали на региональную или субрегиональную гегемонию, никого не щадя в борьбе за нее. Это объективно создавало для местных народов жестокую среду обитания, очень рискованную с точки зрения хозяйственного и демографического воспроизводства. Правда, для кавказских этносов тут не было ничего нового: они всегда трудно уживались между собой, хорошо зная и без внешних завоевателей, что такое перманентная война всех со всеми.

Иными словами, сугубо умозрительный и теоретический эксперимент по изъятию из истории Кавказа "агрессивной", "коварной", "бесчеловечной" России показал бы лишь одно - никакого подобия идиллии в кавказском "безроссийском прошлом" найти не удалось бы.

Не городить небылиц

Все, что делала Россия на Кавказе, не стоит ни осуждать, ни оправдывать. Она вела себя как "нормальная империя" в подобных ситуациях. И кавказские горцы вели себя так, как им и было положено на тогдашней стадии их социально-хозяйственного и культурного развития. Ожидать от одной или другой стороны чего-то иного бессмысленно во всех смыслах.

Вузовскому и школьному преподавателю или авторам учебников ничего не нужно ни придумывать, ни утаивать. Русско-кавказские отношения - богатейшая история, отчасти с "классическим", отчасти с уникальным содержанием. В ней было много всякого. И оно, это самое "всякое", заслуживает лишь одного - спокойного изучения, нацеленного на обретение знания и понимания, на освобождение умов нетвердых от фобий и комплексов, а не на культивирование их.

И еще очень важно - не городить небылиц вокруг таких явлений, как, к примеру, Кавказская война. Она была ничуть не "ужаснее" своих бесчисленных аналогов, которыми переполнена история человечества и со многими из которых Кавказская война не выдерживает никакого сравнения, так сказать, в статистическом плане. Ее необычность, "странность" заключаются как раз-таки в том, что может оказаться полезным для пробуждения у молодежи интереса к совсем другой стороне войны - ее повседневности, где было столько совершенно "невоенного", где люди разных вер и племен тянулись друг к другу поверх порой искусственно возводимых барьеров вражды и ненависти.

Русские писатели и историки XIX века видели Кавказскую войну и с этого ракурса. Их наследие, однако, используется сегодня крайне выборочно. Известные несколько строчек из толстовского "Хаджи-Мурата" навязываются учащимся дагестанских школ и вузов чуть ли не как исчерпывающая характеристика нравственного облика русской армии и русского человека на Кавказе. А многочисленные, его же, Толстого, наблюдения совсем иного свойства остаются не "замеченными".

То же - с русско-имперской историографией. Вся ее концептуальная суть видится многим в определениях, которые она давала горцам, - "хищники", "разбойники", "воры". А вот тот факт, что "историки-империалисты" посвящали свои жизни созданию многоотраслевой кавказоведческой науки, без которой нынешние народы Северного Кавказа не знали бы практически ничего о своем прошлом, - почему-то выпадает из поля зрения.

Итог, да и то предварительный, этому большому разговору подведет только время. Покуда замечу лишь, что мы никого не понуждаем искать и находить себя в Большой российско-советско-имперской истории. Но те, кто захотят идти именно по этому пути самопознания, должны быть уверены: ничего ненаучного или унизительного в нем нет. Напротив, если уж никак нельзя без приобщения к чему-то по-настоящему великому, то плодотворнее заниматься этим не в глухом горном ущелье, а на необозримых просторах истории многонародной Российской империи.